Между тем наступил сентябрь. Лето быстро свернуло свои манатки. Только что светило-пекло, курорт был полон детского галдежа, небо было ярко-синим, а море ярко-голубым, парк Казино сиял безупречной зеленью. А стоило курсору на календаре перескочить в осень - повалила осень. Небо затянулось, несколько раз в день заряжал холодный дождь. Хлестал вдоль променада по сиротливым акациям, похожим на взрывы бомбы, убивающей ласково. Пляж опустел. Редкие аквалангисты, могучие полосы водорослей, выложенные приливом, и я.
Женщина-с-большими-ногами покинула Аркашон. Будто бы. Конечно, она могла поселиться на соседней вилле. Или обратиться в птицу, которая косит из-под застрехи круглым глазом в мое окно. Или сидит прямо на башне в парке Казино, караулит в бинокль, как я перебираю холодную волну или валяюсь в одиночестве на голом песке у самой кромки ила; там, куда вечером придет вода. Похожий на перо, оброненное птицей Дождь. Каждое утро я пару часов закаляю тело холодом океана, дождя и песка. Ветер проветривает мне мышцы; кровь, согревая себя и меня, быстрее колесит по артериям-венам. Впереди миллиарды тонн воды: на краю света острее ощущаешь бренность и ценность своей оболочки. Так я готовлю тело к вселению новой души.
Потом я возвращаюсь на виллу "Эдельвейс", в Верхний город (он тут еще называется Зимним, а Нижний - Летним; впрочем, расстояния кукольные), и занимаюсь собственно душой. Душой Мужа Женщины-с-большими-ногами. Я смотрю три кассеты. Листаю альбом с газетными вырезками: интервью, статьи, фотографии… Муж был крупной шишкой. Имя в заголовках - большими буквами. Когда-то я о таком мечтал. Я хожу по его комнатам, перебираю его вещи. Процесс освоения мужней души делится пополам обедом. Столовая, в которую я прошлым летом за 5 дней не попал: мы тогда практически не вылазили из постели и ели или в моих комнатах, с подноса, или - вечерами - в Казино. На сей раз я имею возможность ежедневно восхищаться талантами эдельвейсовых поваров и изучать, щурясь, сосланные под потолок портреты восьмерых мордастых дундуков. Из ушедших эпох, из минувших веков. Длиннющий стол, неспешный ритуал крахмальных салфеток, кастрюлек, тарелочек и столовых приборов, из которых я пользуюсь едва половиной. Я сижу на Его месте, противоположная оконечность стола пуста. Ох уж эта расфуфыренная церемониальность богатеньких: оч. глупо спрашивать жену через беговую дорожку: дорогая, как тебе нынче куропатки? И без того понятно, что они удались. Вчера разбил фужер: надеюсь, достаточно старинный. Сегодня подавали рыбный суп на водке и черной икре и фасоль в сливках. За обедом я наедаюсь так, что завтрак (в своей комнате) и ужин (в городе) оборачиваются фруктовыми формальностями. Мертвый Муж торчал на коньяке, вот и я выпиваю с кофе пару рюмок чего-то сверхъестественного: в коньяке на вилле "Эдельвейс" столько лет и денег, что градусов кажется чудовищно много, и я некоторое время тешу себя мыслью, что мне больше не нужен никакой алкоголь.
На кассете номер 1, как я уже говорил, сняты пляжные забавы на Дюне. На кассете номер 2 - общественная или же коммерческая деятельность Мужа, тусовка напыщенных бонз, в которой Муж играет первую скрипку. На кассете номер 3 - несколько сценок в саду. Есть еще могила на городском кладбище, неожиданно скромная - по эдельвейсовым-то деньгам - могила: серый камень, имя да годы жизни. Я ходил на нее два дня подряд, надеясь нащупать мистическую связь с Идеальным Самцом. Но камень был нем, холоден и угрюм. Придется обходиться кассетами.
Вечерами я вновь иду к океану и долго сижу на скамейке, вглядываясь в пляшущую темноту. Метрах в ста от берега рассыпаны белые скорлупки лодок: их много, вдоль всего пляжа. Лодки словно бы беспризорные; ни в прошлом году, в разгар лета, ни сейчас, осенью, я, глядя с берега или проплывая мимо, ни разу не застал движения ни на одной скорлупке. Ни ночью, ни днем. Репертуар кинотеатра "Олимпия" провинциально скуден: пришлось пересмотреть "8 женщин" и "Людей в черном-2". Отдыхающих мало, бармены зевают и ловят мух, в одном из баров ежевечерне режется сам с собою в пул, отрабатывая в основном прямой удар, долговязый хайрастый кекс в черном свитере и стоптанных кирзачах от "Доктора Мартенса". С каблуками сапоги. Вчера я с ним познакомился.
То есть сначала я увидел маленького мужика, который балансировал на дощечке. Дощечка каталась по асфальту на полосатом барабане. Барышня с пухлой попкой подбросила горящую ветку: мужик поймал ветку и засунул себе в рот. Я узнал Пьера, фокусника, огне-, шпаго- и прочеглотателя, с которым познакомился давным-давно на фестивале в Будапеште. С тех пор еще пару-тройку раз пересекался в разных местах. При нашей первой встрече Пьер находился на пике формы. Я восхищался его выправкой, пронзительной отточенностью жестов: сам я тогда еще только осваивал азы бродячей профессии. Теперь Пьер усох, сморщился, выпустил седую бороду и семенил по доске старчески суетливо. Барышня жонглировала тремя отчаянно оранжевыми шарами. Я дождался конца представления, жидкая толпа отозвалась жидкими хлопками, Пухлая Попка собрала в шляпу монетки (и мою бумажку в 100 евро: Учительница Фей подрядилась возмещать любые мои траты на душевный комфорт), и мы пошли в бар, где Пьер и познакомил меня с Рыбаком.
- В Берлине у турков сейчас в моде бильярды с красным сукном.
- А есть такие люди, которые все делают через задницу.
- …..
- ………..
- ….!
- А ты чем занят?
- Я? Тоже выступаю на улице, вот как Пьер… Только я не умею огонь глотать, а просто танцую.
- Он не просто танцует, - встрял Пьер. - Если бы он просто танцевал… Он танцует сцены из фильмов.
- Bay? - удивилась Пухлая Попка.
- Как две капли! - пояснил Пьер. - Чистое кино. Целые сцены танцует, целые роли.
- Ништяк. А ты за дьяханов танцуешь, или за бабцов тоже? - спросила Попка.
- За мужчин чаще, - признался я, - но вообще всякое бывает. Что публика попросит… Недавно танцевал Белоснежку из "7 гномов". Накрасил губы и вертел юбкой, как долбаный трансвестит. Детям понравилось.
- А из "Унесенных ветром" можно? - спросила, разумеется, Попка.
- Можно, но не будет, - возразил я. - Очень часто заказывают.
- А "Моби Дика" заказывают? - спросил Рыбак.
Он всегда одет в длинный черный свитер, питается, как я позже выяснил, исключительно говяжьим мясом, пьет исключительно ром и иногда курит сигары какой-то редкой марки, делая максимум две затяжки. Волосы длинные, черные с серой проседью. И глаза его черны, как угли, и даже губы обветрены до черноты.
- Ни разу не заказывали. Вообще, спасибо, Рыбак, прекрасная мысль. Танец аборигена-гарпунщика. Может быть очень эффектно.
- Это про кита-убийцу, - проявила осведомленность Попка, - там все утопли. Как в "Титанике".
Черты лица у нее при ближайшем рассмотрении тоже оказались пупсиковыми. Со временем она станет похожа на борчиху сумо, но сейчас ей примерно 17, и детские припухлости воистину аппетитны. Хочется щипать щеки и подбородок. Видимо, это ее расцвет. У каждого свой пик: у кого в юности, у кого в старости. Через несколько лет Пышка пойдет вразнос.
- У мудреца Платона однажды спросили, - проявил еще большую осведомленность Рыбак, - кого на свете больше - живых или мертвых?
- Теперь больше мертвых расплодилось, - быстро прикинул Пьер. - А во времена Платона еще могло быть впополам. Или наших больше было…
- Что же ответил мудрец Платон? - спросил я.
- А Платон ответил: смотря как считать плывущих, - с несколько дешевой надменностью, часто свойственной обладателям тайных знаний, пояснил Рыбак. - Когда идешь под парусом… Можно вернуться, а можно запросто и остаться. Кем себя тут считать - живым или мертвым?
- Себя не фокус посчитать. Всегда видно: утоп или нет. Кто ждет - вот кто не знает, - сказала Попка.
Наверное, я понимаю, что Рыбак имеет в виду. Украшая по утрам собою пустынный пляж, я тренирую избавление от мыслей. Нужно хорошо знать, что мысль - это не ты. Она пришла и ушла, как деньги, одежда или женщина. Посмотреть на нее со стороны, как на рыбу в аквариуме. Тогда она вильнет хвостом и исчезнет в толще воды. В этот момент можно признать: что-то все-таки в ней от тебя было, ты скормил голубой бездне толику своего смысла. И бездна уже кажется немножко родной, и, если сейчас над заливом взметнется в полный рост Гамера и сожрет твой город, как муху лягушка, тебе не покажется это слишком несправедливым.
- Я видел, как ты закалялся тут, - Рыбак кивнул головой в сторону пляжа. - Посмотрю на тебя еще и, может, возьму с собой под парусом… Море - знаешь, это серьезно. Это вам не пробку чпок - и все вытекло…
И громко щелкнул пальцами, как танцор фламенко. Завидно - я так не умею.
- Кит-убийца, - опять произнесла Пухлая Попка. Взяла со стола свои шары, закрутила апельсиновый треугольник, понаддавая один шар загорелым лбом. Ей понравилось словосочетание.
- Дак ты сюда под дождем мокнуть или не прочь монету сшибить? - подмигнул Пьер. - Можно вместе поработать. Тут в округе хватает местечек… Бабье, может, лето еще впереди.
- Я после болезни, отдыхаю. Пустили пожить знакомые знакомых. Океаном подышать. Пока не могу работать.
- Про тебя говорят, в Верхнем городе живешь, - сказал вдруг Рыбак.
Надо же, про меня уже что-то говорят. Ну да, в таком городке трудно сохранять инкогнито.
- Я живу на вилле "Эдельвейс". У такой Женщины-с-большими-ногами, - я, конечно, назвал ее не так, а по имени и фамилии. - Но ее сейчас нет, я один там.
- Первая блядь в Аркашоне, - сообщил Рыбак. - Трахает всех приличных направо и налево. До тебя не добралась еще?
- Надеюсь, что доберется, - улыбнулся я. - Я ее один раз видел - баба свежак.
- Сколько ей? - поинтересовалась Попка.
- 33, - выдал я Фею.