На ней были джинсы в обтяжку, заправленные в коричневые кожаные сапоги до колена, и белая блузка, расстегнутая чуть ниже - на одну пуговицу, - чем требовалось. Поверх блузки красовалось странноватое осеннее пальто брежневской эпохи, какие часто носят не слишком обеспеченные русские женщины. Если приглядеться к нему сблизи, видишь, что пошито оно не то из коврового покрытия, не то из пляжного полотенца и увенчано кошачьим воротником, однако издали его владелица походит на обольстительницу из триллера об эпохе холодной войны, вытягивающую секретную информацию из допущенного к таковой недотепы. У девушки был прямой худощавый нос, бледная кожа и длинные рыжевато-карие волосы - улыбнись ей удача, она могла бы сидеть в тот день под затянутым золотой фольгой потолком сверхдорогого ресторана под названием "Дворец герцога" или "Охотничий домик", угощаясь черной икрой и снисходительно улыбаясь никелевому магнату или нефтеторговцу со связями на самом верху. Возможно, там она сейчас и сидит, но в этом я почему-то сомневаюсь.
- Ой, спасибо, - сказала ее подруга и сжала пальцами мою правую руку.
Ладонь ее оказалась легкой и теплой. Насколько я мог судить, девушке в темных очках было немного за двадцать - вероятно, года двадцать три, - а подруге ее и того меньше, от силы девятнадцать. Подруга была в белых сапогах, розовой мини-юбке из искусственной кожи и такой же курточке. Чуть курносый носик, прямые светлые волосы и одна из тех откровенно призывных улыбок, с какими русские девушки смотрят мужчине в глаза. Такая же улыбка была у младенца Иисуса, которого мы с тобой видели - помнишь? - в церкви, стоящей на берегу моря неподалеку от Римини деревни, - умудренная улыбка старика на детском лице, говорящая: "Я знаю, кто ты и чего хочешь. Я родился с этим знанием".
- Ничево, - по-русски ответил я. И добавил, тоже по-русски: - Все в порядке?
- Все нормально, - ответила девушка в темных очках.
- Хорошо, - сказал я.
Мы улыбнулись друг дружке. Очки мои запотели от назойливого тепла, в котором круглый год утопает метро. Из торговавшего компакт-дисками подземного киоска доносилась, помню, народная песня, исполнявшаяся одним из тех вечно пьяных русских шансонье, что начинают курить, судя по их голосам, еще в материнской утробе.
В параллельной вселенной, в другой жизни, на этом все наверняка и заканчивается. Мы прощаемся, я иду домой, а назавтра возвращаюсь к моим юридическим делам. Может быть, в той жизни я и ныне там, в Москве, - подыскал другую работу и остался, а на родину так и не возвратился и тебя не встретил. Девушки же отправляются туда и к тем, где и с кем собирались провести время, - и провели бы, не подвернись им я. Но меня пьянило чувство, которое возникает, когда ты рискнул и риск сошел тебе с рук, - кайф, ощущаемый человеком, сделавшим что-то хорошее. Совершившим доброе дело в местах, вообще говоря, беспощадных. Я был пусть и мелким, но все же героем и стал им благодаря этим девушкам, за что и испытывал к ним благодарность.
Та, что помоложе, продолжала улыбаться, а старшая просто смотрела на меня. Она была выше подруги, пять футов и девять-десять дюймов, да еще и на высоких каблуках, отчего зеленые глаза ее находились вровень с моими. Восхитительные были глаза. Пауза подзатянулась, кому-то следовало нарушить молчание, и она спросила, по-английски:
- Вы откуда?
- Из Лондона, - также по-английски ответил я.
Вообще-то, родился и вырос я, как ты знаешь, не в Лондоне, но все же достаточно близко к нему. И я тоже спросил, по-русски:
- А вы откуда?
- Сейчас мы живем здесь, в Москве, - опять-таки по-английски ответила она.
К тому времени языковые игры такого рода стали для меня привычными. Русские девушки вечно уверяют, что им хочется попрактиковаться в английском. Но иногда им хочется также уверить тебя, что ты тут главный, - страна эта принадлежит, разумеется, им, однако с твоим языком тебе в ней ничто не грозит.
Последовала еще одна заполненная улыбками пауза.
- Так спасибо, - произнесла подруга.
Никто из нас не стронулся с места. Маша, помолчав немного, спросила:
- Вы куда идете?
- Домой, - ответил я, - а вы?
- Мы просто гуляем.
- Так погуляем вместе, - предложил я.
И мы пошли гулять.
Была середина сентября. "Бабушкино лето", так зовут это время года русские, - горьковато-сладкий наплыв бархатистого тепла, наступавший некогда после того, как крестьянки завершали сбор урожая, - в теперешней же Москве то была пора последних выпивок на свежем воздухе - на площадях и Бульварном кольце (прелестном древнем пути, огибавшем Кремль и обратившемся ныне в череду пересекаемых улицами бульваров с лужайками, скамьями и статуями знаменитых писателей и забытых революционеров). Самое лучшее время для посещения Москвы - не уверен, впрочем, что мы с тобой когда-нибудь попадем в нее. На лотках у станций метро были разложены предвестницы близкой зимы, китайские перчатки на рыбьем меху, однако длинная очередь туристов так и тянулась по Красной площади к ее паноптикуму гробнице Ленина, а в теплые послеполуденные часы половина женщин столицы так и расхаживали в довольно легких одежках на голое тело.
Из подземного перехода мы вышли у магазина "Армения". Пересекли зажатую с двух сторон оградами проезжую часть Бульварного кольца и оказались перед входом на бульвар. В небе стояло всего одно облачко, да из трубы какого-то завода либо городской электростанции поднимался столб пушистого дыма, едва разлимый в синеве раннего вечера. Прекрасная была картина. Воздух пах дешевым бензином, поджариваемым на углях мясом и похотью.
Старшая из девушек спросила по-английски:
- Если не секрет, что вы делаете в Москве?
- Я юрист, - по-русски ответил я.
Девушки быстро обменялись несколькими фразами, такими стремительными и негромкими, что я не смог ничего разобрать.
Та, что помоложе, спросила:
- А давно вы в Москве?
- Четыре года, - ответил я. - Почти четыре.
- Вам она нравится? - спросила девушка в темных очках. - Нравится вам наша Москва?
Я ответил, что Москва мне очень нравится, полагая, что именно это она услышать и хочет. Как я давно уже обнаружил, большинству русских девушек присуща машинальная национальная гордость, даже если мечтают они лишь об одном - убраться отсюда и отправиться в Лос-Анджелес или на Лазурный Берег.
- А чем занимаетесь вы? - спросил я.
- Работаю в магазине. Продаю мобильные телефоны, - ответила Маша.
- И где находится ваш магазин?
- За рекой, - ответила она. - Поблизости от Третьяковской галереи.
И, помолчав пару секунд, добавила:
- Вы прекрасно говорите по-русски.
Она преувеличивала. По-русски я говорил лучше большинства продувных банкиров и шарлатанов-консультантов, привлеченных в Москву золотой (я имею в виду черное золото) лихорадкой, - якобы светских англичан, крепкозубых американцев и жуликоватых скандинавов, - большинству этих людей удается сновать между их офисами, квартирами в охраняемых домах, борделями, которые позволяют списывать потраченные там деньги на представительские расходы, дорогими ресторанами и аэропортами, обходясь двадцатью с чем-то русскими словами. Я уже приближался к тому, чтобы заговорить по-русски бегло, однако мой выговор все еще выдавал меня раньше, чем я успевал покончить с первым слогом. Маша с Катей, должно быть, засекли во мне иностранца еще до того, как я открыл рот. Было воскресенье, я возвращался домой со скучного сборища работавших в Москве иностранцев, происходившего на квартире холостого эксперта по финансовой отчетности. Одет я был, помнится, в довольно новые джинсы, замшевые туфли и джемпер с треугольным вырезом поверх рубашки от "Маркса и Спенсера". Москвичи так не одеваются. Люди с деньгами стремятся обзавестись итальянскими туфлями и рубашками наподобие тех, какие им случилось увидеть на кинозвездах, люди безденежные, а таких большинство, носят контрабандную одежду из списанных армейских излишков либо дешевую белорусскую обувь и унылого цвета брюки.
Маша же, напротив, по-английски говорила превосходно - даже при том, что грамматика у нее немного хромала. Некоторые из русских женщин, переходя на английский, начинают слишком уж следить за своей дикцией и оттого попискивают, а вот голос Маши спадал вниз почти до негромкого рычания, как будто она изголодалась по раскатистым "р". Звучал он так, точно она только-только вернулась с затянувшейся на всю ночь вечеринки. Или с войны.
Мы приближались к пивным палаткам, которые открываются здесь в первый теплый день мая, когда все жители города высыпают на улицы и произойти может все что угодно, а закрываются в октябре, под конец бабушкина лета.
- А скажите, пожалуйста, - спросила все так же по-английски младшая из девушек. - Одна подруга рассказывала мне, что в Англии вы используете два…
Она не договорила и принялась по-русски совещаться с подругой. Я разобрал слова "горячая", "холодная", "вода".
- Как это называется, то, из чего идет вода? - спросила старшая. - В ванной комнате.
- Taps, краны.
- Да, краны, - продолжала младшая. - Подруга говорила, что в Англии их обязательно два. И она иногда ошпаривала руки горячей водой.
- Да, это так, - подтвердил я.
Мы шли по центральной дорожке бульвара, мимо качелей и шатких детских горок. Толстая старушка торговала яблоками.