- Яшке. Если позвонит, обязательно передам. Яшка теребит меня звонками чаще, чем мои басурмане. Все время зовет в гости и грозится оплатить все дорожные расходы. Надо же - племянник, а добрее детей, - вдруг разоткровенничался Меламед.
- А почему бы тебе туда не поехать? Пожил бы полгода в свое удовольствие, - оживилась Хана-Кармелитка. - Климат там, говорят, сносный, жители не антисемиты, автобусы и банкетные залы не взрывают, - нахваливала она Яшкин рай. Уехал бы Меламед на полгода к богачу-племяннику, глядишь, и отвык бы от своей привычки будить весь дом своим свистом.
- Да куда мне, развалине, одному в такую даль, - отрубил Жак. - Случись что, Яшка со мной возиться не станет.
- А ты... ты... - страх залепил Хане рот. Только договори, и Меламед набычится, побагровеет и тут же укажет ей на дверь.
- Ну, что осеклась? Коли уж начала, так заканчивай!
- А ты... ты туда... не один... вдвоем... с кем-нибудь на пару...
- На пару? С кем? С твоим Мао?
- Может, там кого-нибудь встретишь…
- А где я там в джунглях раввина найду?
- Раввины сейчас и в джунглях водятся, - выпалила она, прижимая к груди венесуэльский подарок. - Ты еще, Жак, ничего... Старше тебя мужчины женятся.
- И покойники в гробу иногда недурно выглядят. Жениться, чтобы и вторую похоронить? Ты же, Хана, ради меня со своим не разведешься...
- А вот возьму и разведусь, - с деланным кокетством промолвила она, пытаясь все превратить в шутку.
- Ну, если разведешься, то в тот же день под венец, а назавтра - в свадебное путешествие... - подхватил он ее шутливый тон. - Сперва отправимся к Яшке, в Венесуэлу, а потом махнем в Голландию, в страну тюльпанов и ветряных мельниц. Яшка по случаю нашего бракосочетания расщедрится и подарит нам одну из своих плантаций, а Эли с Омри преподнесут какую-нибудь бухточку возле Монако и белую-белую яхту.
На старинных стенных часах в гостиной закуковала кукушка, которая своим жестяным клювом громко поклевывала запорошенное сумраком время.
- Уже семь, - удивилась Хана. - Заболтались мы с тобой. Пора Маодзедунчика кормить; уже вовсю скулит, бедняжка.
- Сейчас все скулят, - думая о чем-то своем, машинально закивал головой Меламед и после долгой паузы сказал: - Послушай, не попроси тебя этот кляузник, ты бы, наверно, и не пришла? Ты сюда и раньше-то нечасто приходила, может, раз, может, два - когда Фрида сделала то, что сделала, и после моей операции. Боишься, что Миша приревнует?
- Я уже давно ни к кому не хожу. Меня тоже никто не зовет, и я никого не зову…
Голос ее дрогнул, но Жак уже не слышал, подошел к этажерке, снял с полки шахматы, поставил на стол, медленно расставил фигуры и, когда дверь за Ханой захлопнулась, двинул вперед белую королевскую пешку.
Видно, ничейный счет с Эли его не устраивал.
2
Убедить Жака в том, что ему давно уже пора изменить свой образ жизни, покончить с бессмысленным затворничеством, пыталась не только Хана-Кармелитка. С неменьшим рвением уговаривал Меламеда и Моше Гулько, его ближайший друг и однополчанин - глупо, мол, хоронить себя досрочно, не вылезать из своего дота, надо растрястись, купить билет на самолет и смотаться куда-нибудь от этой осточертевшей скуки на Трумпельдор, вечных разговоров о болячках и смерти, если не к преуспевающим близнецам в Амстердам, то в Венесуэлу к оборотистому Яшке или, на худой конец, недельки на две в Литву, откуда тот и вел свой род.
- Нечего править по себе, живому, поминки. Если хочешь, давай в Литву укатим вместе, - не раз предлагал ему Моше. - В Прибалтике я никогда не был. Почему бы туда разок не съездить? В своей Галиции, в Мукачево, я уже побывал трижды, хотя тоже давал зарок никогда туда не возвращаться. И вдруг потянуло так, как в молодости в Израиль. Наверно, родители позвали. Голос мне был: приезжай, мол, Мойшеле, пятьдесят с лишним лет вороны над нами каркают. Приезжай, сынок, кадиш прочтешь над нашими могилами. И я, Жак, плюнул на все зароки, сел в самолет, и - в Киев, а из Киева поездом к ним. Сошел на станции и - на кладбище. Сам знаешь, что там на кладбищах раньше творилось: граждане скот пасли, надгробья с магендавидами на стройматериалы шли, ими тротуары мостили, лестницы… Думал, не то что могилу - следа не отыщу. Сначала так и было, вороны каркают, я плутаю, плутаю среди обломков камней и куч коровьего дерьма, и все без толку, и, когда уже у меня скулы от обиды и ненависти свело, мне, не поверишь, крепко подфартило, я даже глаза от неожиданности протер, не померещилось ли, нет, не померещилось - они: в ложбине - отец, сверху донизу мхом оброс, чуть поодаль - мать, до пояса сколота, ни имени, ни даты. Стою, смотрю, в глазах ужас, а на душе, страшно вымолвить, на душе, Жак, хорошо - нашел все-таки, не зря поехал. Весь день и всю ночь у могил простоял, плакал, просил прощения, что жив остался, что полвека не приходил. А на рассвете бросился в город мастеров искать, нашел на окраине трех гуцулов-каменотесов, купил у них за доллары гранит и все в порядок привел… вернул родителям полные имена, железной решеткой могилы оградил, бук посадил…
- У меня в Литве никого нет, - отрубил Жак. - Даже надгробий. Мне там нечего ни ставить, ни обновлять. Я в Холоне землю купил - для себя и для отца с матерью. Когда умру, Эли и Омри на общий памятник скинутся...
- Но разве ты там в школу не ходил? В речке не купался? Рыбу не удил? По деревьям не лазил? В конце концов - не воевал? По-моему, даже "За отвагу" получил…
- И вышку в придачу. Хорошо еще, сволочи, приговор в исполнение не привели. Вовремя ноги унес. Появись я при той власти, мне бы показали не речку, где я рыбу удил, не деревья, по которым я в детстве лазил, а вздернули бы на первом суку...
- То было при той власти. А сейчас литовцам наплевать на то, что ты из партизанского отряда в Польшу деру дал. По-ихнему, ты, брат, даже подвиг совершил - с оружием в руках от советских оккупантов улизнул. Такие, как ты, там сейчас в почете. Говорят, они там нашим по первому требованию копии делают.
- Копии чего?
- Доносов, допросов, приговоров. За плату тебе твою папочку на тарелочке с золотой каемочкой принесут. Поехали, Жак... За твоими птичками кто-нибудь присмотрит - моя Сара или Хана-Кармелитка… Когда ты дни и ночи напролет у постели Фриды в больнице дежурил, ни один воробышек на Хану не пожаловался.
- Не пожаловался, - подтвердил Жак.
- Не хочешь один - давай вместе. Малость от нашей жары и ежедневных похоронных новостей остынем. А я тебе за носильщика буду и за фотографа.
- Подумаю, - пообещал Меламед. - С Липкиным посоветуюсь.
Было время, когда мысль о поездке на родину ему и в голову не приходила. Литва была для него краем, исчезнувшим из Вселенной; все, что мог, Жак безжалостно выкорчевывал из памяти. Правда, отчий край изредка всплывал из небытия только в его снах. В них против его воли из-под крови и пепла вырастало родное местечко - Людвинавас: одинокое и невесомое дерево возле хаты - не то разлапистый клен, не то усыпанный пупырчатыми плодами каштан, который в ветреную погоду колокольно гудел и стучался ветвями в ставни; серебряной подковой в камышовом обрамлении посреди лугов мелькало озеро; нырял в дремучий бор, кишевший грибами, извилистый проселок. Там, в этих сумбурных снах, жили отец и мама; за окнами кудахтали куры; на отцовском столе тикали принесенные в починку часы; на чердаке голубятника Гирша Цесарки ворковали сизари и витютени; в поле стрекотала жнейка, клекотали аисты, только его, Жака, в этих ночных видениях не было, как будто он и на свет не родился.
Еще совсем недавно Меламед и мысли не допускал, что все вытравленное и забытое в нем вдруг оживет и воплотится в смутное желание вернуться на круги своя. Приехать и на каждом шагу с опаской и презрением оглядываться, не идут ли за тобой полицаи с белыми нарукавными повязками, уведшие с Мясницкой в гибельные Понары его родителей, или гэбэшники, приговорившие его к расстрелу. Он еще пока, слава Богу, в своем уме, готов ехать куда угодно - в Гонолулу, в Венесуэлу, в Амстердам к своим двухметровым голландским невесткам, которые ни слова не понимают на иврите, но в Литву - к этому он совершенно не готов. На протяжении более полувека он жил, словно Литвы вообще никогда не было в его жизни - не было ни его родного местечка, ни полуподвала в гетто на Мясницкой, ни трупного оврага под Вильнюсом…