- Лифт все хотят поменять на современный, - произнес Аркадий, как бы извиняясь за звуки, которые на каждом этаже издавала лифтовая машина. - И никак.
Людмила не хотела идти знакомиться, и вообще, Новый год никак не виделся праздником, никак - просто обещала, не могла отказать. Теперь ее вводили в дом, где, как в фибровом чемодане, в дальнем углу антресоли, хранилась чужая, прошлая жизнь неизвестной семьи. Любопытства не было - был только страх. Дверь сорок пятой квартиры, перед которой они остановились, - Аркадий искал ключи в карманах - была единственной обычной, деревянной, филенчатой дверью на лестничной площадке. В перестроечные времена все поменяли замки и двери, готовясь защищать от всего и всех бурно наживаемое богатство, а тут, на входной двери, кривовато висел старый советский почтовый ящик.
Аркадий стоял с ключами, собираясь что-то еще сказать, и Людмила, уже привыкшая к нему, поняла - ему надо помочь.
- Что? Что Аркадий? Что мне надо знать? Снять туфли - надеть тапочки…
- Нет. Я сказал маме… В общем, я сказал ей, что ты меня любишь…
- Ясно: я должна соответствовать.
- …сильно. Иначе она не понимает, почему мы должны вместе справлять Новый год.
- Еще и сильно! Это сложно, но я попробую.
Тулупова вдруг вспомнила, глядя на почтовый ящик, как с жадностью вынимала из точно такого же долгожданные письма, когда девочкой в Червонопартизанске переписывалась со всей страной. Тогда была школьная мода, писать ученику такого-то класса и дальше указывать номер в учительском журнале по списку: "здравствуй, незнакомый друг…". Звонко звучало каждое слово в строке. "Незнакомый" - значит, таинственный, а потом почти сразу любимый. Она вспомнила, как долго думала, ставить ли восклицательный знак после слова "друг" или это слишком чувственно и мальчик из далекой Москвы, Ленинграда или Киева быстро распознает ее пылкую натуру.
- Ты переписывался в школе с девочками из других городов? - спросила Тулупова.
- Кажется. Нас, кажется, заставляли. В седьмом или восьмом классе.
- Письма и газеты сюда приносят?
- Нет, - ответил Аркадий, не понимая, почему сейчас она его об этом спрашивает. - Наш почтовый ящик внизу, просто мама хочет, чтобы все оставалось, как было.
- Раппопорт, нагнись, я тебя поцелую.
Аркадий нагнулся, Тулупова его поцеловала в щеку, сказав:
- Это была репетиция. Надо же привыкать. С наступающим Новым годом!
- И я тебя очень прошу - никакого сайта, мы познакомились в кино. Случайно. Ей так понятней, но она деликатная - об этом не спросит.
Аркадий открыл дверь и крикнул в глубь темного коридора:
- Ма! Мы пришли.
- Да, иду, - звонко ответил неожиданно молодой женский голос, и откуда-то сбоку вышла аккуратная, прибранная, с подведенными тушью глазами женщина.
- Это моя мама, Анна Шоломовна, - представил невысокую бойкую старушку сын.
- Можно Шломовна, так проще. Можно Соломоновна, это все равно. Евреи не носятся со своими именами, как с писаной торбой. Беня - Борис. Хава - Ева.
Сара - Соня, - на одном дыхании выпалила она. - Что с того? Лишь бы вам было удобно. Нас и так узнают. А там, на небесах, нас встретят не по именам…
- Мила, - представилась Тулупова и почувствовала себя маленькой девочкой, которая только сейчас научилась бойко произносить свое имя.
- Мила, значит, Мила, - сказала мать Аркадия. - Хорошее имя.
Она вдруг подумала, что у нее никогда в жизни не было такого ритуала - знакомство с родителями. Свекровь ворвалась в их дом в Червонопартизанске - теперь она даже не могла четко вспомнить, как это было. Стобур просто сказал: "вот" и рукой указал матери на нее. Она постояла минуту, как отлитый в каком-то неведомом крепком, молодом материале предмет, и они ушли, оставив родителей договариваться о свадьбе и деньгах.
Аркадий провел Людмилу по трехкомнатной квартире, в которой не было ни одной новой вещи, кроме монитора и компьютера на массивном столе с зеленым сукном. Даже холодильник был старый, с округлыми формами. Помпезная люстра под потолком, диван с мягкой спинкой, полочкой наверху и откидывающимися валиками, красивые широкие стулья, круглый стол под цветной скатертью с бахромой, часы с маятником, высокий буфет в большой комнате - все было пятидесятых-шестидесятых годов и слегка облезло и потерлось.
Свое впечатление Тулупова донесла просто, заодно попробовав для произношения имя и отчество:
- У вас очень необычно, Анна Шломовна.
Произносилось легко.
К чаю все было готово. Варенье, обжаренные хлебцы, сливочное масло, коробка с конфетами, где не хватало двух штук, и тонкие чашки с блюдцами, их мелкий рисунок инстинктивно хотелось рассмотреть, но почему-то сделать это Тулуповой было неудобно, она сдержалась.
- Вы посмотрите, Мила, какой рисунок у этих чашек! Это настоящие китайские чашки, их подарили Моисею, когда его выбрали в Академию. Где они их достали - я не знаю, наверное, это был грабеж, потому что так их никто не отдал бы.
- Они их купили в антикварном магазине, на Октябрьской, - холодно вставил Аркадий.
- В комиссионном, - поправила мать.
- В комиссионном, - согласился Аркадий.
И Тулупова почувствовала, как им хорошо вдвоем вот так незлобно спорить вечерами о пустяках, хотя было ясно, они обо всем уже переговорили. Ей тут же захотелось как-то в этом поучаствовать, и она спросила:
- А где это?
- Там его уже нет, - ответил Аркадий.
- А что там? - задала вопрос мама.
- Обувной.
- Сегодня обувных столько, будто все стали сороконожки… - сказала Анна Шломовна.
Возникла пауза, и потом мать спросила:
- Мила, вы не еврейка?
- Нет.
- Совсем "нет" или немножко есть? - с некоторой надеждой переспросила она.
- Совсем нет.
- А похожи. Я скажу вам крамольную мысль - все хорошие русские люди похожи на евреев.
- Русские думают наоборот: все хорошие евреи похожи на русских, - переиначил крамольную мысль Раппопорт.
- Не знаю. Моя фамилия Тулупова. В детстве я думала, что я потомок князей Тулуповых, которых Иван Грозный убил. Из Украины я, из шахтерской семьи. Отец шахтер.
- Стахановец, - мама иногда отказывалась думать и превращалась в частотный словарь, показывающий наиболее частые сочетания слов.
- Почему обязательно стахановец? - сказал Аркадий, который не любил эту ее бессмысленную манеру.
- А кто? - спросила мать. - Ударник коммунистического труда?
- Да. Он был ударником коммунистического труда, - сказала Тулупова.
- Вот видишь, - сказала Анна Шломовна сыну, как будто не глядя стреляла и попала в цель.
- О чем мы говорим? - сказал Аркадий. - Я не понимаю.
- Мы знакомимся, - сказала старушка. - А как мы должны знакомиться?
- Никак, - сказал Аркадий.
- Мила, что у нас будет на столе на Новый год - что вы любите, вы придете с детьми?
- Мои дети уже взрослые, их не возьмешь с собой, мы вместе уже Новый год не встречаем.
- Но вы их пригласите, а то они обидятся.
- Обязательно, - сказала Тулупова.
Ей было странно, что разговор складывается так легко. Анна Раппопорт вспомнила старый анекдот, когда из деревни в Москву приезжала родственница, а потом своим деревенским рассказывает: "…они там в Москве живут очень ужасно, даже сыр с плесенью едят", и заговорили о еде. О том, кто что любит. Анна Шломовна интересовалась, что предпочитают Людмилины дети, вспоминала, как растила малоежку Аркадия, что любил и не любил привередливый, державшийся всю свою жизнь одного нехитрого меню муж Моисей. Она сказала, что готовила его блюда с закрытыми глазами все тридцать пять лет их совместной жизни и все новое он начисто отвергал.
- Это все надо знать! Женщины, прожившие с одним мужчиной всю жизнь,
как я, - заключенные, получившие пожизненный срок и приспособившиеся к лагерным условиям. Раньше про нас, верных жен, сочиняли романы, а теперь никто и говорить не станет. Кому интересно, что любил мой Моисей на завтрак?! Мила, вы сколько лет прожили со своим мужем?
- Мама! - пытался остановить Аркадий.
- А что?! Не говорите, не надо, если военная тайна…
- Два года, - сказала Тулупова.
- Это было, наверное, короткое счастье?
- Нет. У меня не было этого счастья знать, что любит мой муж на завтрак, Анна Шломовна.
Вдруг захотелось сказать прямо, как чувствовала и как думала, когда терла, мыла, стирала у себя в маленькой квартирке:
- Мое счастье - только дети. Дети и все.
- Что ж, это грустно, Мила, - ответила старушка. - Но будем считать, что у вас еще все впереди, - и сразу подвела черту под всеми разговорами о новогоднем столе: - Главное, чтобы у нас была ель. Живая!
- Да, обязательно живая! Как всегда, каждый год, - подхватил Аркадий. - Это такой запах в доме!
Вскоре Анна Шломовна Раппопорт засобиралась, оделась в легкую светлую дубленку, надела цветастый платок, а поверх него аккуратный норковый берет и вышла, оставив Людмилу с сыном наедине.
- Я приду через час-полтора. Не прощаюсь. Мне в аптеку надо - Аркадий стесняется покупать лекарства по моим льготным рецептам…
Хлопнула входная дверь, два раза повернулся ключ в замке.