Помолчали.
"Ну а вы? - Илья сказал тихо. - Вы что намерены делать потом?" - Булен не ответил, посмотрел снисходительно: "Что тебе из-за нас тревожиться? Уж сюда-то никто не залезет. А вот я думаю предложить тебе к нам вместе с Николаем Владимировичем, и, конечно, не тогда, когда нельзя будет проехать". - "Спасибо-спасибо. Но пока работаем, нельзя же бросить. А лаборатории? Нельзя же их захватить в саквояже… Мы про Америку с ним говорили не так, чтобы взять и поскакать вприпрыжку. Пусть кончится война, посидим немного - неужели нас тронут?" - "Фр-ры-ы… - Булен даже поднялся. - Он так говорит?! (пожалуй, тут не спасет дасгетранк!) Когда вас тронут, будет поздно".
"Да, - вспомнил Илья, - хотел тебя попросить… Подумал, это тебе неудобно - у меня с собой немного препарата, который я делал последнее время…" - "У?" - "Пусть он полежит у тебя. Формулы (он посмотрел смущенно) я не оставляю. Все-таки еще нет патента. Но он трудоемок в изготовлении: мало ли, если случится глупая беготня по Европам, пусть у тебя будет этот запасец. Да? Без нашей лаборатории мне было бы трудно его изготовить…" - Булен загоготал: "Ну, покажи хотя бы!.."
"Сколько же ты тащил пудов?" - вышутил Булен, когда Илья клацал замочками саквояжа. "Вот". Булен резво глянул здоровым глазом на четыре укутанных ватой пробирки с как будто кварцевым песком. "И что ж это? - клопомор?" - Илья, похоже, не хотел говорить много. - "Это вещество, которое можно принимать людям. То есть я его принимал три года - и, видишь, пока, ха-ха, здоров". - "Но в чем его действие?" - "Николай Владимирович - он вообще-то не знал об этой работе - отругал меня. Зачем я делаю наркотики? Я пытался объяснить, что это совсем не наркотик. Хотя и галлюциноген. Впрочем, я не считаю, что галлюциноген". - "А понюхать?.." - Илья чпокнул пробкой: Булен повел ладонью к носу, сказал тихо - "Ваниль?" Илья согласился глазами. "Ты что, напихал ароматизатор?" - "Нет, это его собственный запах". - "Ну а что это? Лекарство?" - "Да. Можно сказать, лекарство". - "Эликсир, - Булен хрюкнул, - жизни?" - "Вот поэтому, Феденька, я много не болтаю о своих досугах. И потом мне надо все-таки участвовать в общих программах института. Сейчас, например, надо было повторить опыты Пауля Каммерера, помнишь, он покончил с собой в 1926 году? Изменчивость, наследственность, регенерация - конечно, за двадцать лет многое устарело. А тогда, ну ты помнишь, появление черной окраски брачных мозолей жабы-повитухи произвело фурор? Он еще тиснул работу на модную тему (и я грешен) - "Смерть и бессмертие"…" - "Так это, - Булен перебил, - порошочек, замедляющий старение? Гнилостные бактерии, на которых помешался Мечников?.." - "Нет, - мой препарат ни при чем. Я просто говорю тебе, что у меня нет времени заниматься только своим препаратом. Вот - приходится Каммерером. Его, кстати, приглашали в Москву - называли бесстрашным материалистом, восставшим против поповщины. Знакомая оперетта. А потом в Вене его обвинили коллеги в фальсификации экспериментальных препаратов - и он, бедняга, покончил с собой. Вот почему мы повторяем некоторые его опыты и вот почему я не афиширую своей работы. Что я всем скажу? Между прочим, ты заметил, что я не кашляю? У меня начиналось что-то похожее на туберкулез. И вот после года приема малых доз препарата все - х-ы-ы, х-ы-ы (он чисто вдохнул-выдыхнул) - все исчезло" - "Ну так и заработал бы на этом! Надо брать патент". - "Тимофеев, между прочим, все-таки откушал моего порошка - я его раззадорил, и вместо седой пряди у него - буйно-русые волосы. Что ж, мне теперь предлагать средство парикмахерам?" - "А почему наркотик?" - "Он, - Илья сказал виновато, - когда принял двадцать гран препарата - ради шутки, конечно, - вдруг почувствовал, нет, увидел, что идет по заснеженной Москве, по Пречистенке, слышит забытый звук - шр-шр - дворники скребут тротуары, и вдруг встречает барышню, в которую был влюблен, она говорит что-то смешное и глупое и запихивает ему снег за шиворот…" - "Это не галлюциноген, ты скажешь?" - "Тимофеев говорил, что я шарлатан и фокусник. У него на шее была холодная вода…"
11.
Сколько пробыл у них Илья? Чуть больше недели. Причина не в требовательности Тимофеева-Ресовского. Он вполне мог поощрять бонвиванов - если они, разумеется, после безделья (морские купанья, горный воздух, доступные дамы, свежие устрицы, сон по двенадцать часов) - бросались к микроскопам голодные. И не в бюрократической канители - Полежаев выехал в Швейцарию легко (сам Тимофеев придумал ему дело в Берне - снестись с тамошним институтом). Илья трудно выдерживал сбив ритма в работе: а хочется продолжать, а хочется продолжать с порошком. Сколько еще времени необходимо до обнародования результата? Два? Нет, три года? И так он рискнул, принимая порошок сам и давши Тимофееву. Тем более он облучал часть препарата рентгеновской пушкой…
Конечно, он остался бы у Булена с Ольгой еще на неделю: разве тут плохо? В гостиной Ольга повесила почти левитановские березки, а Булен - репродукцию (но в золотой раме) суриковского "Покорения Сибири". Это могло выдать русские корни (если он не хотел их выдавать): но швейцарцы, смотревшие на картину, полагали, что перед ними битва галлов с альпийскими горцами, или все-таки римлян?
Федор плевался смехом:
- Старичок-антиквар, продавший мне ее в Цюрихе, уверял, что это подлинный Валерий Суриков! Тайно вывезен из России!
- Ну, что же: швейцарцу позволительно путать, - язвила Ольга, - какая ему разница - Валерий Суриков или Василий Суриков…
- Он разве перепутал? - изумился Булен. - Каналья. Почему ты мне раньше не сказала? Не только выдает репродукции за подлинники, но еще имена… Хотя… Ты точно помнишь, что Василий? По-моему, Валерий Суриков звучит лучше, чем Василий… Ну, хорошо. Но в них не так просто разобраться: Мане или Моне, Суриков или Серов… Вот если бы ты меня спросила, почему парабеллум образца 1914 года выходил с лишним зарядом - я бы ответил.
- Почему?
- Ну, как же: чтобы, по привычке расстреляв семь, - иметь один для себя. Незаменимая вещь для честного офицера. Кстати, тебе подарить такой, Илюша? Милый подарок, нет?
Да, свойство жизни - старые друзья могут говорить о скучном, - но слишком давно не виделись - и слушаешь. Булен выдаст тайны геликоптера ("Ты знаешь, сколько висел в воздухе Асканио? Ты следишь за экспериментами Сикорского?"), а почему скверно плавает долгожданный английский танк-амфибия ("коленчатый вал нельзя было…"), Илья перебьет его - он вспомнит с грустным смехом генетика Николая Дубинина (ворожил с тутовым шелкопрядом, ворожил с кроликами), при этом для властей сляпал мерзкие антирелигиозные брошюрки ("такое впечатление, что их написал кролик"), еще вспомнит, что в Интерлакене жил немец Антон Дорн ("Не знаешь?! путешествовал с Миклухо-Маклаем…"), а Ольга? - нет, ей не хотелось говорить. В день отъезда (уж такая у него привычка - из-за робости? сюрприз?) Илья подарит ей свою книжку (ту, для подростков) - она сразу будет читать ("Ваша муттер сердится на грязные сандалеты - объясните ей, что иначе нельзя исследовать фауну речки", "Ваш фатер топорщит усы - объясните ему, что тратить деньги на экипировку энтомолога - значит, служить науке"), а потом будет плакать, обрывая жухлые нарциссы, - никогда, никогда у нее не будет детей, которые станут читать такие книги.
Сколько раз они съездят втроем в горы? Булен будет тыкать Илье почтовой карточкой Алконостова ("Он Оленьку в Америке не забывает! - приходится кричать, потому что мотор авто брюжжит из-за резкого подъема. - Смотри что написал: Завистливо глядит Юнгфрау - На Хельгу - лучшую из фрау"), Ольга, идя вверх, к глетчеру, - они еще не показали его Илье - повернется (все лицо в солнце золотое) - и будет щуриться (от солнца, не от насмешки): "А у тебя хватает времени на поэтические упражнения?" - "Что ты, - он улыбнется херувимом, - мне хватает того же Алконостова или, например, Жоржа Иванова. Я многое помню из него…" - Она поведет рукой - ну, прочти…
Поговорим с тобой про что-нибудь
Незначащее, пустое,
Такое, этакое, простое,
С условием одним: не позабудь.
"Это из какого сборника? Из последнего?" - "Из последнего, да". - "И?.."
Поговорим с тобой про что-нибудь
Обычное, хоть как в газете,
Какая тема будет на примете?
С условием, как прежде: не забудь.
"Мило". - "Еще не все".
Не трудно говорить про что-нибудь
Пустячное, несложное, какое
Легко таить, как в сердце - дорогое,
Одно условие исполнив, что ни будь.
"Но эта его склонность к прозаизмам…" - из-под ее сапожка рыжей кожи вышуршит камень.
Мы слов с тобою не растратим зря:
Конечно, именно, пожалуй -
Составят все богатство словаря,
Все ли? Да все, пожалуй.
"Знаешь, как это называется? Этот прием? Тавтологическая рифма. Мне растолковал это Ромушка Якобсон. А Жорж Иванов такое любит. Ты, правда, вылечился от туберкулеза?" - "Еще четыре строчки".
Так лучше помолчим про что-нибудь,
Про то, что никогда не скажем,
А лишь подумаем и даже
Посмотрим, да, посмотрим как-нибудь.