19
- Мила, я практически освободился - мы идем в ресторан, - позвонил Хирсанов. - Чтобы не терять время в пробках, за тобой в половине седьмого - в семь подскочит мой водитель, потом вы заедете за мной - а я пока еще здесь посижу. Президент через две недели поедет по регионам - нужна справка, - он не мог удержаться, чтобы лишний раз не подчеркнуть свою связь с высокими лицами. - Столик я заказал, так что…
- Я не одета для ресторана! - ответила Тулупова. - Кирилл Леонардович, я не могу!
Он прервал ее:
- Во-первых, на "ты", во-вторых - это не имеет никакого значения. Мила - ты прекрасна, и это все, что я могу сказать сейчас…
- …может, я сама доеду, скажите адрес…
- …скажи, - поправил ее Хирсанов. - Мне будет проще, если за тобой придет машина. До вечера.
Тулупова захлопнула крышку сотового телефона, подошла к зеркалу и посмотрела на себя, увидела под глазами, как показалось, новые морщинки, решила, что симпатичные.
И снова звонок. На дисплее высветился номер Вольнова. Она поглубже вдохнула воздуха и, не зная еще, что ответит, нажала на нужную клавишу.
- Привет. Мальчик.
- Я готов.
- К чему ты готов?
- Чтобы тебя увидеть…
- Тебя надо наказать за "Универсиаду", за то, что не звонил…
- Не надо меня наказывать…
- Я сегодня не могу.
- Почему? Ты говорила, что свободна.
- Тебя опередили, мальчик, опередили, - неожиданно для себя самой сказала она.
- Кто он, этот мерзавец? - спросил Вольнов, не веря ее словам. - Он с сайта?
- Он из Кремля, - не без гордости ответила Тулупова.
- И на сайте знакомств есть кремлевские люди?! Не смеши! Он аферист какой-то, ты его берегись. Он тебя расчленит и разбросает прекрасные части твоего тела в разных чемоданах по всей Москве.
- Зачем я ему в чемоданах?
- Не знаю. В Кремле работают непредсказуемые люди.
- Ты очень добр сегодня. И я, честно, по тебе соскучилась. Честно. Но пойду сегодня с ним.
- Ты все обдумала? А если я тебя брошу и больше не позвоню…
- Позвонишь, мой маленький, куда ты денешься. А если не позвонишь,
значит, не судьба, ты же сказал, что я настоящая блядь. Соединяюсь с обликом, мальчик мой! Все. Погладь от меня Марусю. Она точно знает, что мы с ней животные, гуляющие самостоятельно. Пока. И попробуй не позвонить. Пока.
Она прервала разговор, но Вольнов перезвонил сразу:
- Ты действительно не пойдешь сегодня со мной? Я - не понял?
- Действительно, - спокойно, не веря собственным произносимым словам, сказала Тулупова. - Но я буду сидеть в ресторане и думать о тебе. Тебя это устраивает?
Вольнов не знал, что сказать, он был совершенно уверен, что с этим и другими вечерами все ясно - думал, время от времени будет звонить Людмиле, они будут вместе бродить по Москве, пить вино и ложиться в постель, и вообще эта легкость, эта воздушность отношений, когда женщина так вдруг приходит из другого мира, и они прямо говорят - хочу…
- Хорошо, - сказал Вольнов и пожал плечами, будто она могла это видеть. - Иди.
Когда они оба нажали на кнопки сброса своих телефонов, у них двоих возникло одинаковое чувство, которое умещается в короткое, в один слог: "жаль". Кому принадлежит женщина "после того, как прошло библейское узнавание, когда от яблока остался огрызок" - он ответа не знал. Ей впервые пришлось сказать мужчине о существовании другого. О другом. И это было совершенно иное чувство свободы, противоположное тому, к чему она привыкла. Прежде она хотела, даже стремилась всю жизнь, сказать: он - мой, он - единственный. Почему "мой", по какому праву, штампу, на каком основании? Почему единственный? Как рождается это родное и привычное "мой". Почему теперь иначе?
Она взглянула на розы, присланные Кириллом, - она имеет успех "у них", у противоположного пола, у противоположной стороны. Будто где-то все идет суд, слушается дело, есть шансы его выиграть…
Часы показывали - надо торопиться. Тулупова подошла к зеркалу, чтобы приготовить себя к вечеру. Достала косметичку, вынула помаду, щеточку для ресниц, но в библиотеку неожиданно заглянула заведующая кафедрой дирижерского мастерства Роза Ахматовна Сатарова, красивая старая татарка с раскосыми глазами и скулами в пол-лица. Она приоткрыла дверь и, не заходя, голосом диктора областного радио сказала:
- Людмила Ивановна, училище гудит - кто за вами так красиво ухаживает? Меня направили что-нибудь узнать об авторе этой увертюры.
Кивнув в сторону стоящих в банке роз, добавила:
- Готова предложить вам вазу.
- Автор пока неизвестен.
- Но музыка красивая, - сказала Сатарова и, уже закрывая дверь, напомнила. - Только им - никогда!
- Никогда! - сжав кулак в классическом коммунистическом приветствии, подтвердила Тулупова.
Несколько лет назад, Людмила только устроилась на работу в институт, вот так же неожиданно вошла Сатарова в черном платке. Попросила чаю и усадить где-нибудь подальше, в глубине стеллажей, где она могла бы побыть одна, без общения, тихо на стуле, чтобы никто не видел. Просила ни о чем не расспрашивать, не обращать внимания: все у нее хорошо, ничего не болит и ничего не надо - "все потом, потом". Отсидев так, наверное, с час, она вышла из глубины книгохранилища и сказала, что хорошо, что Людмила ее будто специально посадила возле буквы "С". Ее первого мужа звали Саша, то есть, конечно, Александр, но она его звала всегда так. Они познакомились детьми, в школе, под Казанью, а потом в старших классах это переросло в любовь и в брак. Он был очень талантливый, активный, историк, учился в университете, но его посадили за листовки, за то, что хотел улучшить социализм, который тогда в улучшениях не нуждался. На пять лет. Отсидел - три. Вернулся другим человеком. С подорванной психикой.
- Жить мы больше не смогли. И представляете, мы расходимся, он мне говорит, что все, желает счастья, что с ним связываться нельзя, что он меченый. Говорит, что обычно в таких случаях говорится, но одна просьба: не отдавайся кагэбэшникам. Это единственное, что мы им можем сделать, не давать им любви. Пусть мучаются, пусть этого у них не будет, раз они уже все забрали. И вы знаете, потом у меня много мужчин было, но я ему тогда поклялась. И благодарна - никогда с ними ничего. В церкви сегодня стою, а мне так хорошо - стою, будто я диссидентка какая. Смешно. Им же другие давали любовь. Почему?! Что я ему обещала? Почему я так расстроена?
Сатарова тогда посмотрела на сочувственное лицо Людмилы Тулуповой и удивилась сама себе: зачем я все это рассказываю.
- Извините. Вот такие сегодня ноты, Людмила Ивановна, вот такие, - и добавила: - У вас ничего с этими, ну с ними не было?
- Нет.
- Ну и правильно. И правильно, - почти про себя сказала Роза Ахматовна и, направляясь к двери, подняла вверх руку со сжатым кулаком. Тулупова сделала точно так же. С тех пор они часто даже так здоровались в институтских коридорах: "рот-фронт".
- Они в библиотеки не заходят, - объяснила Людмила.
- Не скажите.
Ресницы от туши становились все длиннее - она в который раз посмотрела на розы, стоявшие в банке, и они не показались такими красивыми и безупречными в своей стати, как раньше. Ей вдруг стало страшно. Она ясно почувствовала, что не просто так это зеркало отражает ее сейчас, не просто так стоят цветы, не просто горит лампа в библиотеке, не просто монитор компьютера светится, и она - не просто так красит глазки, все наполнено неким предчувствием, любопытством, покровительственным дыханием власти. И вот заглянула Роза Сатарова и еще - пальцем ткнула в какую-то потайную дверь.
"Вольнов сказал, что меня найдут в чемоданах, но меня уже нашли на сайте. По частям. Часть - в анкете, часть - в автопортрете, часть - на фотографиях. Собрали, как могли, и получилась - я. Или нет? Я - новая".
Неожиданно она вспомнила об Аркадии, которому тоже обещала нынешний вечер, вспомнила с теплотой - он был беспомощный и трогательный - обязательно "добрый день" или "добрый вечер". Писал длинно. По телефону говорил долго. И только подумала о нем с нежностью - был бы рядом, бросилась, расцеловала - как он позвонил. С интересом и улыбкой на лице, будто с ней говорит продавец счастья, выслушала все его длинные первые фразы и с подлинным чувством, которое невозможно было бы опровергнуть ни на каком детекторе лжи, соврала:
- Аркаша, миленький, я так виновата, я так хотела вас увидеть, вы мне уже стали совсем как родной, хотя я вас ни разу не видела. …Но честно. Клара, моя дочь, срочно просит приехать. …Я все понимаю - мне самой неудобно перед вами, мне так интересно всегда, когда вы говорите о Франции, и я, на самом деле, думала весь день о нашей настоящей встрече. …Честно! Так хотела увидеть, мне кажется, мы уже очень близкие люди. Простите. Но… В субботу с девяти тридцати, как на работе, до тех пор, пока вы меня выдержите, я - ваша.
- С одиннадцати, - уточнил Аркадий. - Вы хорошо знаете Москву?
- Ну что вы - я совсем не знаю. ВДНХ, Парк культуры, Третьяковка и
Мавзолей - все! Я же из Червонопартизанска приехала, двадцать лет назад. Я же вам рассказывала.
- Мы пойдем по французской Москве, по Франции в Москве, по местам, где дух Франции, дух Парижа сохранился. Вы, Мила, знаете, где конкретно стоял Наполеон в Москве и наблюдал за пожарами?
- Нет, конечно, - она поняла, что это надолго, - кто это может знать?
- Это место известно доподлинно. Я вам его покажу. Мне удалось его вычислить…
- Аркаша, простите, мне надо идти, не разбивайте нашу экскурсию на кусочки…
- Хорошо, до субботы. Я напишу, где именно в одиннадцать, ведь наше путешествие еще надо правильно составить, чтобы мы все прошли и не устали.