И всегда чувствовать рядом спокойную водную гладь, соединяющую Европу с Азией. Или разделяющую - уж кому как…
Ехали медленно. Неоновые огни рекламы и блеск уличный фонарей пропитали воздух. Было весело дышать этой смесью…
Вошел через балконную дверь.
В квартире было темно.
Когда глаза привыкли, опустился на корточки возле Наташи.
Она спала, свернувшись калачиком, как обычно спят дети и щенки. Ресницы вздрагивали…
Заграбастал в баре бутылку и прокрался во двор.
Месяц над головой был настолько тонок, что напоминал подсвеченный золотой волос.
Захотелось обратиться с речью. Не знаю, к кому. Наверное, к Богу. Но я не видел его глаз и сомневался, услышит ли, и есть ли у него ром, и с чего лучше начать тост. Тогда я протянул стакан к звездам и залпом выпил.
"Какой, к черту, сон? - думал я. - Счастье! Вот оно! Вдыхаю и захлебываюсь, и не знаю, что с ним делать! Если сейчас лягу, то пропущу годы, тысячелетия этой отчаянной ночи и рассвета. Проснусь сосредоточенным и озабоченным, с лицом, что годится разве что для тренировки начинающим боксерам, чтобы воспитать беспощадность. А сейчас могу ни о чем не думать. Что может быть прекраснее?"
Над крышами запел муэдзин, дублированный десятком громкоговорителей на минаретах окрест…
Я запел вместе с ним и не услышал своего голоса. Тогда вздохнул и чуть не превратился в облако.
- Что за дьявол?
Попытался вспомнить что-нибудь из своей жизни. Но ничегошеньки не получилось.
Во мне больше не было памяти.
Жизнь началась секунду назад и через мгновение могла уйти!
Тогда, чтобы не сорвать глотку, признаваясь в любви этому сумасшедшему миру, я снова наполнил стакан, с благоговением наблюдая, как густой гордый ром с достоинством покидает бутылку, готовясь превратиться в частицу моей крови и моей радости…
11
Стали искать жилье.
Маклерские конторы в Турции называются кырал-ажанс. В России так могли назвать только вытрезвители…
За первый день осмотрели восемь вариантов.
Без вариантов!
Квартиры были или как для съемок в сериале "Умереть молодым в подвале", или как из задачника "Аренда дворцов: где украсть деньги?".
Агенты записывали наш телефон и обещали позвонить, когда подвернется подходящий вариант. Иногда они почти не понимали по-английски. Тогда я прибегал к нескольким душевным фразочкам на турецком, типа "Ваши добрые глаза позволяют нам надеяться…", или "Когда при встрече я увидел вас, и вы напомнили мне Гази Мустафу Кемаль-пашу…". Я позаботился заранее, попросив Жана перевести.
В одной конторе торчал старикан лет ста семидесяти. Он вел себя, как Иосиф Сталин на пенсии. Ерзал на стуле, задавал провокационные вопросы и, в конце концов, прямо спросил, едва удержавшись, чтобы не направить настольную лампу нам в глаза:
- Откуда вы?
- English, - ответила Наташа.
Старикан сделал вид, что успокоился, а сам навострил уши. Забыв о бдительности, мы переговаривались по-русски.
- Не English! - вдруг завопил он, словно вскрыл попытку изобразить в комиксах Коран. - Зачем обманули? Вы говорите на другом языке! Признавайтесь, откуда вы?
Отступать было некуда.
- Из России.
Старикан расцвел, как кактус. В далекие тридцатые его дядя был турецким консулом в Москве. В наследство осталась пара советских почтовых марок с репродукциями Айвазовского.
- Русские художники лучшие! - категорично заявил старикан.
- Я знаю художников из России, которые… - начал я, но он перебил.
- У меня сын художник! И жена его, француженка, тоже художница! Надеюсь, и внуки будут художниками! Они живут в Париже. Я вначале подумал, что и вы тоже художники… Вы были в Париже?
Теперь старикан умильно глядел на нас, словно мы с Наташей только что закончили его портрет и на коленях у нас лежали измаранные свежей краской ученические этюдники.
- Увы, - сказал я и посмотрел на Наташу. Знал, что Париж - давняя ее мечта.
- Вы часто бываете в Париже? - спросила она, словно была лично знакома с каждым, кто там побывал за последние сто лет.
Старикан погрустнел.
- Когда-то я жил в Париже. Это было сразу после войны. Там я был счастлив… Хотя разве дело в городе? У каждого свой Париж…
- У каждого свой Париж… - повторила Наташа по дороге домой. Мы брели от Босфора в гору, а когда обернулись, то увидели наш Париж. Он раскинулся внизу, древний город на Босфоре. Теперь он был нашим домом, и в нем острых башен минаретов было больше, чем породистых собак или тележек с мороженым…
12
Артекин был похож на гнома. Лицо в бороде. На затылке из мозгов торчит косичка. Но главное - на макушке шляпа. Никто никогда не видел Артекина без шляпы. Говорят, и в постели он был в ней. Как будто скрывал лысину или вылезший кусок арматуры. Ему дарили только шляпы. У него их был миллион.
Еще никто никогда не видел Гнома трезвым. Это не значит, что он постоянно пил. Иногда он не пил. Но за жизнь Артекин выпил столько, что теперь вместо крови в нем текла огнеопасная гремучая смесь.
У Гнома были задумчивые глаза Эйнштейна - бульдога из одноименного фильма. В них клубился дым от кальяна.
Артекин предложил сделать танцевальный номер для новой программы в его баре. Артекин-бар находился в развлекательном комплексе Фондю.
Мы зашли в Фондю обсудить детали.
Гном задерживался.
- Давай, осмотрим бар, - предложил я.
Наташа бывала в Артекин-баре до закрытия на лето и уверенно повела наверх. Поднялись под крышу.
Я подошел к стойке. Пока Артекин-бар был закрыт, здесь, ни разу не убирали, и толстым слоем лежала пыль.
Написал "Наташа". Она дописала: "+Никита =?"
Обнялись и некоторое время стояли, словно за секунду до этого один из нас спас другому жизнь. Или прощались.
Через большую нишу спящего камина под крышу Артекин-бара неслышно проникало время. Оно толчками просачивалось в сердце. И уходило неизвестно куда.
- Почему ты поставила вопрос? - спросил я.
- А разве нет?
Я зачеркнул вопрос.
- Пусть лучше ничего не будет. А то как будто нет твердой почвы под ногами.
- А она есть?
- Есть, - сказал я. - Пока мы вместе.
Наташа, прижалась губами к моим губам.
Губы были родные. Почувствовал, что она дрожит.
- Подожди, - плотно закрыл дверь и придвинул стол.
- Иди ко мне, - крикнула Наташа.
Я снова обнял ее.
- Любимая, - прошептал. - Ты мое солнышко! Ты моя радость и печаль! И оправдание перед всеми, с кем был когда-то безжалостен…
Бережно обживали чужое, чуждое нам пространство, у которого сотни глаз, сотни ушей и тысячи других, неведомых органов чувств. Негде было ни лечь, ни сесть, ни прислониться или просто глубоко вздохнуть - везде толстым слоем лежала пыль. Словно мы оказались на другой планете, где никогда еще не ступала нога человека. Или ступала, но очень маленького, следов которого не было видно.
Она шептала одно лишь слово "Да". Она повторяла его снова и снова, каждый раз по-разному, и в тот момент это было самое главное, самое ласковое слово на земле.
…Потом стояли голыми посреди комнаты. И Наташа рассказывала, что за танец она придумала. Заставила повторить некоторые движения, объяснила, как лучше двигаться, чтобы вписаться в плотное пространство среди столов.
- Давай будем танцевать голыми, - предложил я. - Тогда и репетировать не надо…
И теперь сам пытался доходчиво объяснить ей некоторые движения, стараясь изо всех своих сил и слабостей.