Почему бы не последовать доброму примеру? В 54-м Ольга и Федор обвенчаются в русской церкви Вашингтона. "Американские законы строги и надзирают за православной нравственностью", - хохотнет Булен на "свадебном" ужине.
Кстати, шафером у них станет печальный Пол Спегенберг. "Лучший способ держать его на подобающем расстоянии", - заметит Булен. Безнадежно влюбленному Спегенбургу (Булен норовил произнести фамилию так) останется лишь сделать Ольге королевский подарок. Сентябрьским утром 54-го обложка "Лайфа" осветит всю Америку фотографией баронессы Ольги фон Буленбейцер. Впрочем, демократичный редактор намекнет на неуместность титула, вызывающий тон приставки "фон". Поэтому надпись на фото будет проста: "ЛИЦО СЧАСТЛИВОЙ АМЕРИКИ".
И только на оборотной стороне обложки имя миссис Ольги Буленбейцер, родившейся в российском Петербурге, прожившей три дня в американском Петербурге, обвенчанной с Теодором Буленбейцером, бароном (на оборотной стороне - можно), избравшей местом жительства счастливый Сан-Франциско.
Снимок в самом деле хорошо вышел. Как Спегенберг ее подстерег? Ведь Ольга, сколько помнится, не позировала. Да и Пол (мастер непринужденного жанра - так смело его именовали в эпоху маккартизма) не любил постановочных фокусов. Прическа, грим, свет - так и кикимору сотворишь Афродитой. "Я все-таки фотограф", - извинялся Пол, когда вдруг раздавался треск его аппарата над Ольгой читающей (Пушкина? - она подняла глаза отрешенные), над Ольгой ломающей - ветку мирабели в их новом саду (белое платье и стыдливая шляпка), над Ольгой спящей (да, русский гамак унесет ее в русские сны), над Ольгой диктующей (лысеющий Булен внизу кадра за пишущей машинкой), над Ольгой - рождающейся из пены (ни она, ни Булен еще не научились чураться злого сан-францискского океана).
Спегенберг гадает о старой России и фотографирует Ольгу в плетеном кресле, слушающей полурайских птиц в сан-францискском саду. Спегенберг предполагает, что такое русская зима, и ловит Ольгу, спешащей по улице с отчего-то открытой головой и мерцающим снегом, который сейчас, сейчас растает. Спегенберг останавливает око аппарата на Ольге, когда она решает у книжного шкапа - какую вытянуть на этот вечер? И думает Спегенберг, что она сама сошла с русских страниц. Спегенберг просит рассказать о русской кухне - "Я же не умею готовить", - смеется Ольга, и он снимает ее в фартуке, с полосой теста на ладони и на щеке.
Булен начнет толстеть (еще), богатеть (неужели выудили кишки детектора лжи из Москвы?). Он купит лошадей. Ольга верхом - разве это Спегенберг упустит? А вдруг заплаканное лицо? Нет, не заплаканное (этих русских выковали скрывать боль), но которое все-таки плакало. Ему будет неловко: но он фотограф, он имеет право смотреть на жизнь.
"Лицо счастливой Америки" - совсем простая фотография.
И, кстати, понравилась она еще из-за возраста героини. Хочется видеть не девчонку - состоявшегося человека. Что же видела читательница-домохозяйка (придирчивая, но склонная к восторгам)? Что видел читатель? Владелец маленькой фирмы? Крупной? Клерк, делающий первые шаги? Что видел школьник, глаза которого растаскивают газетные лотки? Что видела профессиональная красотка? Или, к примеру, негр? Что видел сотрудник красного посольства (или он сразу углубился в инсинуации бумажных марак)?
Домохозяйка, любуясь обложкой, поворачивала к себе створки трюмо и расправляла челку, жалея, вероятно, что странный пепельно-золотой оттенок прядок миссис "Счастливой Америки" не научились расфасовывать в тюбики волосоокрашивателя (научатся). Робкий клерк прикидывал, в 1972-м или 1978-м он сможет требовать руки подобной красавицы. Владелец крупной фирмы решал укорить фотографией супругу (нельзя же, чтобы щеки в твои годы висли вниз) и не показывать любовнице (миссис Буленбейцер не нуждается в блеске камней). Владелец фирмы мелкой лишний раз убеждался, что оптимизм (разве глаза невской воды не несут корабли радости?) - лучше, чем деньги, но деньги, между прочим, к оптимизму льнут. Школьник, напротив, печально думал, что такая мама всегда ласкова и, наверное, всегда звонко смеется. А негр? Да, белые женщины - что ни говорите - прекрасны. Дело не только в сочных сиськах, как у какавной Мейми, дело… дело… Господи, так и будешь, открыв мокрую губу, смотреть!
Профессиональная красавица дернет головкой. Впрочем, так, щеки тонирует бледным? Отрепетирован поворот головы? Брови - как арки моста Золотые ворота? Когда сквозь арки светит солнце в декабрьскую дрызготню? В красном посольстве уже выискивают коллективно в "Счастливой Америке" (Ольга? Хмы) ход провокации, порочный след былого барства, пряность царских альковов, холод к холопам, манок агентуры, гниль Запада, и огорчаются: потому что не могут, не могут, потому что не могут найти.
А ведь журнал читает еще сенатор? Епископ? Учительница? Поэт? Да, и поэт: Вольдемар Алконостов прислал Ольге телеграмму (поздравляя с венчанием и вдохновляясь "Счастливым лицом") - она, смеясь, прочитала Булену: "Pozvolte v sumrake faty Pogovorit teper na ty Prostite mne uhvatki fata No serdce pravo je ne vata" (в Америке нельзя отстучать телеграмму святой кириллицей).
В ту пору ее стали узнавать на улице, в лавочках старых или, вернее, ненужных вещиц (кривые лавчонки теснятся на набережной - "Как тебе эта шкатулка? - спросит Ольга - Из янтаря… Вдруг из России?" - "Посмотри, - дышит супруг плотоядно. - Гарпун! Мне кажется, подойдет для репутации морского волка").
Кстати, плотный чернявый владельчик лавки упросит принять шкатулку в подарок - "Разве мы вас не знаем? - будет говорить он, целуя Ольге кончики пальцев. - Моя супруга мечтает быть похожей на вас". - "Господи, - шепнет она Булену, - да он армянин - счастье-то какое". - "Армянин-армянин! - ликовал хозяин. - Армянин из Турции". - "Все равно, - скажет Ольга, - все равно". Впрочем, эстамп с Араратом они почему-то не захотят купить.
Шкатулка - для слез - грустно говорила себе Ольга. Если бы стала писательницей, то подошло бы для названия. Алконостов бы, ну конечно же, посмеялся. Что поделаешь: в английском нет слова "пошлость". Тогда лучше фильм. Пусть Спегенберг продаст сценаристам из Холливуда. "Федор! - издевка над Буленом. - Давай засадим тебя за сценарий "Мести черной вдовы"?"
"Вот! - возгласит он в ответ. - Ты видишь? Армяшка не надул: янтарь - настоящий. Здесь маленькая муха внутри - вроде тех, что разводили у Ильи в лаборатории…"
2.
"Я всегда разгадываю, - объявит ей Спегенберг, - о чем вы думаете, когда вот так просто сидите с нами…" - Ольга, разумеется, промолчит. "О чем можно думать, милый Павлик? - о, буленовская бесцеремонность - он давно выкинул наставления Фигенфинкеля. - Например, о брильянтах-тах-тах!" Булен всегда рад своей шутке (так что "коктейль пирата" - свежая его страстишка - скачет, как в шторм, у него в руке). Спегенберг подстраивается к веселью, вежливо царапает ногтем янтарь шкатулки - представьте, вижу впервые! - а поэт Алконостов ("Он оскандалился сейчас романом про любовь к… прости, Олюшка… Молчу"), а поэт Алконостов, оказывается, давно сравнил Ольгин взгляд со светом, идущим из янтаря.
"Между прочим, - Булен в ударе, - как вам мое бонмо Карл Мракс? Нет, не Маркс - а Мракс! Как бы вы перевели это на английский? Господин Божидаров, например, в восторге…" - "Mrax? Mrax?" - "Именно так, сударь…" - "А если Gloomx? Или Darknex? Mdarknex! Mdarknex! Нет, я бессилен…" - "Напротив, - Булен мясисто поаплодировал, - напротив…"
Кстати, поблекший Божидаров благодаря Спегенбергу поправит здоровье (соответственно, сначала денежные дела). В том же "Лайфе" Спегенберг споспешествовал втиснуть Божидарову фельетон. Нет, этого не хватит полностью на холливудские зубы (Божидаров щелкал челюстями, говоря, что в борьбе с марксизмом они еще пригодятся) - но ведь будут и следующие статьи.
Компатриоты (коллеги по цеху русских мыслителей-эмигрантов) начнут фыркать: просто Божидарчик попал в тон не слишком взыскательной аудитории америкэна (говорить про нижнее белье! до чего докатились!).
- Зависть, - резюмирует Божидаров, делая коктейлем хры-кы-кы в горле (климат здешний, видите ли, корябает бронхи).
У болгарина был несомненный перевес против других мыслителей: ему прискучили поиски вселенских ответов на вселенское зло. Нащупайте сразу у вашего оппонента пупочную грыжу - давно стало его девизом. Кажется, Божидаров-старший имел в Петербурге обширную практику: в том числе, как уверял сын, излечил от французской болезни поэта Некрасова. "Как же?" (гуднул Булен внутрь стакана). "Горчишниками". "От веселых горнишных, тра-та-та, - напевал врач, оборачивая поэта компрессом, - лечатся горчишниками, тра-та-та".
Длинным вечером (когда с океана плывет, плывет пропитанный влагой воздух, а зелень садов прошибает росой) Божидаров (вместе с другими) угощался коктейлями у Буленбейцеров. Американцев он купил панибратством с кремлевскими каннибалами. "Сталин? - кашлял Божидаров напитком пирата. - Да просто шашлычник!" Булен лопался. Спегенберг (отмечала Ольга), прежде чем смеяться, оборачивался к ней (вы разрешаете?). Джордж Дэвидсон (его привел Спегенберг) гоготал залихватски, хлопая ладонями по вскрикивающему плетеному столу. Кто бы мог прознать, что за маской американского оптимиста (вот они, сюрпризы консервирования тунца!) - укрыт литератор-неудачник, впрочем, терпеливый, если так смеется. Истинно-американская настойчивость. (При бедности американской словесности большой шанс выскочить в мастера слова - главное, избежать преждевременного паралича.) Дэвидсон спросил вдруг Ольгу, можно ли описать их жизнь? Вот вопросец.