Они лежали бок о бок, сплетя конечности, пока за окном краткая ночь спешила навстречу рассвету, который сегодня не встретит препятствий в виде облаков. Луна серебрила оконные рамы.
- Я влюблен в тебя уже много лет, - сказал Гарольд. - Много лет. С тех пор, как впервые увидел тебя с двумя вашими малышами. Жена Джонни. Ты не знаешь, как часто я мечтал о том, чтобы позвонить тебе и попросить выскользнуть за угол, в кафе. Но ты была замужем за Джонни, а я боготворил его.
Настроение Фрэнсис грозило рухнуть в пропасть, и ей захотелось, чтобы Гарольд не продолжал. Но она видела: ему это необходимо, это говорит в нем печальная правда.
- Должно быть, это было в той ужасной квартирке в Ноттинг-хилле.
- Ты считаешь ее ужасной? Но тогда благополучный быт не был нашей целью. - И он рассмеялся громко, от избытка чувств, и сказал: - О Фрэнсис, представь, что у тебя была мечта, которая казалась тебе несбыточной, и вот она сбылась. Для меня сегодняшняя ночь - это такая мечта.
Фрэнсис пыталась вспомнить, какой она была тогда, в те годы: располневшая, задавленная тревогами, с двумя маленькими детьми, которые вечно цеплялись за мать, залезали на нее, сражались за место на ее коленях.
- И что ты во мне видел, хотела бы я знать?
Гарольд помолчал.
- Всё. Джонни - тогда он был для меня героем. А ты была его женой. Вы были такой удивительной парой, я завидовал вам обоим и завидовал Джонни. И ваши мальчики - у меня ведь еще не было своих детей. Я хотел быть как ты.
- Как Джонни.
- Это трудно объяснить. Вы были как… святое семейство. - Гарольд засмеялся и взболтнул в воздухе руками и ногами, а потом сел на краю кровати, потянувшись в молочно-лунном свете, и сказал: - Ты была прекрасна. Невозмутимая… безмятежная… ничто не могло нарушить твой покой. А ведь я понимал, что Джонни не был самым легким в… Я, конечно, не критикую его.
- Отчего же? Я-то его критикую. - Неужели она решится разрушить его мечту? Нет, невозможно. Но: - Ты догадывался, как сильно я ненавидела Джонни в то время?
- Ну, все мы порой испытываем ненависть к самым близким нам людям. Взять хотя бы Джейн… иногда она была невыносима.
- Джонни был невыносим постоянно.
- Но зато какой герой!
Фрэнсис сидела, обхватив Гарольда одной рукой за шею, чтобы быть как можно ближе к бьющей из него жизнеутверждающей энергии. Грудью она касалась его плеча. Этой ночью собственное тело нравилось ей как никогда раньше, потому что оно нравилось ему. Полные тяжелые груди, и ее руки - да, она согласна, они прекрасны.
- Когда я увидел в комнате Джонни, то подумал, а вместе ли вы до сих пор или…
- Боже праведный, нет! - И Фрэнсис отодвинулась от него - телом, душой и даже симпатией, но всего лишь на один миг. - Как тебе могло прийти такое в голову? - Хотя, конечно, откуда Гарольду знать… - Ладно, оставим Джонни, - сказала она. - Давай, иди ко мне поближе. - Она легла, и он вернулся на кровать, лег рядом, улыбаясь.
- За всю жизнь я никем не восторгался больше, чем этим человеком. Для меня он был кумиром, даже богом. Товарищ Джонни. Он был гораздо старше меня… - Гарольд приподнял голову, чтобы взглянуть на Фрэнсис.
- То есть и я гораздо старше тебя.
- Нет, сегодня ночью это не так. Когда я впервые встретил его - на каком-то митинге это было, в моей жизни все шло наперекосяк. Я был совсем еще зеленым мальчишкой. Завалил экзамены. Мои родители сказали: "Если ты коммунист, то чтобы духу твоего в нашем доме не было". А Джонни был добр ко мне. Стал мне вместо отца. И я решил оправдать его доверие.
Фрэнсис пришлось напрячь мышцы горла, но сдерживала она смех или слезы, не было ясно.
- Я нашел комнату в доме одного из товарищей. Снова сдал экзамены. Некоторое время работал учителем; вступил в профсоюз… но смысл не в этом, а в том, что все это произошло только благодаря Джонни.
- Ну, что я могу на это сказать? В этом смысле он молодец. Но и ты молодец тоже.
- Если бы я тогда знал, что когда-нибудь смогу оказаться с тобой в одной постели, обнять тебя, то, наверное, сошел бы с ума от радости. Жена Джонни в моих объятиях!
Они снова занялись любовью. Да, то была любовь, дружеская, даже немного эротическая, но рядом булькал смех - неслышный для него, но отчетливо различаемый ею.
Они заснули, под утро проснулись. Должно быть, Гарольду привиделся дурной сон, потому что он пробудился разом и лежал на спине, обнимая Фрэнсис, но словно говоря этим объятьем: "Подожди". Наконец он сказал тоскливо:
- Тяжелый удар это был, ну, то, что рассказывал Сакс.
Фрэнсис решила оставить его слова без ответа.
- Признай, для тебя это тоже было шоком.
Тут уж она молчать не могла.
- А в газетах? - проговорила она. - Сколько было газетных статей? На телевидении. По радио. Чистки, лагеря. ГУЛАГ. Убийства. Уже столько лет.
Воцарилось долгое молчание.
- Да, - сказал Гарольд наконец, - только я не верил ничему. То есть кое-чему, конечно, верил… но чтобы в таких масштабах - то, что Сакс рассказал нам.
- Как можно было не верить?
- Наверное, я просто не хотел.
- Вот именно. - И потом у нее невольно вырвалось: - А ведь спорю на что угодно, мы не слышали еще и половины всего.
- Почему ты так говоришь? Ты как будто довольна собой.
- Возможно, что и так. Я оказалась права, хотя много лет мои слова отметались как бессвязный лепет. Отметаются до сих пор, - сказала Фрэнсис.
Теперь была его очередь прийти в уныние. Но она продолжала:
- Я не соглашалась с Джонни. Только в самые первые дни, а потом…
Она не договорила то, что уже висело на кончике языка: "Когда Джонни вернулся из Испании". Ведь он не ездил туда. И она не сказала другое: "Когда я увидела, какой он лживый лицемер". Потому что лжецом его назвать нельзя. Джонни верил каждому своему слову.
- Меня увлекла вся эта романтика. Мне было девятнадцать. Но долго это продлиться не могло.
Гарольду не нравилось то, что он слышал, очень не нравилось, и Фрэнсис замолчала, прижалась к нему. Его боль причиняла боль и ей, они уже настолько сблизились.
Они долго лежали в полудреме. За окном уже был в полном разгаре жаркий день, с шумом проезжали машины.
- Выходит, что все было напрасно, - сказал Гарольд наконец. - Все было… ложь и болтовня. - В его голосе слышались слезы. - Бессмысленно. Столько усилий… столько людей погибло ни за что. Хороших людей. Никто не убедит меня, что они не были хорошими. - Пауза. - Не хочу делать на этом особый акцент, но ради Партии мне пришлось принести такие жертвы! И все понапрасну.
- За исключением того, что товарищ Джонни все же вдохновил тебя на великие дела.
- Не издевайся.
- А я не издеваюсь. Я хочу поставить Джонни хотя бы один плюсик. По крайней мере для тебя он сумел сделать что-то полезное.
- Я пока еще не сумел все осознать. Даже не начал.
И поэтому они лежали рядом на кровати, пока Гарольд прощался со своими мечтами - с такими дорогими ему, заветными мечтами. Фрэнсис думала: "Может, я и вправду очень эгоистична, как утверждает Джонни. Гарольд сейчас думает о золотом будущем человечества, отложенном только что на неопределенное время, а я думаю только о том, что было вычеркнуто из моей жизни". Боль от осознания потери была невыносима. Сладкое теплое тело мужчины, спящего в ее объятиях, его губы на ее щеке, нежная увесистость мужских яичек, восхитительная гладкость…
- Пойдем позавтракаем, - предложил Гарольд. - А то я боюсь, что расплачусь.
Они в молчании съели завтрак в маленькой гостиничной столовой и вышли на улицу. Кладбище в дневном свете выглядело заброшенным и непривлекательным. Чудо прошлой ночи могло с минуты на минуту превратиться в сентиментальный пафос, если они не покинут это место немедленно. И они уехали. Днем, лежа на травянистом холме, Гарольд сказал Фрэнсис, что место, где они сейчас находятся, точка посреди мягко катящихся волн пейзажа, является самой серединой Англии, ее сердцем. И потом расплакался (Фрэнсис понимала его всей душой), этот крупный мужчина расплакался, уткнувшись лицом в руку, на траве, он плакал об утраченной мечте, а она думала: "Мы так подходим друг другу, но вместе больше не будем". Это было не начало чего-то, а конец - для него. И для нее тоже: "Что я делаю здесь, в сердце Англии, с мужчиной, который рыдает не обо мне?"
В конце дня Фрэнсис попросила Гарольда высадить ее где-нибудь, откуда она могла бы взять такси, потому что появиться вместе с ним дома, перед ревнивыми, голодными глазами, она не могла. Они поцеловались, оба полные сожалений. Он посадил ее в такси, и они разъехались в разные стороны.
Фрэнсис легко взбежала по лестнице, переполняемая энергией от недавних занятий любовью, и пошла прямо в ванную, боясь, что от нее пахнет сексом. Потом она отправилась к Юлии и постучалась, и встала в дверях, ожидая пристальной инспекции - которая и состоялась. Потом, поскольку инспекция эта была не враждебной, а доброжелательной, Фрэнсис села и молча улыбнулась свекрови, и губы ее в улыбке подрагивали.
- Да, это все сложно, - сказала Юлия. По ее тону казалось, что она действительно знала, как все сложно. Она подошла к буфету, где хранились разнообразные интересные бутылки, налила коньку и принесла бокал невестке.
- От меня будет пахнуть алкоголем, - сказала Фрэнсис.
- Ничего страшного, - возразила Юлия и зажгла огонь под своей маленькой кофеваркой.
Она довольно долго стояла возле нее, спиной к Фрэнсис, которая понимала, что Юлия поступает так из соображений такта, догадываясь, что невестке нужно поплакать. Потом рядом с рюмкой коньяка появилась чашка крепкого черного кофе.
Открылась дверь - без всякого стука: вбежала Сильвия.