…После издания романа "Господин Теодор Мундштук" Фукс вскоре приобрел мировую известность. Почти ежегодно он издавал новые книги - сборник рассказов о судьбах евреев во время Второй мировой войны "Чернокудрые братья мои", роман о призрачной атмосфере последних довоенных лет "Вариация на темную струну" и прежде всего отличный роман-хоррор "Крематор", изданный в 1967-м году. Главным героем является работник пражской крематории Карел Копфркингл, которого в самом начале Второй мировой войны привлекут фашисты к сотрудничеству. Так как его жена еврейского происхождения, аккуратный и одновременно ненормальный чиновник Копфркингл решит ее, и обоих своих детей убить, и сжечь у себя в крематории. Интересна, прежде всего, форма романа, так как Фукс все действие описывает глазами главного героя - сумасшедшего Копфркингла, болезнь которого постоянно ухудшается. В соответствии тому призрачная атмосфера сюжета, напоминающего паноптикум, постепенно становится все темнее.
(с) Михал Лаштовичка, радио Прага
Ладислав Фукс
Крематор
"Величайшее коварство дьявола в том, что он внушает нам, будто его нет".
Джованни Папини
- Нежная моя, - сказал пан Карел Копферкингель своей черноволосой красавице жене на пороге павильона хищников, и легкий весенний ветерок пошевелил его волосы, - вот мы и снова здесь. Здесь, в этом дорогом нам, благословенном месте, где мы с тобой семнадцать лет назад познакомились. А помнишь ли ты, Лакме, возле кого это было? - Лакме кивнула, и он нежно улыбнулся темным глубинам павильона и сказал: - Да, возле вон того леопарда. Пойдем посмотрим на него.
И когда они, переступив порог павильона, зашагали сквозь тяжелую духоту зверинца к леопарду, пан Копферкингель сказал:
- Мне кажется, Лакме, что здесь ничего не изменилось за эти семнадцать лет. Взгляни, вот и змея свернулась в углу точно так же, как тогда, - показал он на змею, уставившуюся на молоденькую розовощекую девушку в черном платье. - Я еще семнадцать лет назад удивлялся, зачем это они змею поместили в павильон хищников, ведь для змей существует специальное отделение. Смотри-ка, и загородка та же… - и он дотронулся до загородки перед леопардом, к которому они как раз подошли.
- Все как тогда, семнадцать лет назад, - сказал пан Копферкингель, - кроме разве что леопарда. Тот, наверное, уже умер. Милосердная природа освободила его от звериных оков. Видишь ли, дорогая, - сказал он, наблюдая за леопардом, жмурившимся за решеткой, - мы все время рассуждаем о милосердной природе, благосклонной судьбе, добром Боге… мы судим о других и в чем только их не виним… в подозрительности, злословии, зависти и Бог весть в чем еще… А мы сами? Разве мы милосердны, снисходительны, добры? Мне постоянно кажется, что я делаю для вас страшно мало. Эта статья в сегодняшней газете об отце семейства, который сбежал от жены и детей, это же просто ужас! Что теперь станут делать бедняжка жена и дети? Надеюсь, есть какой-то закон, который защитит их. Ведь законы и существуют как раз для того, чтобы защищать людей.
- Наверняка есть такой закон, Роман, - тихо сказала Лакме. - Наверняка этой женщине с детьми не дадут умереть с голоду. Ты же сам говоришь, что мы живем в человечном государстве, где царят справедливость и добро… Что же до нас, Роман… - улыбнулась она, - что до нас, так нам живется неплохо. У тебя хорошее жалованье, у нас большая красивая квартира, я забочусь о хозяйстве, о детях…
- Да, неплохо, - сказал пан Копферкингель, - и это целиком твоя заслуга. У тебя было приданое. Нам помогала твоя покойная мать. Нам помогает твоя тетушка, которая, будь она католичкой, была бы после смерти причислена к лику святых. А что я? Квартиру обставил - вот и все. Нет, дорогая моя, - пан Копферкингель покачал головой и вновь поглядел на леопарда. - Зинушке шестнадцать, Миливою четырнадцать, они сейчас как раз в том возрасте, когда детям нужно особенно много, и я должен заботиться о них, это моя святая обязанность. Я знаю, как поднять доход семьи. - И когда Лакме безмолвно поглядела на него, он повернулся к ней и сказал: - Найму агента за треть комиссионных. Пана Штрауса. Я помогу вам, небесная моя… и ему тоже. Это хороший, порядочный человек, жизнь сильно потрепала его, я еще расскажу тебе об этом; так как же не помочь хорошему человеку? Мы пригласим его в ресторан "У серебряного футляра".
Лакме прильнула к мужу, глаза ее улыбались и смотрели на леопарда, который все еще жмурился за решеткой, подобно большой добродушной собаке, пан Копферкингель тоже смотрел на леопарда, и глаза его улыбались, когда он сказал:
- Вот видишь, нежная моя, как тонко могут чувствовать животные. Какими милыми они могут быть, если правильно подойти к ним и понять их грустные, томящиеся в заключении души! Сколько плохих людей превратилось бы в хороших и добрых, если бы отыскался кто-нибудь, кто понял бы их и обогрел слегка их исстрадавшиеся души… ведь каждый человек нуждается в любви, даже полицейские, которые борются с проституцией, хотят любви, и плохими люди бывают только оттого, что никто и никогда не любил их… Этот леопард не тот, что был тут семнадцать лет назад, но и он, когда придет срок, будет освобожден и прозреет - тогда, когда обрушится окружающая его стена и его ослепит свет, которого он пока не видит. Пила ли наша ненаглядная сегодня молоко? - спросил он, подразумевая кошку, которая жила у них, и когда Лакме молча кивнула, пан Копферкингель в последний раз улыбнулся леопарду, и они неторопливо двинулись сквозь тяжелую духоту зверинца к выходу из этого дорогого им благословенного места.
Пан Копферкингель напоследок оглянулся на змею в углу, которая с ветки все еще внимательно наблюдала за розовощекой девушкой в черном платье, и сказал:
- Странно, что пресмыкающееся присоединили к млекопитающим, может, это только для декорации или как дополнение… - Потом он нежно перевел Лакме через порог павильона, и уже на дорожке, обрамленной кустами, Лакме улыбнулась и сказала:
- Хорошо, Роман, пригласи пана Штрауса на обед. Только не перепутай название ресторана, чтобы он не искал.
И Копферкингель остановился, овеваемый легким весенним ветерком, на дорожке, обрамленной кустами, и ласково кивнул - в душе его царил покой, который знаком людям, только что совершившим обряд перед алтарем. Он поднял глаза к ясному солнечному небу, простирающемуся над его головой, постоял так какое-то время, а потом повел рукой и чуть заметно указал куда-то ввысь, как бы на звезды, которые днем не видны, как бы на чудное видение или явление… В следующее воскресенье в полдень…
В следующее воскресенье в ресторанчике "У серебряного футляра" пан Копферкингель говорил невысокому, плотному, добродушного вида человеку:
- Пан Штраус, надеюсь, вам не пришлось долго искать этот ресторан? - И когда пан Штраус, невысокий, плотный человек, покачал головой, пан Копферкингель облегченно вздохнул, как и его Лакме. - Я рад, что вам не пришлось долго искать… Понимаете, когда скажешь "У удава"… - взгляд пана Копферкингеля скользнул по вывеске ресторана, - когда скажешь "У удава"… то все наперед ясно: одно название чего стоит, пусть это будет даже прирученный, дрессированный удав. Недавно я читал в газете о дрессированном удаве, умевшем считать и делить на три… Другое дело серебряный футляр, это загадка. Тут до последнего момента не знаешь, что таится в этом футляре, покуда его не откроешь и не заглянешь внутрь… Так вот, пан Штраус, у меня к вам одно предложеньице.
Пан Штраус, невысокий, плотный человек, застенчиво улыбнулся черноволосой красавице Лакме и Зине, тоже черноволосой и красивой: их красота явно привлекала его, обе сидели за столом изящно, даже нежно, если можно сидеть нежно; улыбнулся он и Мили-вою, который тоже был черноволос и красив, но пока еще мал и глуп, он сидел, словно напуганный чем-то; а пан Копферкингель, оживившись, подозвал официанта и заказал еще вина и десерт.
Солнце, проникшее сквозь листву, осветило их столик в ресторане "У удава", иначе - "У серебряного футляра", который располагался под открытым небом, там имелась даже площадка для оркестра и место для танцев, и в это воскресное весеннее сияние под кронами деревьев официант внес напитки и десерт. Пану Штраусу и Зине - по рюмке красного вина, Лакме - чай…
- Знаете, пан Штраус, - улыбнулся пан Копферкингель, косясь на ближайшее дерево, где висела табличка: "Починка гардин и портьер - Йозефа Броучкова. Прага, Глоубетин, Катержинская, 7". - Знаете, пан Штраус, моя драгоценная, собственно, происходит из немецкой семьи, из Слатинян, и у них дома всегда пили чай, она любит чай… - Мили получил лимонад и пирожное. - Мили, пан Штраус, очень любит сладкое, - улыбнулся пан Копферкингель и снова поглядел на табличку с рекламой Йозефы Броучковой, - особенно эскимо, он у нас лакомка. - А потом он перевел взгляд на свою руку с красивым обручальным кольцом, возле которой стояла маленькая чашечка кофе, и сказал: - Ну, а я непьющий, то есть я совсем не пью - разве что капельку, чисто символически. И сигареты я не люблю. Я не научился курить даже в годы войны, когда мы воевали за Австрию. Я не потребляю ни алкоголя, ни табака, я непьющий и некурящий.