Монахов снова отметил неестественность ее интонаций, но теперь это его вполне устраивало, потому что намекало на некую возможность, уже начинавшую увлекать его и в то же время ни к чему его впоследствии не обязывающую.
- А ты куда сейчас едешь? Если не секрет? - сказал он.
- На работу, - сказала она.
- Надо же, - опять вполне искренне удивился Монахов. - Так ты что, каждый день этим автобусом ездишь?
- Конечно, - сказала она.
- Так я ведь тоже на работу на нем езжу, - сказал Монахов. - Вот ведь странно, впервые встретились…
- Очень просто, - сказала она, - просто мы ездим в разных автобусах.
- Да… - протянул в ответ Монахов и посмотрел на нее с недоумением.
- Ты что на меня так смотришь? - засмеялась она. - Как на дуру. Просто мы ездим на встречных автобусах: ты работаешь там, где я живу, а я наоборот, - вот мы и разъезжаемся все время.
- Ну, я тебе скажу!.. - как бы восхищенно сказал Монахов. - Голова у тебя все такая же ясная. Я бы никогда не сообразил.
- Ты что же думаешь, - кокетливо хохотнула Ася, - что у меня уже склероз обязательно должен быть! Неужели я кажусь тебе такой старой?
- Нет, что ты, - не вполне искренне сказал Монахов, - ты прекрасно выглядишь. - И, чтобы придать достоверность своим словам, сказал как бы грубовато, но так, что любая женщина легко бы простила, будто это подтверждало его искренность: - Помнишь, ты сама говорила: маленькая собачка - до старости щенок.
Верно, верно, - обрадовалась Ася, - маленькая собачка…
А Монахов, еще раз взглянув ей в лицо, теперь обнаружил его не постаревшим, а даже помолодевшим. Все-таки тогда он был совсем мальчик, а она на пять лет его старше, а теперь он ее как бы нагнал. Это было и на самом деле странное чувство, он его уже отмечал в последнее время… Однажды люди, всю жизнь бывшие значительно старше его, решительно помолодели. Учительницы, например.
- А ты тоже совсем не изменился, - сказала Ася, - хотя вот и седеть, я вижу, начал. - Монахов поймал и узнал этот цепкий Асин взгляд: таким он был у нее, когда таскала она его, мальчиком, за собой по магазинам или смотрела на проходящих мужчин, - и он не любил его тогда, а сейчас этот взгляд польстил ему. - Это девочкам должно нравиться: лицо молодое и виски седые.
- У меня уже и зубов нет, - расплывшись, неумно хвастался он. - Вставлять хожу.
- И костюм на тебе хороший, - сказала она, скользнув по пиджаку тем же цепким взглядом.
И Монахов ощутил освобождение, облегчение, с него как бы спали цепи, гири насилия над собой, благодаря которым был он человеком с такими-то и такими-то редкими качествами, а без гирь и цепей, свободного, его просто не было - одно желание, желание, усиливавшееся всеми теми неприятными ему по вкусу, уму или морали чертами, которые бросились ему в глаза через столько лет
в его старой любимой. Тут уже было не воспоминание-узнавание, а нечто обратное и противоположное: садизм разочарования - изнанка, негатив прежних чувств. И тем страннее, где-то вдали, мутно, показалось ему подобие… Потому что, обратным ходом, прежние-то чувства были спечатком с того же негатива.
Началось отчасти то, что теперь называется, не в силах подобрать другого слова и разбираться в нем, "заводкой". Что-то ложное и обратное всем чувствам и мыслям и, одновременно, на этот момент словно бы наиболее правдивое, появилось на свет, раздвигая скорлупу. Нечто отодвигаемое в постоянном испуге перед собой и своей слабостью справиться с этим, что-то тщательно хоронимое от других и еще более от себя, что-то задавленное полнотою общепринятого в том или ином кругу и никак не разрешенное личностью и оттого все высовывающееся, вылезающее - и нечистая сладость в этом. И договариваются напиться, ничего уже не имея как бы в виду - но все для этого, и даже почти необходимость и некий институт регуляции в этом, периодичность и режим. И никто не скажет себе: зачем? - прозвучит неприлично, пошло, можно сказать - несправедливо. Просто повеселиться, выпить среди друзей - "заводка"… Тут как бы человек махает рукой, закрывает глаза - и поехали. "Ну и пусть, ну и пусть", - бессмысленно повторяет человек. И царское чувство вседоступности вдруг исходит током, от одного к другому, охватывает всех, и наутро разъезжаются тихие, а глаза бегают.
И весь этот механизм "заводки" настолько уже не составлял для Монахова тайны, что становился еще большей тайной. Но ток уже был установлен, он был взаимен - это тотчас почувствовали и он, и Ася, они разрешили тут же его себе, он рос и усиливался от обмена, этот ток. И они вдруг замолчали, как бы обо всем договорившись. Помолчав и пережив в себе что-то, они, отдыхая, как тянутся за сигареткой, некоторое время не глядя друг на друга, продолжали разговор, в том тоне новой близости и отдаления после близости, какого не могли бы позволить себе сразу.
- Ну и как твой доцент? - спросил Монахов с тем вечным удовлетворением в голосе, что рождается от мнимого превосходства над другим мужчиной, если его женщина рядом с тобой.
- А мы расходимся, - легко сказала Ася.
Все-таки где-то далекими тенями была еще в Монахове память о пережитом: о ненависти к этому человеку и о боли. Теперь же ему предстояло некрупное торжество, вроде записи задним числом или подделанной подписи…
- Так ты что же, все это время с ним? - сказал он и не мог скрыть разочарования; взглянул в окно: остановку свою он проехал.
А ты все еще ревнуешь? - снова засмеялась Ася, и смех ее уже вовсе показался Монахову неживым и бренчащим. Но вопрос поразил своей грубой точностью. Его, как человека, удалившегося по ходу мыслей от первоисточника так далеко, что не видны уже ни цель, ни отправной пункт, а лишь вечная середина, пустыня, удивил столь прямой перелет над этим морем рассудка и прямое называние предмета, ему, за деталями, не различимого…
Монахов промолчал, удивляясь. Ася сказала:
- У нас уже дочь в будущем году в шкалу пойдет.
- Подумать только, - сказал Монахов, повторяя про себя ее фразу и бессмысленно перемещая по ней слово "уже", которое спокойно помещалось в любом месте фразы и тем ее окончательно разваливало. - Так ты все-таки умудрилась выйти за него замуж? Мне казалось, он на это никогда не пойдет…
- Что ты! Он умолял меня… - сказала Ася.
- Значит, упросил, - сказал Монахов.
- Да нет, я, в общем, этого и хотела, - сказала она.
- М-да, - сказал Монахов.
- Ну а у тебя, - спросила Ася и опять прицелилась взглядом, - дети есть?
Монахов немножко вздрогнул и задумался.
- Н-нет… - сказал он неуверенно.
Ася усмехнулась.
- Но ты женат?
- Женат, - сказал он, опять подумав. Почему-то, если его все-таки вполне устраивало, что она замужем, то он сам вроде бы должен был быть свободен…
- Значит, ты пропал для женщин, - сказала Ася. - Жаль.
- Как сказать… - Монахов выпрямился, надулся и поелозил в кресле. - Смотря для кого… Для тебя - нет, - наконец сказал он и шумно вздохнул.
Покраснел! Покраснел! - рассмеялась Ася. - Все такой же ребенок!
- Я жеребенок молодой, заносчивый и гордый… - пропел Монахов.
И они оба рассмеялись и заговорили оживленно, а Монахов опять не смог бы вспомнить - о чем. "Почему это, - мимолетно удивился он, - как только я начинаю вести себя, с моей точки зрения, как раз не по-детски, женщины говорят, что я ребенок?" - и он чуть повернулся седым виском к Асе. Так они смеялись и болтали оживленно, перебивая друг друга и ничего не запоминая; слегка плавали и подпрыгивали расплывшиеся пятна лиц - они уже не стыдились автобуса: как бы плавали над всеми в состоянии невесомости.
- Нам выходить, - вдруг сказала Ася.
"Нам…" - подумал Монахов.
Они сошли на Островах… По обе стороны улицы, свободные, без решеток, стояли старые деревья, почти нагие, где-то за ними маячил обветшалый желтый особнячок - они шли по улице, улица изгибалась, соединяя мост с другим мостом. И Ася спросила:
- Ну и какая она, твоя жена?
- Как какая?.. - несколько оторопел Монахов.
- Красивая?..
- Да, наверно, - неохотно ответил Монахов.
- На меня похожа? - сказала Ася и состроила гримаску. Гримаска ей не пошла.
Монахов от гримаски отвернулся, подумал, что ответить, стал вспоминать, какая же она, его жена, в двух словах, и вдруг оживился от внезапного открытия, которое раньше никогда ему на ум не приходило.
- Представляешь, - сказал он звонко, - как странно… Полная тебе противоположность. Как будто специально подобрал, - рассмеялся он и спохватился. - Представь себе женщину, столь же красивую, как ты, - сказал он дипломатично, - но полностью тебе противоположную: ростом, и полнотой, и голосом, и мастью…
- Получается что-то очень большое? - сказала Ася, и на этот раз интонация очень удалась ей, и Монахов рассмеялся и тут вдруг вспомнил Асю всю, какую любил: ей и раньше, бывало, удавались такие фразы. Он вдруг вспомнил Асину близость - желание, почти тоскливое по силе, поднялось в нем.
- И темперамент, - подавленно добавил он, опять удивившись, что противоположным было все, даже постель, и что-то тут было не просто так и недаром. "Как же все-таки все необходимо связано, чтобы быть цельным… - подумал он. - Чтобы не рассыпаться".
- И живете вы, конечно, с твоей мамой?
Тут Монахов опять вспомнил всю Асю: так она сказала "м-ма-мой", - эту Асю он в свое время боялся и, кажется, даже не любил, но хотел еще больше, чем Асю любимую.
- Это чувство, я вижу, в тебе не ослабло с годами, - сказал он.
- О да!.. - сказала Ася. - И как она с ней ладит?
Монахов отметил это "она с ней", как нежелание назвать ни ту, ни другую, уловив в этом и в тоне некую ревность, что ему опять польстило.