Я отошел к церковной ограде. За нею сквозь грязь пробивалась к жизни желтенькая трава. Я позвонил Стиву.
- Он мертв, - сказал я.
- Так ты задержишься? Я думал, мы после к "Альфи" заглянем.
Так назывался стоявший вблизи зоопарка ресторанчик, в который русские девушки, притворявшиеся проститутками, и проститутки, притворявшиеся порядочными девушками, приходили, чтобы потанцевать на столах, а иностранцы средних лет - чтобы поглазеть на них. Мне там всегда нравилось.
- Константин Андреевич, - сказал я, - друг моего соседа. Его убили.
И я рассказал Стиву о ноге и молотке (или кирпиче).
- Я же говорил тебе, что его нет в живых, - сказал Стив. И добавил: - Скорее всего, дело в квартире.
- Что?
- В его квартире. Квартира у него есть?
- Да, - ответил я. - Есть. Была.
- Ну вот, - сказал Стив. - В ней все и дело. Можешь мне поверить. Людей тут обычно из-за квартир убивают - если не спьяну и не из ревности.
В девяностых, принялся объяснять Стив, и в голосе его проступили ностальгические интонации, которые звучат в рассказах московских ветеранов о дорогом их сердцу десятилетии воровства и распутства, имущественные преступления были еще более жестокими. После падения коммунизма московское правительство почти задаром раздало большую часть столичных квартир тем, кто в них жил. Ну и началось. Какая-нибудь прохиндейка женила на себе владельца квартиры, потом вызывала из Ростова или еще откуда братьев, родных либо двоюродных, те его устраняли, а она получала наследство. Или ребята просто пытали бедного долдона, пока тот не подписывал дарственную на квартиру, а потом растворяли его труп в кислоте или топили в Москве-реке.
- Однако теперь Россия стала страной более цивилизованной, - сказал Стив, - и бандиты работают тоньше. Находят какого-нибудь одинокого старикана, кончают его и заставляют продажного судью признать их законными наследниками покойного. И все - квартира достается им.
- Но разве для этого не требуется тело? - спросил я. - Как доказательство его смерти. Разве не нужно, чтобы его нашли?
- Господи, Ник, а я тебя юристом считал. Нет, никакого тела не требуется. В России, если человека никто не видел пять лет, он считается мертвым. Finito. Но - и это самое замечательное - благосклонный к тебе суд может объявить любого покойником и через полгода после его исчезновения. Претендент на квартиру должен всего-навсего доказать, что в последний раз пропавшего видели в опасной ситуации. А это нетрудно. Может, он рыбу ловил на льду. Может, пьяным купался в реке. Может, грибы собирал в таком лесу, где кроме поганок ничего не растет. Проходит полгода, он мертв, и квартира достается претенденту. Когда исчез Константин Андреевич?
- Не знаю, - ответил я. - Не помню. Может быть, в октябре. Что-то в этом роде.
- Достаточно давно. Даже для того, чтобы успеть продать квартиру.
Думаю, до той минуты мне еще удавалось убеждать себя - в той мере, в какой я вообще об этом думал, - что ничего страшного не случилось, что история с Машей, Катей и Татьяной Владимировной, может быть, и некрасива, может, даже дурна, но не настолько же. Что она не похожа на эту. Мне следовало бы повнимательнее прислушиваться к их разговорам. Впрочем, я мог и сам догадаться, к чему идет дело. Да не исключено, что и догадывался. Догадывался и продолжал вести себя как ни в чем не бывало. Но, когда нога Константина Андреевича выставилась из багажника "Жигулей", а Стив рассказал мне краткую историю квартирных махинаций, притворяться ничего не понимающим я больше не смог.
- Но ведь для того, чтобы договориться с судьей, - сказал я, - мошенникам необходимы деньги, так? Необходимы связи. А если их нет? У преступников. Если они - просто мелкие жулики, да еще и из провинции, всего-навсего парочка молодых людей?
- Есть и другие способы, - ответил Стив. - В случае, о котором ты говоришь, нужно найти старого простофилю, желательно не имеющего родни. Потребуется, наверное, немного терпения и изобретательности, но все же дельце обделать можно. Способов куча. Это совершенно московское преступление, Никки. Приватизация, плюс взлетающие в небо цены на жилье, плюс отсутствие принципов равно убийству. Но скажи, почему ты думаешь, что там сработали мелкие жулики?
Пришлось пойти на попятный.
- Да нет, - сказал я, - мне ничего не известно.
И, помолчав несколько секунд, прибавил:
- Он лежал в машине, Стив. На моей улице. Под снегом. То есть машина была под снегом. Похоже, провел здесь всю зиму. Погребенным в снегу.
- Подснежник, - сказал Стив. - Тот, о ком ты говоришь, - подснежник.
И объяснил мне, что так они называются у русских - трупы, которые словно бы всплывают на поверхность при оттепели. Большей частью это останки пьяниц или бездомных - людей, которые, просто сдавшись, сами ложатся под белый покров, - ну и жертвы, зарытые убийцами в сугробы. Подснежники. - Я уже говорил тебе, Никки, - сказал Стив. - Когда придет конец света, он придет из России. Слушай, так ты появишься в "Альфи"?
Закончив разговор с ним, я вернулся к Олегу Николаевичу. Тот уже распрямился, но с места не сдвинулся.
- Олег Николаевич, - сказал я, - мне очень жаль. Очень, очень жаль.
- До Бога высоко, - произнес, глядя себе в ноги, Олег Николаевич, - до царя далеко.
Я мог бы сказать, что на дальнейшее меня толкнули угрызения совести. Мне даже хотелось бы сказать это. Может быть, и угрызения, но вместе с любопытством и чем-то другим, гораздо менее симпатичным, - не исключено, что трепет, который вызывала во мне мысль о моей причастности к этой истории, был дальним родственником гордости. Мне хотелось бы также сказать, что действовать я начал без промедления, вечером того же дня, когда увидел ногу. Однако правда состоит в том, что начал я и не в тот день, и, помнится, не на следующий. Но, в общем и целом, к поискам Татьяны Владимировны я приступил довольно скоро - в пределах недели, возможно, всего лишь недели. Хоть и не был уверен, что смогу найти ее.
Ни с Машей, ни с Катей мне со времени нашего свидания в банке - когда пересчитывались деньги и подписывались документы - поговорить ни разу не удалось. Вот этого я, правду сказать, не ожидал - внезапности конца. Я звонил и звонил по Машиному номеру, но слышал лишь российский сигнал неисправности связи - три резкие ноты, первая из которых достаточно высока, чтобы разбить стекло или свести с ума собаку, а следующие еще выше, - за ними передавалось сетевое сообщение, от которого у меня сразу опускались руки: телефон выключен или находится вне зоны обслуживания. Теперь, когда старуха прочно поселилась в моих мыслях, я попытался позвонить еще раз. И кончил тем, что пришел к дому Татьяны Владимировны и принялся жать на кнопку дверного переговорного устройства.
Жал я на нее минуту, может быть, две, стоя в накрытом тенями дворе, - дело было в субботу, чудесную, теплую. В конце концов дверь мне открыла японка - ни больше ни меньше, - и я, улыбнувшись ей, вошел, поднялся по лестнице и начал стучаться в дверь Татьяны Владимировны, поначалу тихонько - так, точно в квартире спит грудной младенец, или так, точно я вовсе и не хочу, чтобы меня услышали и открыли дверь. Но затем стучал все громче и громче, быстрее и быстрее - точно чекист, которому выпала хлопотливая ночка. Никто так к двери и не подошел, только с верхнего этажа спустилась на несколько ступенек полная блондинка в халате и бигуди - стиснула лестничные перила и смотрела на меня, пока я не ушел.
Я направился к пруду, постоял на огибавшей его дорожке. Солнце уже припекало, поднимаемая порывами ветра беловато-серая, отдающая на вкус мелом пыль оседала на моих брюках. Я добрел до станции метро, прошел сквозь раскачивающиеся тяжелые двери, которые обрушиваются на пассажиров, как воспоминания о прошлых грехах. Я давно перестал придерживать их, как делал когда-то, открытыми перед тем, кто входил в метро следом за мной, - просто отпускал, давая двери возможность проявить в этом городе гладиаторов хоть какое-то милосердие.
Я поехал на метро в Бутово: теоретически, Татьяна Владимировна могла уже перебраться туда. Выйдя на улицу, поймал машину - на сей раз ее водителем оказался огорченный, но как-то не очень сильно, узбек, объяснивший мне, что совсем скоро, буквально с минуты на минуту, мусульмане поднимутся на последнюю войну с русскими и всеми прочими. Когда машина, доехав до самого края столицы, повернула к нужному мне дому, я увидел за дорогой настоящие джунгли - деревья и кусты словно выплеснули из себя, спеша насладиться русским летом, листву. Между стволами виднелись уходившие в лес люди, одни несли маленьких детей, другие - бутылки. Машина остановилась у дома на Казанской - дома Татьяны Владимировны, или Степана Михайловича, или "Мосстройинвеста", или кого-то еще.
Я набрал на переговорном устройстве номер квартиры, в которой мы побывали зимой. Никто не ответил. Тогда я начал беспорядочно набирать номера других квартир. На сей раз этот фокус не сработал. А спустя какое-то время я обнаружил, что провода переговорного устройства - зеленый, красный и синий - просто болтаются под ним, ни к чему не подсоединенные. Я ударил кулаком по железной двери, перешел дорогу и окинул здание взглядом.