- Я вас такой и представлял, - сказал Аркадий, еще раз осмотрев Тулупову быстрым страстным взглядом. Все, что он говорил, было придумано им только сейчас, когда он увидел ее - маленькую, стройную для своих лет женщину и ее грудь, увлекавшую в бесконечность тепла декольтированной складки.
- А я вас совсем никак не представляла. Никак.
- Почему? - спросил Аркадий.
- Не знаю.
"В моей жизни уже встречались мужчины, любители истории. Наверное, хватит. Что об этом говорила Шапиро?"
- Мы сейчас находимся на холме деревни Черепково. Тут была деревня. Барский дом и деревенские избы, - чтобы остудиться от собственных мыслей о ней, заученным голосом экскурсовода продолжал Аркадий. - Французы готовились к переправе через Москву-реку. Моста не существовало. Отсюда Наполеон смотрел на город, на купола церквей, они им казались "манифик", волшебными, они не видели столько золота снаружи, они привыкли внутри. Бабье лето - как сейчас, погода. Я вот чувствую, что император тут. Где-то. И думает, что вот скоро отдых, он устал… Они видели позолоту куполов и кричали - ура, Москва! Москва! Был такой дипломат в России - граф Сегюр, он так и пишет. И все дворянство уже говорило по-французски, им не надо было на пальцах объясняться. Все было готово принять цивилизацию. Есть Рим - Европы и вот теперь будет Рим Азии. (Перенести тире от Европы к Азии?) Если мы триста лет были под татарами, что нам под французами бы немного не побыть?
- Вы москвич? - неожиданно спросила Тулупова.
- Да, а что?
- Ничего. Чего это вы Москву сдаете?
- В каком смысле?
- В прямом. Русские победили. Все! - то, что он говорил, с самого начала раздражало ее, и она добавила с интонацией школьной учительницы, уличившей в ошибке: - Русские! И мне это нравится.
- Мне тоже. Потому что нам остается делать? Мы гордимся всегда только одним - могли бы умереть, а выжили! Патриотизм - это поощряемая форма невежества. Я считаю.
- Считайте, как хотите, но мне кажется, наша экскурсия подошла к логическому концу, извините, - сказала Людмила Тулупова и быстрым шагом пошла к метро.
Аркадий не ожидал такого резкого неприятия его исторических концепций и несколько минут стоял ошарашенный, но потом побежал и догнал ее.
- Людмила, - сказал он, придерживая женщину за руку.
- …Ивановна, - поправила Тулупова.
- Людмила Ивановна, я не хотел вас обидеть… Мне просто так…
Она прервала его:
- Чего вы не хотели, Аркадий, как вас..?
- Моисеевич.
- Аркадий Моисеевич?
- Да, - сказал Аркадий.
- Аркадий Моисеевич - вы еврей?
- Еврей, - обреченно сказал Аркадий. - А вы не выносите евреев? Вы - антисемитка?
- Нет, я евреев люблю. Даже очень. Здесь вы можете не сомневаться. Но вы, Аркадий Моисеевич, как-то очень резко начали свою экскурсию. Я девушка провинциальная, русская. Фамилия Тулупова. Вы слышали о такой? Какая у вас фамилия?
- Раппопорт. Два "п".
- Отлично! Аркадий Моисеевич Раппопорт. Два "п". А моя - Тулупова. Вы слышали о князьях Тулуповых?
- А вы об академике Раппопорте слышали? Он вместе с Сахаровым создавал атомную бомбу.
- Нет, но готова послушать. Может быть, у вас это получится лучше, чем про сдачу Москвы, - сказала Людмила и развернулась, чтобы продолжить прогулку. - Вы прощены.
"Господи откуда это во мне?"
- Академик Раппопорт мой отец, я у него был поздний ребенок. Но кто такие Тулуповы, Людмила Ивановна?
- Мне нравится, что мы перешли на имена-отчества, Аркадий Моисеевич, это не даст вам говорить плохо о моей родине. О России. Так кто был ваш отец?
- Атомщик. Он участвовал в создании бомбы наряду с другими известными людьми. Но вы говорили что-то про ваш княжеский род, к которому принадлежите.
- Наш род разгромили. Всех моих пра-пра-пра-прабратьев убили, по приказу Ивана Грозного, но вот я осталась. Как-то Бог уберег. Отец, скрываясь от гонений и еще чего-то, от преследователей, пошел работать на шахту в городе Червонопартизанске, где я родилась. Мать, чтобы никто не заподозрил ее родовитости, устроилась в столовой поваром. Атомную бомбу они не создавали.
- Значит, вы, Людмила Ивановна, из семьи репрессированных?
- Я рада, Аркадий Моисеевич, что хоть с чувством юмора у вас все в порядке. А вы из семьи невыездных, обиженных на советскую власть евреев?
- Можно и так сказать.
- Чего же вы не уехали?
- Куда?
- Куда все евреи уезжают.
- А вы хотели бы, чтобы я уехал?
- А мне все равно, Аркадий Моисеевич, - сказала Тулупова и посмотрела на своего нового знакомого с интересом. - Лишь бы вы были счастливы.
"Я чувствую, это может затянуться".
- Я хотел бы уехать, но в Париж, а меня не выпускали.
- Вы знали какую-то военную тайну, и вас не выпустили, когда всех выпускали…
- Нет, - жалобно произнес Аркадий Раппопорт.
- Что нет?!
- Нет, вы не так поняли.
- Что я не так поняла?
- Ну, в общем, я не могу ездить за границу…
- Денег нет?
- Не в этом дело.
- А в чем?
Аркадию не хотелось ничего рассказывать, и мать его просила быть хитрее, когда он идет встречаться с женщинами. Но врать Аркадий Раппопорт не умел с детства, ему пришлось признаться.
- Людмила Ивановна, у меня пятно в биографии. Я сидел…
- Как? - не очень поняла Тулупова и еще раз осмотрела всего нового полосатого цветного друга, который и сейчас смотрелся как цыпленок в инкубаторе.
- Я сидел по молодости.
- Где? В тюрьме? - не поняла Тулупова.
- Сначала в тюрьме, а потом в колонии. Всего полтора года, вернее, год восемь месяцев и семнадцать дней.
- И что вы такое натворили, Аркадий Моисеевич?
Людмила тяжело вздохнула и подумала о том, как бывают обманчивы первые впечатления.
- Мы шапки с прохожих снимали.
- Какие?
- Пыжиковые.
- Зачем?
- Просто так. Мне было шестнадцать лет. Я был дурак дураком - нас было трое. Мы и не думали ничего, а оказалось - разбой. Один сбежал, а мы с Сергеем сели.
- Извините, - сказала Тулупова, когда они прошли несколько метров молча, и она почувствовала, что встреча как-то не так поворачивается, не те слова произносятся, что она как-то излишне груба с этим взрослым еврейским мальчиком, отсидевшим почти два года за какие-то шапки-ушанки, которые сегодня никто и не носит.
- За что, извините?
- А фотография, - вспомнила снимок с сайта Людмила. - А фотография с Эйфелевой башни? - еще с какой-то надеждой на ложь переспросила Тулупова.
- Фотошоп. Я сам себя поставил, - ответил Аркадий. - Там же, видели, башня вся уместилась и я.
- А я дура поверила.
- Я отсидел меньше полсрока и там, на зоне, начал французский изучать.
- Там? - уточнила Тулупова.
- Да. Чтобы ни о чем плохом не думать, отец посоветовал заниматься чем-нибудь тупым. Он приехал в зону и посоветовал. Я начал французский…
- А почему не английский? У меня дочь все учит-учит и никак.
- Потому что там, в библиотеке, все было для этого: два словаря, русско-французский, французско-русский, и учебник-самоучитель к тому же. Английский я в школе изучал, я его знал неплохо. А сейчас лучше французский знаю.
- Мне языки никогда не давались. Так, на жалость преподавателей брала - двое детей. Они мне ставили зачеты в институте культуры.
Тулупова удивилась тому, как все быстро и просто рассказано, слова легко нашлись, и теперь, кажется, она все знает про этого нелепого, моднящегося мужчину, ищущего любви: лагерный французский, сын академика, еврей, холостяк, поломанная жизнь. Она представила его в серой зэковской одежде, с какой-то нашивкой с номером и фамилией на груди, представила, как старый академик, непременно в очках, приезжает на свидание в зону, потом посмотрела еще раз на потертую клетку его пиджака и вздохнула.
- Я вас нагрузил? - спросил Аркадий. - Вы есть не хотите?
Несколько кафе, куда они заходили по пути, были с очень высокими ценами. Людмила их сразу отметала - "мне не нравится", ей не хотелось, чтобы он платил последние деньги. Она почему-то была уверена, что у Аркадия их нет. К тому же считала, что это первая и последняя встреча - зачем ему тратиться, дальше она себя рядом с ним не видела. Тулупова думала о том, что удивительно ничего невозможно написать о себе - пишут на сайте открыто, откровенно, но все равно идет какая-то игра втемную. Вот рядом мужчина, про которого она может через час-два знакомства рассказать в нескольких точных словах всю его жизнь - и словесная игра в анкеты о себе распадается, как детская ложь. Они одногодки. И теперь кажется поразительным, нелепым, что где-то в параллельном Червонопартизанску мире в благополучной московской еврейской семье вырос такой мальчик. Может быть, специально для нее рос? Он теперь стесняется, смотрит на ее грудь ошалелыми глазами - этот мужской взгляд она улавливала с точностью радара - и она вправе решить, брать его с собой в поезд или оставить одного на перроне. Как в жизни бывает все ясно. Человек живет-живет, тратит время, мучается, сидит в тюрьме даже, а потом встречается с другим незнакомым человеком, и вся его жизнь умещается в десяток коротких предложений, в сущности, в один абзац.
- Вот, это то, что нам надо, - сказала Тулупова, когда увидела на противоположной стороне улицы, с торца, неприметную вывеску "Чебуречная".
- Нет, Людмила Ивановна! Нет, это нам не годится, - взмолился Аркадий. - Если я маме скажу, что мы были в чебуречной…
- Слушайте, Аркадий, никакая я не Людмила Ивановна, я - Мила. Все, игру в имена-отчества - закончили. Аркаша, это место для нас.