На крыше - только какие-то ленточки разговоров -…ветераны Пулковских высот… Ледяной поход… Помнится ли вам Царицын?.. Мне говорили, вы не только глаз, вы полноги тогда потеряли, и только хаммельнские техники вам приладили чудо-ногу?.. А Перекоп?.. Юрочку тогда скосило пулеметом…
Ольга приостановилась в питии - только пригубливала и про себя смеялась, видя из-под скатерти - краснеющую со стыда пятку конкурентки.
Но - вот закон жизни - в лифте Ольга снова была наказана. Илья - как он, однако, ловко выждал, что все вышли - обернулся к ней и успел кинуть злую фразу: "Ты весь вечер сватала меня к этой рыжей идиотке под трогательным видом однокашницы, потому что тебе надо было убедиться - у тебя по-прежнему в моем лице имеется поклонник. Ну? Убедилась?" - И он тоже вышел. А лифтер, учтиво выждав и поклонившись, повез Ольгу обратно. Он же их не понимал. И Ольга заплакала, закричала "Неправда! Неправда!", но в плотно сжатые двери.
Конечно, Булен огорчился, что Илья ускакал к себе в гостиницу на такси.
- Ты, наверное, какую-нибудь ерунду ему сказала?
- Да. Что у меня раскалывается голова… от твоих глупых приятелей…
Дома, лежа в кровати (что, хмель ушел?), - вдруг признается:
- Мне хотелось его напоить и с ним - ну сам понимаешь.
Повернула голову.
Булен спал, чуть приоткрыв рот.
5.
Был ведь и еще случай в фонаре. Но "случай" - сказано громко.
Это пришлось на Святки - мягкие, не морозные. В такие дни питерцы, обычно не кажущие nez на дачи (кроме, разумеется, каменноостровских зимогоров - их голландки чуфыкают от удовольствия, обугливая полешки), приезжают вдруг, все, не сговариваясь, на Каменный. Пьяные дворники, пьяные сторожа носятся по снегу, разгребая дорожки, дети, взвивая снежную пыль, - к окнам соседей - Половцевы приехали? Плуксы приехали? - как будто не виделись, в самом деле, сто лет. Если приехали, будут затеи - хорошо, например, когда пасынок ее отца выходит, охорашиваясь, на крыльцо (он, кажется, начал отдаленно ухаживать за скромной Чаевой) - а по нему та-та-та-та пребольно снеговыми комками. И последним аккордом по закрытой стеклянной двери. Конечно, он там кричит "разобьете", но кто же слышит? За стеклянной дверью он похож на рыбу под невским льдом - двигается медленно, жестикулируя плавниками, и открывает рот, как будто говоря "о", говоря "о"…
А когда взрослые шалеют от снега? И Буленбейцер-старший (только расцветка щек может выдать сердечника - но на морозе кто догадается? - должен бы Бехтерев, но это не его отрасль), и, кстати, Бехтерев тут же, завязав шапку под лиловым от мороза подбородком, и Северцев, и даже совсем немолодой Половцев, и однажды - так рассказывают - безвозрастная старуха Бушплукс (про нее начнут шушушукс, что в молодости она голову многих вскружукс) стала вылепливать снежной бабе рот, глаза, брови, уши с серьгами - все с автопортретным сходством. Когда ей (думали - комплимент) сказали об этом, старуха обиделась и несколько дней оставалась исключительно в обществе голландки и кота.
Но ведь не только снег - еще лошади - Наденька, например, дразнит Плукса, выгарцовывая у него перед домом на глубоком снегу пируэты, - ну, конечно, он тоже в седло и за ней - Ольга невольно подглядела, как та на морозе перевешивается к нему, чтобы поцеловаться, - что же: большие дети целуются, а маленькие играют в лото. Летом в лото играют, естественно, на открытой веранде, к вечеру, под ву-у в горячем чреве самовара, который стоит тут же, сбочка, на столе, его острый дымок очень кстати: поскольку отсыпавшиеся днем комары, теперь, свежие и деловые, слетаются прямиком на веранду, прихватив пустые бутылочки для своих детей (так шутит, кажется, кто-то из полежаевских кузин) и, следовательно, поэтому сухое постукивание бочонков в черном мешке (мешать, разумеется, любит Булен - но, кажется, не мухлюет) аранжируется легким ритмом, рисуемым звуком пям, пям - все старательно пямкают комаров - но ведь мажут! мажут! Слишком игрой увлечены.
А в зиму? В зиму играть в лото гораздо приятней. Во всяком случае, взрослые держатся такого мнения. Летом каким-нибудь скептикам будет казаться, что от полуночного лото лучше бы и сбежать - разве не здорово, используя факел (фонарь фирмы "Патфайндер", не волнуйтесь, в кармане, в кармане), романтически плыть в плоскодонке по Невке и любоваться вдали то ли звездами, то ли огнями ресторанов. А в белых простынях не пробовали сигать с забора перед каким-нибудь нервным прохожим? Зря утверждают, что дворяне не знают неприличных слов…
Но зимой, но зимой ничего этого нет - и лотолюбцы ликуют - никто не мечтает провалиться в метровом снегу, тем более что в волков на Каменном верят, кажется, и взрослые. "Помните, как в 1874 году загрызли Степку-сторожа?" - "А разве он не замерз пьяным?" - "Помилуйте, он капли в рот не брал. Потому его и загрызли волки…"
Такие резвые переброски историческими сведениями среди старших не были редкостью, но все младшие отметили бы с негодованием, что разговор всегда обрывался на захватывающем месте. А разве нет?
Кстати, Ольга почти не удивила Булена (когда после отъезда Ильи они тихо обедали в "Прожорливом кролике"), спросив: "Ты не знаешь, почему волки загрызли сторожа Степана - из-за того, что он никогда не брал в рот хмельного?" "Бу…бу… - Федор жевал фрикасе, как сообщалось в меню, из кабанятины - на самом деле, попросту из не окончательно старой свиньи, - бу… дто ты не знаешь, что собаки не выносят пьяных…" - "Но он же не пил!" - "Конечно. Но и загрызли его не собаки, а, Оленька, волки… Впрочем, фцы, фцы, - он выбил из зуба серебряной зубочисткой комочек почти-кабана, - может, и к лучшему, что загрызли. Во всяком случае, ему не пришлось, как вашему сторожу, стать провожатым комиссариков, когда они пришли грабить вас". "Это, - вздохнет Ольга вместе с вином, - верно".
Но про случай ему она не расскажет. Да и, собственно, что? Она только успела (при галдеже) шепнуть Илье: "Хочешь посмотреть, как заледенели стекла в фонаре", - и они уже бежали вверх. "Вообще-то, - она оборачивалась на ходу, дыхание сбивалось, - …бще-то, нам не разрешено туда сейча…"
В фонаре, пожалуй, было холоднее, чем на улице, - выстыл, что ли, за предыдущие дни? Там могло бы и чуть нагреть в это солнечно-святочное утро, но, получается, нет. Только все заплывшие белым окна золотели на солнце - на Рождество, пока они еще не приехали, налип на окнах снег, ночью схватило коркой. Изнутри можно хоть дышать на стекла или приложить ладони - Ольга весело научала его - жжет и будто не мерзнешь. Они печатали свои пятерни - Илья сначала с лицом мученика, потом увлекся, вода поплыла с оттаявшими стеклинками (ее словцо) из-под рук, стекло даже скрипело, когда они двигали пальцами. Он с удивлением установил, что его ладонь значительно больше. Поэтому, если прикладывал на вытаянный ею остров свою руку, то подкрючивал пальцы. Как дохлая курица - они оба смеялись, потому что она, разумеется, раскрыла обман. А если - Ольга хитро захихикала - и прижалась к стеклу губами - смотри, получилась, вот, лодка. Или бедная мерзлая бабочка?
Он стоял несколько позади, и она слышала, как он дышит ей в шею, вот - сказала она, не оборачиваясь, - сделай тоже так. И, обернувшись, увидела: он смотрит не на стекло, не на стекло, а на нее - и глаза у него темной сливы, а раньше думала, что голубые. Да, - она сказала, потому что хотела сказать, что глаза у тебя темной сливы, но только "да" вышло, и даже просто спросить "тебе не холодно?" не могла. Он смотрел на нее совсем близко, поэтому она отвернулась опять к окну и закрыла глаза. Он - или она обозналась? - положил руку ей на плечо, нет, неловко повернулся - все-таки в фонаре очень мало места, он придумывался как отшельнический кабинет отца, хотя ей всегда было странно, как можно видеть сосновый лес кругом - летом ликующий, зимой - такой мудрый, и чертить, присвистывая (так любил отец), биржевые графики в важной тетрадке.
Илья сделал шажок к ней, положил на плечо ладонь, вернее, лишь приблизил, она почувствовала - что плечо обездвиживает - и сказал:
- Смотри, как солнце на коре сосны!
- М-мвижу.
В самом деле, в надышенную ими проталину хорошо было видно большую сосну их леса.
- Вниз? Пойдем? Тут холодно.