2
Они проводили дни, укрывшись от света солнца. Но слух улавливал все звуки дня. Они слышали посвистывание дроздов, неумолчную болтовню соек, которые вили себе гнезда, томное, глухое, как стон, воркованье голубей. Лес звенел от птичьих голосов, будто с утра и до поздней ночи там шло какое-то празднество.
Истомленные страстью, филины дремали, прижавшись друг к дружке, неподвижные, как древние божества.
В узкое отверстие пещеры была видна деревушка с белыми столбами дыма над крышами, рядом - мельничная запруда, освещенная весенним солнцем, золотисто-зеленые поля и дальние леса, которые с каждым днем становились все розовее. На дороге, проходившей у подножия скалы, часто раздавался плаксивый скрип телеги или тяжелый топот скотины. После полудня река шумела громче, набухая от талого снега, сбегавшего с гор. Из леса веяло влажным теплом, доносился запах прелых листьев и дуба, а к вечеру потемневшая земля казалась в сиянии луны серовато-зеленой и скудной.
Филин и его подруга выбрались из гнезда и бесшумно ринулись в ночь. Сначала они летели между ветвями деревьев, будто прячась друг от друга. Самка летела впереди, время от времени издавая тихие гортанные звуки, похожие на человеческий смех. Потом они поднялись над лесом и устремились к круглолицей луне, словно хотели испепелиться в ее золотистом огне.
Ночь заново распаляла их любовь. Хриплый хохот филина постепенно перешел в глухое, страстное воркованье. Он взлетал над самкой и, толкая ее крыльями, старался сбросить на землю, но она ловко ускользала от него. Тогда он садился на ветку и оттуда звал ее своим хриплым голосом, от которого лесные птицы просыпались в испуге.
Иногда они опускались низко над полем, привлеченные писком мыши или быстрой, неуловимой тенью зайчонка, выскочившего порезвиться на просторе. А после полуночи охотились на прилетевших из-за гор уток, которые возвращались на север, к Дунаю.
3
Однажды они носились над лесом, точно бумажные змеи, запущенные в ночь чьей-то рукой. Землю укрывала густая тень свежей листвы. Лес темнел, серебрились заколосившиеся нивы. Выщербленный, далекий месяц взошел в эту ночь поздно. Заснеженная горная вершина казалась огромным белым цветком, плывущим в потоке лунного света. В кустах у реки пел соловей.
Теперь филины летели порознь. Любовь прошла, и в гнезде среди скал лежали три беспомощных, пушистых, белых как снег птенца.
Самец повернул к полям, где белела пустынная дорога. Он несся низко над межами, вслушиваясь в тихий шепот майской ночи.
Самка летела вдоль реки, держась подальше от воды. Но порой ее тень на мгновение мелькала над омутом, и тогда оглушительный хор лягушек разом, точно по сигналу, умолкал. Она настигала их в траве и поспешно тащила к себе в гнездо. Охота поглощала ее целиком.
Несколько раз она присаживалась на ветку ивы, чтобы перевести дух и подстеречь ежа, шуршавшего где-то рядом.
Миновала полночь, и рогатый месяц коснулся темной громады леса. Тени скал протянулись за реку. Вода потемнела. Все вокруг примолкло, будто сама ночь уснула глубоким сном. Свет месяца стал болезненным и мутным, а небо затянуло дымкой.
Острый слух птицы уловил какой-то негромкий шорох, донесшийся со скал. Там посыпались мелкие комья земли, камешки.
Она замахала крыльями и что было сил помчалась к своему гнезду.
Из отверстия пещеры выскочило что-то темное. Впереди него выкатились два белых клубка и полетели вниз, в пропасть. Птица вихрем налетела на зверька, вонзилась когтями ему в спину, но куница изогнулась, как змея, и впилась ей в горло. Обе кубарем скатились по отвесной скале. Шум схватки заглох на дне ущелья. Птица била крыльями о землю, куница пищала, пытаясь высвободиться из могучих когтей, пронзавших ее тело. Потом все стихло. Только в густых зарослях бурьяна у дороги слышалось испуганное шипенье одного из птенцов, которого куница выкинула из гнезда, не успев перегрызть ему горло.
4
С той поры филин-отец проводил дневные часы возле птенца, в придорожном бурьяне. Стаи сорок и соек целыми днями кружили над ними. Только высокие стебли бузины да крапива спасали филина от их клювов. Прятали они его и от глаз проходивших по дороге крестьян. Он удивленно провожал их своими мрачными глазами. Людей он не боялся, потому что никогда прежде не видел их так близко. Поначалу он встречал их с недоверием и готовился к бою, а потом уже спокойно следил сквозь бурьян за босыми ногами.
Птенец лежал рядом, и отец крыльями укрывал его от сырости. Обе птицы дремали, согретые майским солнцем, среди усыпанного росой бурьяна, убаюкиваемые мерным журчанием реки, и терпеливо ждали ночи. Тогда филин покидал свое убежище и беспокойно кружил поблизости, проверяя, не грозит ли маленькому какая опасность. Он все еще не смел отлучаться надолго. Каждый шорох настораживал его. Он ловил у реки лягушек, охотился за майскими жуками на лугах, но, спохватившись, что улетел слишком далеко от гнезда, выпускал свою жертву и поскорей возвращался к птенцу.
Однажды вечером филин заметил на дороге человека. То был деревенский поп, возвращавшийся с косьбы. Он шел в деревню с косой на плече. Подойдя к тому месту, где лежал птенец, священник остановился закурить.
Он достал огниво и стал высекать огонь. Филин несколько раз пролетел чуть не над самой его головой, но священник ничего не замечал и продолжал бить по кремню, что-то приговаривая.
В искрах, в ударах кремня по стальному бруску птице почудилась угроза. Попу наконец удалось поджечь трут. Он положил его в свою шершавую ладонь, поднес к цигарке и с наслаждением затянулся.
Вдруг что-то коснулось его шапки и едва не сбросило ее с головы.
Священник вздрогнул, испуганно оглянулся кругом. Однако кроме поблескивающей реки и окутанных тьмою скал ничего видно не было. Он поправил шапку, что-то пробормотал и решил поскорее убраться отсюда, но не успел еще сделать и шага, как что-то тяжелое ударило его в спину.
Он в ужасе закричал и бросился в темноту. Филин летел за ним до тех пор, пока он не перебрался на другой берег. Поп бежал трусцой, то и дело испуганно вздрагивая. Филин прекратил преследование и вернулся к птенцу. Утром он спрятался в бурьян и задремал.
Чьи-то шаги заставили его открыть глаза.
По дороге шел человек. Он часто останавливался, потом двигался дальше. Филин насторожился, вытянул вперед свою кошачью голову. Солнечный свет слепил глаза, но он все же различил фигуру человека, огромной темной массой надвигавшегося на него в огненном тумане. Вот он уже совсем рядом.
Страшное бородатое лицо нависло над зарослями. Птица узнала своего ночного врага и впилась в него взглядом, но поп ее не заметил. Глаза его то шарили в бурьяне, то поглядывали в сторону скал. Потом он стал снимать с плеча косу. В это мгновение филин щелкнул клювом у самых его ног.
Поп отпрянул и стал вглядываться в куст бузины.
Оттуда, из-за неподвижных веток, на него смотрели два круглых красных глаза.
- Ай! - завопил поп. - Сатана! - И, схватив косу, обрушил ее на птицу. Та распростерла крылья и перевернулась на спину. Поп свирепо замахал косой.
- Вот тебе, злодей! Вот тебе, нечистая сила! - кричал он.
Убедившись, что филин мертв, он пинком отшвырнул труп на дорогу. Потом заметил птенца и раздавил его НОГОЙ.
После этого закинул косу на плечо и пошел обратно, время or времени вздрагивая, будто снова видел перед собой огромные глаза филина. Отойдя подальше, он остановился и облегченно вздохнул.
Мертвый филин остался лежать на дороге, похожий на кусок дивного узорчатого бархата, брошенного на песок. Рядом валялся раздавленный птенец.
Солнце стало припекать. Роса высохла. Скалы подтянули свои короткие тени к самому подножию, и дикие голуби перестали гулить в застывшем лесу.
Большая зеленая лягушка осторожно запрыгала по траве вдоль дороги. Ее золотистые глаза уставились на мертвого филина. Она задержалась на несколько секунд, словно желая увериться в том, что птица мертва, и испуганно плюхнулась в воду.
В далекий путь
© Перевод О. Кутасовой
С наступлением ночи снег, который пошел еще под вечер, когда стая диких гусей поднялась с тихой заводи большой реки, повалил гуще.
Низкое непроницаемое небо словно рассыпалось на миллиарды частиц, которые бешено кружились в воздухе и бесчисленными роями неслись к земле. Они налипали на крылья птиц и, ослепляя, били в глаза.
Молодые гуси, чьи жалобные крики раздавались в конце длинной клинообразной вереницы, теряли равновесие и, завороженные колдовским хороводом снежинок, то и дело отставали или совсем теряли строй. Вьюга тащила их вниз, в пропасть, на дне которой едва-едва различалась белая равнина. Сквозь снежные рои казалось, что она колеблется. Но тут строгий гогот четырех вожаков принуждал всю стаю замедлить лет. Подбадривающими криками старые гуси призывали отставших птиц снова занять свое место в строю. Вереница растягивалась, вбирала в себя уставших и, вслушиваясь в крики вожака, летевшего в острие клина, начинала ритмично взмахивать крыльями.
В темноте мглистой ночи спины птиц белели, покрытые мелким зернистым снегом. Снег тяжелым грузом давил на крылья, колол, точно ледяными иглами, вытянутые шеи, стремительно рвущиеся на юг, к невидимым горам, затерявшимся где-то во мраке и тумане. Монотонное шуршание крыльев мешалось с шумом ветра, и только оно и вливало в них надежду и отвагу. Тихие крики гусей, похожие на причитания, высоко разносились под черным небом.
Гуси старались лететь друг за другом, так, чтобы каждый из них рассекал воздух только одним крылом и таким образом облегчал полет своему товарищу. Кроме того, надо было лететь строго по горизонтали.