Виктор повернул ключ зажигания, но стартер откликнулся беспомощным жужжанием. Он тут же повторил попытку, но было ясно, что аккумулятор сел. Стобура предупреждали в гараже, чтобы не оставлял габаритные огни включенными, батарея разряжается быстро, но он забыл и решил, что ненадолго можно. Мощно выругался и выскочил из кабины. Холодный, сырой ноябрьский воздух хлынул из двери.
- Что? - спросила она, когда он спрыгивал с подножки грузовика.
- Что-что? А! - махнул рукой муж. - А-а!
Нашел за ящиком для инструментов большую железную ручку для прокручивания вала мотора, подошел к капоту, вставил и попытался провернуть. Один раз, другой, но мотор остыл, масло было никчемное, да и вообще, провернуть вал грузовика - затея пустая. Каждый раз у нее сжималось сердце, когда он крутил ручку стартера.
"Ну заведись, ну, машинка…" - шептала она.
Стобур ударил кулаком по крышке капота и вернулся в кабину.
- Приехали к теще на блины, - сказал он. - Теперь надо искать, у кого прикуривать. Или замерзнем тут, к чертовой матери.
Он посмотрел в боковое зеркало заднего вида.
- И ни одной машины! Праздник, мать его…
Она включила лампочку в кабине, и она вдруг загорелась ярко, а потом медленно начала тускнеть.
- Выключи.
Тулупова послушно потушила свет.
Через лобовое стекло с лежащими на нем дворниками была видна степь, уходившая в горизонт, в бесконечность окружности земли, в затянутое облаками ночное небо с проступающей сквозь них полной луной. Она подсвечивала серебром тронутые инеем сухие травы.
- Да-а, - подвел итог Стобур, нарушая пугавшую тишину. - Да-а.
- Что делать будем?
- Истории рассказывать, чтобы не умереть от холода во сне, - мрачно пошутил Стобур. - На весь район ни одного нормального аккумулятора - куда они их все подевали?! Жрут, что ли, - на хлеб намазывают?!
Ему не раз приходилось мучиться с машиной и самолетом, снимать большую, тяжелую батарею, тащить, заряжать, заправлять дистиллированной водой, ругаться с начальством, чтобы выделили новую.
- Дефицит, задолбал, бля!
- Холодно, - сказала Людмила.
- Да, - согласился Виктор. - А что? Ноябрь - в ноябре должно быть холодно.
- Очень холодно, - повторила Людмила.
Стобур, разгоряченный прокручиванием вала, еще не замерз по-настоящему и, посмотрев на испуганную жену, сказал:
- Ну что, давай греться.
Он обнял Людмилу своими большими руками - так. Потом по-другому - так, потом еще раз перехватился - так. Тулупова просунула руки под рубашку к его теплому животу. Прижалась плотнее. Стобур чувствовал забытый и знакомый запах своей женщины, на ночном морозце в кабине грузовика он был близкий, яркий, настоянный. Он взял в ладонь Людмилину грудь, сдавил, удивляясь ее размеру и упругости, но она его остановила:
- Не надо, у меня молоко потечет. Мне вообще-то сцедиться надо. Сколько мы здесь еще просидим?
- Не знаю. Я за дорогой слежу, фары издалека видно будет, - Стобур еще раз посмотрел в боковое зеркало. - Но уже ночь, и праздник, кто поедет здесь? Если бы трасса была, мы бы давно уехали…
Несколько минут они сидели молча.
Стремительная неподвижность ночи, ее запахи, обманчивая тишина, порывистый ветер, временами подсвистывавший в щелях плохо пригнанных дверей грузовика, все это входило в них и отражалось во вдруг возникшем желании сказать друг другу что-нибудь по правде. И хорошее. Но обоим было невозможно произнести приходившие на ум слова.
Стобур хотел сказать о том, что она зря приехала и никуда он не поедет, наелся столицей, общагой - хватит. И потом он думал о другой Людке, из райпотребсоюза, которая любила его и лазила по нему, как кошка, и не стеснялась ничего, даже матери за стеной - ей хоть что, если она хочет. Конечно, жениться на ней он не станет никогда, она и постарше его, и потом - зачем брать бабу с хвостом. А ты, Тулупова, со своими нежными, медленными девичьими ласками, да еще пристала с английским - учи. Нет, думал Стобур, хорошая ты, Тулупова, девка, сиськи у тебя вообще - на выставку достижений народного хозяйства можно, дочь у нас с тобой есть, но, честно тебе сказать, не в обиду, зачем мне дочь, ты ее для себя родила, я не просил, так что извини. Честно.
Людмила Тулупова, прижавшись к мужу, думала, что он уже и не муж, а мужик чужой, но ведь есть еще дочь, и ты, Витя, не хорохорься, что тебе ничего не надо: да, я неумелая, но ты научи, если сам чего-то знаешь об этом самом. А то легко говорить. Все равно же и мне, и тебе нужна семья. Вот на Кларку посмотришь и поймешь. И почему нам с тобой не жить? Ты старайся, и я буду стараться. Ну, нету любви между нами, да - нету и что? У кого она есть? Не все мужчины и женщины имеют настоящую любовь, а дети есть почти у всех, и что нам теперь, вот не смогла я тебе сделать, но хочешь, я могу еще попробовать.
Людмила глубже просунула руку под свитер и рубашку. От лобка к животу у Стобура, она это помнила, поднималась густая полоса черных приятных на ощупь волос, она провела по ним пальцами.
- Не надо, - сказал Виктор. - Не, не хочу.
- Почему? - спросила Тулупова.
- Не любишь это делать, и не получится.
Ей было неприятно такое слышать, но она тогда верила, что все, что не знаешь, можно узнать.
- Научи.
- Нет. Подожди, вот машина едет. Сзади свет.
Стобур вынул Людмилину руку из-под рубашки, быстрым движением поправил штаны и выскочил на дорогу.
Свет все ярче выглядывал из-за далекой линии горизонта.
- Это, наверное, мотоцикл, - сказал Стобур Людмиле, которая тоже следом выскочила из кабины. - Точно. Мотоцикл.
Одинокая фара, блуждая из стороны в сторону, приближалась к ним. Стобур встал посередине двухполосной дороги и задолго начал махать руками, показывая, что надо остановиться. Мотоциклистом оказался молодой парень, почти мальчик, пьяный и восторженный. Он возвращался с городской дискотеки и теперь ехал в деревню к своей девушке, которая ждет его, потому что изголодалась по мужику - а он мужик, и еще какой. Густо обвешивая историю матом, он выпалил это все за одну минуту, сразу, хотя его никто ни о чем не спрашивал. "Чтобы быть мужиком, тебя надо умножить на два", подумал Стобур, а Людмила позавидовала девушке, к которой этот худенький матерщинник едет ночью, за несколько километров.
- Я Пашка, а Пашка никогда просто так не говорит. Никогда. Если сказал, что добудет трактор, значит, все, добудет. Ты кто?
- Виктор Стобур.
- Кто? - не понимая, где фамилия, а где имя, переспросил пьяный парень.
- Стобур Виктор. Летчик.
- Мне вообще пофигу, кто ты, - махнул рукой мотоциклист, не в силах разобраться. - Но жди. Я сейчас. Пять километров до "Двадцатого партсъезда" и обратно. И все. Две бутылки с тебя. Одну мне - другую Макарычу.
- Заметано.
Стобур слышал, что где-то тут есть совхоз и одноименное село "Двадцатый партсъезд", но думал, что до него гораздо дальше. Пашка уехал, и Стобур, залезая в кабину, сказал, что едва ли можно рассчитывать на парня. Но Милы в машине не оказалось. Он осмотрелся и нигде ее не нашел.
- Мил! - крикнул Стобур. - Мил!
Никого рядом - неужели обиделась и ушла.
- Мил! Тулупова! Жена! Где ты!
- Я здесь, - не сразу ответила Людмила, стоя где-то в темноте недалеко.
- Где?
- Я сцеживаюсь, - раздался голос справа от машины.
Стобур спрыгнул с подножки грузовика, двинулся на голос жены и нашел Людмилу, которая, обнажив свою налитую грудь, двумя руками выдавливала из нее молоко. Чтобы Стобур мог лучше рассмотреть, луна, казалось, стала светить ярче, и он видел, как из пор темного, со стальным оттенком от лунного света соска проступали капли, и тонкие белые струйки с четкой озорной траекторией выбрызгивались вниз.
- Слышь, дай попробовать, - сказал Виктор. - Дай.
И, не дожидаясь ответа, обхватил губами сосок. Мила замерла от нового чувства, ее будто готовили к какой-то изощренной казни, так это было бесконечно приятно. Она задрала голову вверх и смотрела на небо, на луну и, как трава в безветренную погоду, не могла пошевелиться. Облака на безграничном экране летели с бешеной скоростью, и она думала только о них, что так не бывает, не бы-ва-ет.