– Вы не волнуйтесь, сейчас нам все равно в одну сторону, – пояснил таксист. – У вас еще есть время, чтобы с адресом определиться. Только не слишком тяните, чтобы потом не пришлось кругом возвращаться. В центре теперь сплошное одностороннее движение…
– А куда у вас туристы ездят? – тут же поинтересовался Вадим.
Таксист пожал плечами.
– По-разному. Кто-то в Летний сад или Петродворец. Некоторым на Васильевский остров позарез нужно или к Исаакиевскому собору. А другие на Невский торопятся. Есть еще экскурсии разные: Петербург Пушкина, Гоголя, Белого, Достоевского…
– На Невском я был, – заключил Вадим после короткого раздумья. – Летний сад, я полагаю, лучше всего выглядит летом. А что, крейсер "Аврора" сейчас совсем не в моде?
– Нет, – рассмеялся таксист. – "Аврора" давно из моды вышла.
– Тогда мы сделаем так. Мы сначала поедем к "Авроре", а потом вы меня высадите в начальной точке маршрута "Петербург Достоевского". Не зря же я в отеле "Достоевский" остановился. Это знак.
Таксист быстро перестроился в другой ряд. Потом не выдержал и поинтересовался:
– В знаки верите?
– Приходится…
Вадим откинулся на спинку заднего сиденья и покрутил в руках только что купленный буклет. На форзаце была карта города. Это хорошо.
Открыв небольшой томик наугад, Вадим пробежался глазами по строчкам.
"Условный наблюдатель, если его поставить у главного входа в Адмиралтейство, только по трем основным перспективам сможет одновременно увидеть на шесть километров. Таким же было бы дальновидение наблюдателя, поставленного в створе Невского и Лиговского проспектов. Наблюдателю, стоящему на Троицком мосту, ближе к Адмиралтейской стороне, видно по речной глади не менее чем на семь километров, а в створе Московского проспекта и Обводного канала наблюдатель увидит еще дальше – на десять километров. И, наконец, с западных границ Крестовского, Петровского, Васильевского и Канонерского островов дальновидение наблюдателя было бы практически неограниченным. Такой большой коэффициент "просматриваемости" объясняется большой длиной и прямизной улиц города. Но с точки зрения преследуемого человека, петербургская ситуация крайне невыгодна, а сам преследуемый крайне уязвим: он видим издалека и, часто, сразу с нескольких разных сторон…"
Последняя фраза вызвала у Вадима необъяснимую тревогу, и он быстро захлопнул буклет.
– Почти приехали, – сказал таксист. – Через пару минут прямо по курсу у нас будет крейсер "Аврора", флагман революции. Как заказывали.
– Какой-то маленький у вас крейсер, – удивленно заметил Вадим, выбираясь из машины. – И очень печальный. Но если приехал, то надо по любому осмотреть корабль. Как думаете?
– Думаю, что надо, – с преувеличенной серьезностью кивнул таксист.
Вадим прогулялся для начала вдоль печального крейсера. Потом поднялся по широкому трапу на борт. "Аврора" со стилизованных картинок, виденных в детстве, производила куда более приятное впечатление. В натуре же боевой крейсер, несмотря на свежую краску, щедро разлитую на все, до чего дотянулись руки реставраторов, выглядел как картонный и крайне подержанный музейный экспонат. В трюм-музей Вадим спускаться уже не стал. Только постоял несколько минут на носу, где три разновозрастных чада, опекаемых рассеянной мамой, тщетно пытались оседлать главный калибр.
Улицы Достоевского Вадима тоже не впечатлили. Как и весь район, примыкающий к Сенной площади. Подкованный таксист высадил его на Вознесенском проспекте и сказал:
– Не пропустите главные достопримечательности. Прямо будет улица Гражданская. Если пройдете по ней, то попадете к дому Раскольникова. Это на углу со Столярным переулком. А если пойдете по набережной Грибоедовского канала до пересечения с Казначейской улицей, то упретесь в дом Сони Мармеладовой. Заблудиться здесь трудно…
Но таксист явно недооценил способностей Вадима. Все его рекомендации он с успехом позабыл уже через пять минут. В результате вместо Казначейской улицы каким-то образом оказался на улице Казанской. Потом долго бродил по переулкам и с большим трудом выбрался на Сенную площадь, где какой-то сердобольный петербуржец непрезентабельного вида вызвался показать ему верное направление. И только тогда Вадим понял, что на самом деле все это время ходил по кругу. Единственное, что Вадима действительно порадовало, так это кафе "Раскольников" в полуподвале того самого дома на углу Гражданской и Столярного переулка.
В кафе заманчиво пахло едой. Там было тепло, относительно чисто и до странности пусто. Так пусто, что даже официантов не было заметно. Вадим выбрал столик у окна, а дом Сони Мармеладовой решил уже не искать. В тот момент он даже сочувствовал Раскольникову, которому приходилось ежедневно ходить по этим улицам. Еще немного и Вадим сам бы охотно вооружился топором и отправился на поиски старушек, нещадно эксплуатирующих человеческие слабости. Тем более что процентщиков и процентщиц в этом районе с тех пор не поубавилось. Навскидку он вспомнил, что за два часа увидел десяток банковских офисов и еще полтора десятка валютных "обменок"…
– Что заказывать будем? – вкрадчиво поинтересовался неожиданно возникший из-за спины официант.
– Еду, – сказал Вадим. – А к ней бутылку минеральной воды "Боржоми".
Официант сделал короткую пометку в своем блокноте и опять исчез. Перестал подавать признаки жизни и бармен за стойкой. Вадим поискал глазами заветный угол, где можно было помыть руки, но ноги так загудели, что и вставать сразу расхотелось. Черт с ними, с руками, подумал Вадим, вытаскивая из кармана телефон. Пока принесут заказ, можно успеть помыть их трижды, да еще и скачать интерактивную карту Питера. Почему мысль о карте не пришла ему в голову раньше? Как можно заблудиться, имея при себе аппарат, который интегрирован во все глобальные навигационные системы – совершенно непонятно.
Пока грузилась карта, Вадим успел несколько раз набрать номер Василия Александровича. Но в ответ услышал лишь длинные гудки. Вадиму стало тревожно. С самого утра он ни разу не вспомнил о старике. Куда он мог подеваться? Почему не снимает трубку? Подавив сильное желание немедленно куда-нибудь бежать, Вадим огляделся по сторонам и опять открыл наугад купленный на лотке буклет.
"…Следовательно, и сам Петербург метафорически можно считать фабрикой смерти. Перевес смертности над рождаемостью был огромен. Так в 1872 году число умерших на треть превышало число родившихся. Если города Западной Европы поддерживали рост населения "изнутри", тогда как Петербург рос только за счет пришлых. Даже в 1900 году количество пришлого элемента было еще неоправданно огромным – более шестидесяти девяти процентов. При этом уровень заработной платы в Петербурге в полтора раза превышал средний ее уровень по России. Аномалией Петербурга была и необыкновенная скученность населения. В 1910 году на один дом в Петербурге приходилось семьдесят человек, в то время как в Лондоне – восемь, в Париже – тридцать пять, в Берлине – сорок восемь. Аномалией можно назвать и явное преобладание в Петербурге мужчин, устойчиво сохранявшееся до войны и революции. В год смерти Пушкина женщины составляли лишь тридцать процентов от общего населения города. Да и в 1906 году на каждую тысячу мужчин приходилось восемьсот сорок три женщины, тогда как в других европейских столицах женское население заметно преобладало над мужским. Следствием этого перекоса был огромный процент безбрачных и бездетных мужчин в нижнем и, отчасти, в среднем сословии (зачастую на одного женатого мужчину приходилось четверо холостяков). Это с одной стороны, а с другой стороны – такой перекос способствовало сильному развитию проституции, что еще больше уменьшало процент потенциальных жен и матерей…"
– Скучаем?
Вадим неохотно оторвал взгляд от страницы. Кресло напротив заняла девушка, нацелив на Вадима острые коленки, обтянутые перламутровой "лайкрой". Взгляд Вадима непроизвольно поднялся от коленок вверх и застрял в зоне декольте. Девушка понимающе улыбнулась. На вид ей было не больше двадцати.
– Я вас знаю? – поинтересовался Вадим.
– Когда узнаешь, уже точно не забудешь…
Незнакомка потянулась и демонстративно медленно закинула ногу на ногу. Юбка при этом укоротилось так, что вообще потеряла первоначальный смысл.
– Фирма гарантирует каждому клиенту улет по полной программе.
– Поня-я-ятно, – протянул Вадим, стараясь больше не смотреть на ее коленки. – А вас, случайно, не Соней зовут?
– А-а, так тебе Сонька нужна… – Девушка наклонилась поближе, и Вадим едва не утонул в приторном запахе дешевого парфюма. – Нету сегодня Соньки. У нее критические дни. А я – Вика. Типа, Виктория. Что в переводе означает "Победа". Что, совсем не подхожу?
Вадим вздохнул и развел руками.
– Значит, бабла нет, – сделала свой вывод Виктория и надула губы. – А как на счет специального предложения: каждому третьему клиенту минет с пятидесятипроцентной скидкой. Ты как раз третий. И быстрей решайся, малыш, пока я сейчас добрая. На мой минет еще никто не жаловался!
Вадим облегченно вздохнул, когда девушка перепорхнула за соседний столик, дождался, пока бармен взглянет в его сторону, и заказал двойной эспрессо. Итальянская кофе-машина добросовестно гудела и булькала, но сам напиток Вадима разочаровал. Отставив недопитую чашку подальше, Вадим проверил соединение с сетью. Закачка интерактивной карта завершилась. Тогда он проверил все входящие сообщения на своем ящике. Большая их часть оказалась, как всегда, спамом. Но несколько новых писем поступили и от Мануэлы. Она посылала ему новые сообщения по три-четыре раза в день. Он их читал, как правило, один раз. И ответ отправлял тоже один…