- Почти, - откликается Света, разливая им в кружки кофе, - если не думать, что через квартал, за этими прелестными садиками супермаркеты, универмаги, трамваи.
Таня невольно следит взглядом за веселым паровозиком: все празднично, ярко. И вообще все красиво вокруг, все улыбчивые, мягкие, ужасно разговорчивые.
После завтрака они спускаются вниз, и вот уже паровозик везет их самих вокруг замка, раскачивается, ныряет вниз и, пыхтя, карабкается вверх; цепляя кусты, забирается в темную липовую аллею, объезжает парк и снова выскакивает на лужайку… А когда останавливается на конечной станции, жизнерадостный розовощекий контролер зычным голосом, который разносится на всю лужайку, с шутками-прибаутками зазывает новых пассажиров:
- Занимайте скорее свободные места, пока они еще есть! Вы поедете в сказку! Мы повезем вас в страну холмов, озер и лесов. Это настоящий Диснейленд! Занимайте места, если еще есть свободные, у вас ровно две минуты!
- Прокатимся второй раз? - предлагает Света. - Он очень смешной, этот зазывала.
- Да нет, что ты, достаточно.
Они бродят по огромному парку с необъятной величины туями, щурятся на солнце и просто болтают.
- А русских много? - спрашивает Таня.
- Хватает. Это либо евреи, либо этнические немцы.
- Ну, да, знаю. Немцы из Казахстана.
- Не только, конечно.
- Устроены? - Таня вопросительно смотрит на Свету.
- Трудно сказать. По-разному. Я вчера была на ежегодном собрании здешнего русского писательского союза…
- И такой существует?
- В Германии переселенцы образовали много всяких союзов, выпускают газеты и журналы, издают книги - вполне светская жизнь.
- Я слышала об этом. Но почему именно писательский?
- Людям не хватает общения, поэтому начинают выплескивать мысли и чувства в письменной форме - это нормально. Новых друзей найти сложно.
- И ты тоже пишешь?
- Я - нет, не занимаюсь этим. Я только вожу экскурсии, составляю экскурсионные программы. А к ним интересно ходить иногда - стихи послушаешь, свои рассказы кто-нибудь почитает. Вот совсем недавно мне дали книжку одного из наших авторов, которая называется "Заметки эмигрантки".
- Я подобные произведения не читаю, - машет рукой Таня. - Во первых, все пишут одно и то же: либо как плохо было у нас и как замечательно здесь, либо нытье про новое житье - очередные непонятые души, и ничего больше. А во вторых, это все непрофессионально написано.
- Что такое "профессионально"? Кто определяет?
- Есть же "законодатели моды" в литературе.
- Они сами давно вышли из "моды". И вообще не знаю, есть ли какие-то объективные критерии или эти оценки, - дело вкуса. Я, например, не терплю Маяковского, не люблю Цветаеву. Наверное, это плохо, но - не нравятся они мне. Ни как люди, ни как сочинители.
- Про Маяковского - ты напрасно, Света. Не любить - один разговор, частный. Признавать то, что он гениальный поэт, - это другое. А вот стихи Марины Цветаевой написаны на стене одного дома в Лейдене - большими такими русскими буквами, на всю стену. Я как увидела, остановилась как вкопанная, и слезы потекли.
- Нужно, я считаю, прежде всего иметь в виду то, что востребовано читателем.
- Тогда - прилавочная литература.
- Это крайности. Это все читают, конечно. Но есть серьезные вещи, которые касаются многих. То, что они, может быть, написаны не совсем по "канону" - то на Западе его давно уже нет. А относительно темы ты тоже не права. В большинстве случаев, конечно, люди хотят оправдать себя в первую очередь. Но эта книга натолкнула меня на многие мысли о нашем теперешнем житье здесь.
- Например?
- Мне было интересно хотя бы потому, что это путь человека в чужую культуру, к аналогичной моей жизни, но несколько другим путем. Мне понравились искренность и бесстрашие, с какими это написано, - подобное о себе стараются скрывать, подчеркивают свою "особость", а она пишет честно. У нее - самый, пожалуй, сложный, трудный путь, путь беженки, у которой нет никаких оснований, чтобы остаться в чужой стране.
- А какие основания есть у других?
- Есть, я думаю, "белый", легальный, не унизительный путь - когда не приходится ни обманывать никого, ни скрывать ничего, ни работать уборщицей или кем-то в этом роде. Это когда люди приезжают на работу, когда они с самого начала востребованы. У меня, наверное, путь "полубелый" - тоже легальный, не надо было ничего скрывать, потому что я выходила замуж. Но находить свою "нишу" в западном обществе, да еще переехав из советско-перестроечной действительности, когда здесь все по-другому, было непросто, а порой и болезненно. Ведь немецкий (новый!) муж - это совсем не то, что привычный, старый - не в смысле возраста, а в смысле совместной семейной жизни - русский муж, с которым и язык один, и привычки, и понятия. Особенно непросто мне было после развода. В некоторые страны можно было попасть, только выйдя замуж или обманом - изображая преследуемого борца за права или еще что-то придумывать, хотя все это было противное вранье. А она ничего подобного не совершала. И я уважаю ее за то, что она нашла в себе силы откровенно, непосредственно выплеснуть все, иногда и малосимпатичные, детали этого долгого пути. Безусловно талантливая женщина. Ведь общение здесь между эмигрантами-беженцами-"асюлянтами" очень специфическое: пускают пыль друг другу в глаза, скрывают - здесь не принято даже спрашивать, как человек попал в Германию. Многие евреи вообще стараются не афишировать свое происхождение.
- Да?
- Конечно. Они говорят: никогда не знаешь, что о тебе думают на самом деле. И вообще все, кто приехали, вне зависимости от этнических корней, здесь автоматически превращаются в "русских". Хотя существуют самые разные союзы.
- Но экономически большинство, наверное, существует на пособие?
- Не принято обсуждать вопрос, кто на что здесь живет. Большинство - да, на пособие. Вот, кстати, пример. После писательского собрания, о котором я начала рассказывать, я шла домой с одной знакомой, Верой. Она пишет стихи, и, на мой взгляд, совсем неплохие, печатается в разных русскоязычных литературных журналах в Германии. Типичный случай. Приехала в конце восьмидесятых, да еще со своим "самоваром в Тулу", причем "самовар" был скорее балластом, а не помощником.
- Это комплекс русской женщины - хоть какой, но мужичонка рядом, надо быть замужем.
- Вот именно. Долго искала работу, хваталась за любую и, кажется, нашла - уход за лежачими больными. Но все равно не чувствует себя на равных. И к тому же это так далеко от ее профессии учителя! Очень устает от этой работы: сутки через двое, представляешь? Тут уж не до стихов. И, по-моему, она "придавлена" работой, из-за этого и настроение необщительное. Хочет искать что-то другое, но это ой как непросто в Германии! И так проходит жизнь - "в мечтаньях об ином", а на деле - ничего иного не предвидится.
- Вчера я случайно разговорилась с одной русской - в музее встретила. Она тоже жаловалась: и на одиночество, и на плохо оплачиваемую работу, и на отношение администрации. Все жалуются, всем плохо!
- Это знакомо!
- А зачем ехали, спрашивается?
- Ну, время было сложное… Сейчас бы многие, я думаю, вернулись, но концы обрублены… И здесь никак, по существу, не приживаются: почему-то им хочется переделать их на свой лад.
- Это как?
- Понимаешь, для них все - плохо! Они почти все время в борьбе против чего-то или за что-то.
- Как учили.
- В том-то и дело. Считают, что общество, в которое они попали, нужно переделать, оно их не устраивает, раздражает, они хотят приспособить его к себе, а не себя к нему. Для меня это - как "отрыжка" советскости мышления, не более того. Я понимаю принципиальность и прямоту. Но, с другой стороны, с людьми иногда трудно контактировать именно из-за этого, из-за их "упертости", что ли. Такая прямолинейность и негибкость, мне кажется, является недостатком, ты не находишь?
- В определенных ситуациях - разумеется.
- А это именно такая ситуация. Ведь мы живем в этом обществе и должны принимать правила игры этого общества, то есть не ломиться в чужой монастырь со своим уставом. Они - другие, и это нужно принять, если жить здесь. Я довольно откровенно выразила когда-то свое мнение, но на меня так набросились, что я больше стараюсь не выступать. А уж их мужей ругать - святое дело. И главный козырь: диван, телевизор, газета.
- В принципе, у нас то же самое, - хмыкает Таня, вспоминая "любимые увлечения" Кости.
- Конечно. Поэтому меня удивляет, когда многие хранят в себе замашки интеллигентщины и хотят навязать всему миру свое интеллигентское мировоззрение: мы наш, мы новый мир построим, и все это должны принять. Так и живут тут на обочине, никак не вживаясь в западный образ жизни и ничего про запад не понимая.
- В супермаркете отовариваться - это, конечно, не означает жить в обществе…
- Потому и кричат, что все плохо.
- Ну, у вас тут свои проблемы, нам бы такие, - улыбаясь про себя, замечает Таня. - Вообще, это все не мое.
- Откуда ты знаешь, что твое, а что - нет?
- Мне так кажется.
- Для меня главное - чтобы не напрягал. Здесь каждый живет сам по себе, никто никого не "достает". По вечерам только необходимыми словами перекидываются. А у нас с ненужными расспросами в душу лезут. Мой, во всяком случае, такой был. Вот и сбежала от него подальше.
- Не знаю… Все-таки разница менталитетов… Это не для меня.
- Никогда нельзя что-то категорично утверждать. Сама не знаешь, как обернется.
- Ладно, закрываем дискуссию, - говорит Таня и углубляется в туристический буклет с планом города. - Давай лучше сходим в Музей майолики - указано, что он где-то рядом.