5
После краткого затишья, которое Витторио использовал, чтобы прибраться в мастерской, заказы на новые портреты опять посыпались, как просо из лопнувшего мешка. Люди, занимавшие самое завидное положение в окружении императора, повышая цены, оспаривали друг у друга честь быть осмеянными на мессировом полотне. Чем экстравагантнее их изображение претворялось в животно-растительный сюжет, тем больше было пищи для их самодовольства. Побуждаемый к вящему усердию среди всеобщего попустительства, Арчимбольдо проникся уверенностью, что одновременно достиг вершин мастерства и денежного достатка. Поневоле восторгаясь таким мощным и столь щедро оплаченным успехом, Витторио подмечал, что эйфорическая невоздержанность учителя входит в согласие со странным расслаблением нравственных устоев императора. После мимолетного приключения с Гризельдой Рудольф вошел в аппетит и стал подобным же манером спознаваться с другими женщинами, известными не слишком строгой добродетелью. Он коллекционировал любовниц; некоторые из них удостаивались привилегии провести во дворце несколько ночей, прежде чем быть отосланными под сень родного крова. Поскольку в голове у него возник легкий беспорядок, монарх не отваживался и пальцем пошевелить, не проконсультировавшись у знатоков хиромантии. Отвернувшись от политики, коей от его имени давно занимались младшие братья, он большую часть времени проводил за листанием книг по оккультным наукам, в беседах с духами умерших и в изучении взаимного расположения созвездий, желая проследить по ним линию собственной судьбы. Его страсть к мистике приобрела такие размеры, что он теперь приглашал ко двору всех заграничных астрологов, похвалы коим от кого-либо слышал. Вскоре в Прагу потянулись сведущие в потустороннем эксперты из Германии, Ирландии, Италии. Каждый строил гороскоп по своей методе и, когда дело шло о преобразовании свинца в золото, следовал собственной формуле. Нахлынувший поток конкурентов раздражал Арчимбольдо, видевшего в том угрозу своему первенству при дворе. Он опасался быть поставленным на равную ногу с не в меру самонадеянными гостями и трактовал их растущее соперничество как знак монаршей немилости. Однажды вечером после многих часов возни с портретом богатого торговца сукном Яна Бёме, который, по его суждению, оставался "слишком похожим и недостаточно растительноживотным", он поделился с Витторио своими тревогами. Воспитанник тотчас принялся его успокаивать, заверяя, что такой ученый, как он, не должен завидовать каким-то забредшим в Прагу шарлатанам.
- Я был бы того же мнения, если бы его величество умел соизмерять свою доверчивость с обстоятельствами, - вздохнул Арчимбольдо. - Однако с наивностью Рудольфа может сравниться только его любопытство. Он хочет знать все и обращается невесть к кому, чтобы получить разъяснения неизвестно о чем. У него кто последний с ним говорил, тот и прав. В его глазах я уже не единственное прибежище знания, чьи пророчества святы! А для того, кто, подобно мне, в свой час полновластно владел вниманием императора, делить его с кем бы то ни было - нестерпимо. Вот уже около одиннадцати лет я состою на службе у Рудольфа Второго. Для меня настало время уступить место другому. Я серьезно подумываю уехать из Праги.
Витторио с усилием глотнул воздух и, запинаясь, выдавил из себя:
- И куда же?
- Хочу вернуться в Милан. Думаю, так будет лучше, меня там оценят больше, чем здесь.
- Император откажется вас отпустить.
Арчимбольдо горько усмехнулся и пробурчал:
- Увы! Мне, напротив, кажется, что он очень легко примирится с нашим расставанием. Знаешь, сколько он платит чужестранным художникам и астрологам, которых набирает у меня за спиной?
- Нет.
- Этому страшилищу Морициусу, пообещавшему найти квадратуру круга и построить вечный двигатель, он отвалил, сдается мне, сто пятьдесят флоринов и столько же - тому французскому мазиле, которому поручил сделать портреты его любимой кобылы и двух псов.
- Ну не станете же вы сравнивать…
- Стану, дружок, стану! Рудольф больше не отличает добро от худа! Требуется серьезное потрясение, чтобы он очнулся, понял, куда идти. Да и мне нужна встряска, некий проблеск… - Говоря это, старый живописец устремил взор куда-то вдаль, словно ослепленный таинственным видением. Он улыбнулся невидимым призракам и наконец прошептал: - Мне кажется, надо пойти дальше, подняться еще выше, пора дать главное сражение. Мое открытие должно прогреметь не только здесь, о нем узнает весь свет!
- Какое открытие? - оживился Витторио, раздираемый между скепсисом и восхищением.
Лицо Арчимбольдо застыло, глаза погасли.
- Говорить о нем пока слишком рано, - устало проронил он, уклоняясь от пояснений. - Когда мой великий замысел созреет, я тебя в него посвящу!
На следующий день, поручив Витторио подмалевать вчерашний портрет, чтобы овощи, занимавшие место носа, подбородка и ушей суконщика Яна Бёме, выглядели более выпукло, он удалился, ибо захотел иметь, как он сам выразился, "углубленную беседу с его величеством".
Императорская аудиенция длилась двадцать минут. Когда Арчимбольдо возвратился, вид у него был разом и сконфуженный, и повеселевший.
- Он отказывается меня отпустить! - простонал мастер, обрушиваясь в кресло. - Утверждает, что нуждается во мне и как в живописце, и как в алхимике. Клянется, что у меня никогда не будет соперников в его сердце.
- Я же говорил вам, что вы ему необходимы! - вскричал Витторио. - В вас сосредоточено не только все знание государя, но и его сознание!
- Его величество - сама обходительность, - заметил Арчимбольдо. - Но какова доля искренности в его словах и сколько там обыкновенного светского политеса? Между нами говоря, Рудольф, должно быть, уверен, что я не всерьез решился его покинуть. Он думает, что с моей стороны здесь какой-то выверт либо уловка, только чтобы его припугнуть…
- А тут другое?
- Вот именно. Я действительно хочу бежать из этого города. Из страны. Вернее, я этого желал… Но с тех пор, как у меня возник тот великий проект, я склонен повременить и перед решительными действиями сполна воспользоваться оттяжкой!
И снова Витторио спросил его, каков тот "великий проект", но Арчимбольдо опять уклонился от ответа:
- Как-нибудь потом… Попозже… Надобно сперва хорошенько подумать…
Три дня Витторио томился в ожидании обещанных откровений. Этим временем он воспользовался для завершения портрета суконщика. Арчимбольдо, подправив работу и подписав, вручил ее восхищенному заказчику, каковой немедленно выложил на стол все, что за нее причиталось, до последней монетки. Ученик побуждал мастера тотчас перейти к следующему заказу, но тот, сославшись на потребность перевести дух между двумя творениями, уселся перед мольбертом у нетронутого холста; взгляд его странно затуманился, и он прошептал:
- Я никому еще об этом не говорил. Но с некоторых пор у меня в голове созрел замысел портрета иного рода. Он затмит все, что содеяно мною доселе. Я создам шедевр, который станет итогом и оправданием всему, что я совершил за свою жизнь.
- А кто послужит натурой для этого портрета? - снова попытал счастья в меру заинтригованный Витторио.
Мессир вскинул голову, устремил на питомца царственный взор геральдического орла и с расстановкой вымолвил:
- Христос!
Ошеломленный Витторио, подумав, что ослышался или чего-то недопонял, пролепетал, запинаясь:
- Но… чтобы писать его, вы… откажетесь от вашей обычной манеры?
- Ни в коем разе!
- Что же вы будете делать с овощами, фруктами, кухонной посудой, со всем тем, из чего так забавно складываются ваши обычные работы?
- Как и ранее, я снова пущу все это в ход.
- А вы не опасаетесь оскорбить чувства верующих, столь непочтительно изобразив Господа нашего?
- Меня волнует лишь мнение самого Всевышнего, а не придирки его верных слуг!
- Вы упоминали об этом замысле в беседе с его величеством?
- Нет, но вскорости думаю упомянуть.
Теряя голову при мысли о том, какой вулканический взрыв вызовет намерение учителя, Витторио робко прошептал:
- Мессир, подождите хоть немного… Подумайте…
- О чем?
- О возможных последствиях… О скандале…
Надменно вскинувшись, Арчимбольдо прервал его:
- Никакого скандала не будет, если выйдет шедевр! Великолепие Христа воссияет тем ослепительнее, чем обыденнее те предметы, что возвестят о нем. Все поймут, что и жалчайшие плоды земли со всем почтением воздают хвалу тому, кто их создал. Ведь ежели Господу понадобилось, чтобы все и каждый, включая нищих, простецов, увечных, прославляли его, - не менее очевидно, что для этого Всевышнему не обойтись и без самых обыкновенных растений: лишь тогда его присутствие в мире будет засвидетельствовано сверху донизу, на всех ступенях Творения! Что до меня, я бы охотно подверг осмеянию знатность его родословной! Я бы возвел обыденность в ранг святости, объединил бы мистификацию с мистикой!