Через минуту дверь в кухню распахнулась, и перед всеми предстал Джонни, позволивший себе ради праздника сменить суровое выражение лица на более легкомысленное, с охапкой винных бутылок в руках и в компании своего приятеля, недавно прибывшего в Лондон сценариста пролетарского происхождения - некоего Дерека Кери из Халла. Дерек был радостен, как Санта-Клаус, и имел на это полное основание, так как все еще был одурманен Лондоном, этим рогом изобилия. Блаженство началось две недели назад, в первый же день после приезда. На вечеринке после театрального представления зачарованный Дерек наблюдал издалека за двумя роскошными женщинами - блондинками с аристократическим акцентом, который он сначала принял за поддельный. Он посчитал их проститутками. Но нет, это были действительно представительницы высшего света, сбежавшие оттуда ради мятых простыней и пикантных утех Свингующего Лондона. "О, мой бог, - запинаясь, обратился он к одной из них, - если бы я мог оказаться с тобой в постели, если бы ты согласилась переспать со мной, то для меня это был бы рай на земле". Он застенчиво умолк, ожидая заслуженной кары, физической ли, словесной, но вместо этого услышал: "Так и будет, дорогуша, так и будет". Потом вторая женщина одарила его французским поцелуем - у себя на родине ему пришлось бы трудиться неделями, месяцами, чтобы добиться такого. Дальше - больше, и закончилось тем, что они пошли в постель втроем. И в каждом новом месте, куда попадал Дерек, он ожидал найти и находил новые наслаждения. Сегодня вечером он был пьян (в эти сумасшедшие две недели он не успевал трезветь). Подойдя к оголившемуся скелету индейки, он присоединился к Джонни, который энергично отковыривал и глотал лоскутки мяса.
- Как я понимаю, вы не отказались бы от индейки? - сказала мужчинам Фрэнсис и вручила им по тарелке.
Дерек тут же ответил:
- О да, с огромным удовольствием.
Он наполнил свою тарелку, Джонни - свою, и они сели за стол. Колин и Эндрю ушли наверх. Бессмысленность расспросов о Филлиде ("С кем она? Есть ли у нее еда?") была очевидна.
Присутствие двух мужчин положило конец веселью, и молодежь переместилась в гостиную, где Юлия уже расстелила белую кружевную скатерть и накрыла стол: изящнейший фарфор, тарелки с немецким штолленом и традиционным английским рождественским пирогом.
С гостями осталась Фрэнсис. Она сидела и смотрела, как они едят.
- Фрэнсис, мне нужно поговорить с тобой о Филлиде.
- Не обращайте на меня внимания, - сказал сценарист. - Я не буду слушать. Но поверьте мне, с супружескими проблемами я знаком не понаслышке. За мои грехи!
Джонни доел индейку, положил себе кусок пудинга, полил его кремом и с тарелкой в руках встал и отошел к окну, на свое обычное место.
- Так я сразу перейду к делу.
- Прошу.
- Ну-ну, не ссорьтесь, детки мои, - сказал сценарист. - Вы давно уже не муж и жена. Не нужно грубить. - Он налил себе еще вина.
- У нас с Филлидой все кончено, - объявил Джонни. - Так я сразу перейду к делу… - повторился он, - я хочу снова жениться. А возможно, мы обойдемся и без формальностей, всех этих буржуазных условностей. Я нашел настоящего товарища, это Стелла Линч, ты, наверное, помнишь ее с прошлых времен - война в Корее, те годы.
- Нет, - сказала Фрэнсис. - И что же будет с Филлидой? Только не говори, будто хочешь, чтобы она переехала сюда!
- Как раз этого я и хочу. Хочу, чтобы она поселилась в цоколе. В доме полно места. И это мой дом, о чем ты, похоже, предпочитаешь забывать.
- Не Юлии?
- По моральному праву он мой.
- Но здесь уже живет одна брошенная тобой семья.
- Ну-ну, не надо ссориться, - опять принялся увещевать их сценарист. И икнул. - Будь здоров! Извиняюсь.
- Мой ответ: нет, Джонни. Дом полон и без Филлиды, и ты, похоже, забываешь кое о чем. Если здесь появится Филлида, то Сильвия тут же уйдет.
- Тилли поступит так, как ей будет велено.
- Между прочим, ей уже исполнилось шестнадцать.
- Значит, она уже достаточно взрослая, чтобы хоть иногда навестить мать. А я что-то не вижу ее рядом с Филлидой.
- Ты знаешь не хуже меня, что Филлида начнет кричать на нее. В любом случае, сначала тебе стоит узнать, что думает по этому поводу Юлия.
- Старая ведьма. Она свихнулась.
- Нет, Джонни, она не свихнулась. И тебе лучше поторопиться, потому что скоро начнется чаепитие.
- Чаепитие? - переспросил товарищ из Халла. - О, чудненько. Чудненько, славненько. - Он посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, долил себе вина в недопитый еще стакан, после чего сказал: - Простите… - И заснул прямо на стуле, с раскрытым ртом.
Фрэнсис слышала у себя над головой голоса - Джонни, его матери. "Ты круглый дурак", - разобрала она слова Юлии, и вскоре Джонни скатился с лестницы, перепрыгивая по две-три ступеньки зараз. Он вернулся в кухню взъерошенный, утратив свою неизменную самоуверенность.
- У меня есть право быть с женщиной, которая станет мне настоящим товарищем, - заявил он Фрэнсис. - Впервые в жизни у меня появилась подруга, равная мне во всем.
- Ты то же самое говорил про Морин, помнишь? И, само собой, про Филлиду.
- Абсурд, - отмахнулся Джонни. - Я не мог говорить ничего подобного.
Тут сценарист очнулся, пробормотал:
- Только что разорвал брачные узы. - И снова уснул. Забежала Софи - сообщить, что чаепитие начинается.
- Оставлю вас двоих сражаться с грехами мира, - сказала Фрэнсис и вышла из кухни.
Перед тем как присоединиться к приему у Юлии, она сходила к себе, чтобы надеть новое платье и причесаться. Свершившаяся трансформация заставила Фрэнсис вспомнить, что в свое время ее считали симпатичной блондинкой. А на сцене она порой была прекрасна. И с Гарольдом Холманом в тот уикенд, кажущийся теперь невероятно далеким, она определенно могла называться красавицей.
В начале декабря на половину невестки спустилась Юлия и произнесла, смущаясь, что было совсем ей несвойственно:
- Фрэнсис, меньше всего мне хочется обидеть вас… - Она держала в руке плотный белый конверт, на котором ее каллиграфическим почерком было выведено "Фрэнсис". В конверте лежали банкноты. - Не знаю, есть ли какой-то деликатный способ сделать это… но мне было бы очень приятно… Сходите в парикмахерскую и купите к Рождеству новое платье.
Фрэнсис предпочитала носить волосы разделенными на прямой пробор, но парикмахерша (разумеется, не Эвански и не Видал Сассун, которые признавали только супермодные стрижки) сумела эту простую прическу превратить в шикарную. И никогда Фрэнсис не платила за платье столько, сколько смогла позволить себе в этот раз. Надевать его к рождественскому обеду было бы бессмысленно, ведь ей нужно было накормить дюжину человек, но теперь она нарядилась и вошла в гостиную застенчиво, как юная девушка. Тут же посыпались комплименты и даже небольшой поклон - от Колина, который поднялся, чтобы уступить матери стул. Да, одежда определяет манеры. И еще кое-кто приложил особые усилия, чтобы выразить ей свое восхищение, - почтенный поклонник Юлии Вильгельм встал, согнулся над рукой Фрэнсис (ой, кожа еще наверное пахнет кухней!) и поцеловал воздух в миллиметре от нее.
Юлия кивнула и одобрительно улыбнулась.
- Вы балуете меня, Юлия, - сказала Фрэнсис.
Ее свекровь ответила:
- Моя дорогая, как бы я хотела, чтобы вы в самом деле узнали, что значит быть любимой и избалованной.
Затем Юлия разливала чай из серебряного чайника, а Сильвия, ее помощница, передавала куски штоллена и тяжелого рождественского пирога. Джеффри и Джеймс, Колин и Эндрю едва не падали со стульев, так им хотелось спать. Франклин наблюдал, как порхает вокруг стола Сильвия. Разговор поддерживали Вильгельм, Фрэнсис, Юлия и три девушки - Софи, Люси, Сильвия.
Возникла проблема: окна все еще стояли нараспашку, а ведь была середина зимы. Холодная свежая тьма лежала за пределами душной, пропахшей ночным буйством комнаты, где, вспоминала Юлия, она принимала послов и политиков. "И даже однажды премьер-министра". В углу темнела гора спальников, поблескивала у стены забытая бутылка.
Юлия надела к чаепитию серый бархатистый костюм с кружевами, украсила мочки ушей и шею драгоценностями, которые укоризненно вспыхивали в свете лампы. Она рассказывала о давнишних рождественских празднествах, устраиваемых в ее родительском доме в Германии, когда она была девочкой. То был четкий, суховатый рассказ, как будто Юлия не вспоминала, а читала старинную книгу, а Вильгельм Штайн слушал и кивал, подтверждая ее слова.
- Да, - произнес он, когда она закончила. - Да, да. Что ж, Юлия, дорогая моя, приходится согласиться с тем, что времена изменились.
Снизу слышался голос Джонни, ожесточенно спорящего о чем-то со сценаристом. Джеффри, который чуть было не свалился во сне со стула, поднялся и с извинениями вышел из комнаты; за ним последовал Джеймс. Фрэнсис переполнял стыд, но все же она была довольна тем, что они ушли. По крайней мере, за девочек можно было не волноваться: они не клевали носами, а сидели и держали в руках тонкие фарфоровые чашки так, будто всю жизнь только этим занимались. Но только не Роуз, нет, она забилась в угол и молча сидела там.
Юлия сказала:
- Мне кажется, окна…
Сильвия тут же поспешила закрыть их, затянула плотные гардины из расшитой парчи - за шестьдесят лет они приобрели благородный зеленовато-синий оттенок, на фоне которого синий цвет платья Фрэнсис выглядел крикливым. Как-то Роуз пригрозила, что снимет гардины и сошьет себе из них платье "как Скарлет О'Хара", и, когда Сильвия воскликнула: "Но, Роуз, Юлии это наверняка не понравится", - та сказала: "Шуток не понимаешь? У тебя что, совсем нет чувства юмора?" И была права.