- И ты предлагаешь, значит, идентификацию менять?
- Ну конечно. Хватит позиционироваться европейцами. В них давно нет драйва. Ни во что не верят, кроме своей истории. Да их скоро просто и не станет. Нужно как-то иначе позиционироваться. Теми-кто-спасется.
- За чужой счет?
- Это уж как пойдет. Видишь, сейчас вернулось значение тупой физической силы… Мы ведь брали другим - умом, технологиями, общественным договором. А теперь в моде другая концепция: хлоп в лоб - и весь разговор.
- Ты имеешь в виду этих… талибов всяких?
- Не только. Во всех расах сейчас наверх полезут козлы. И то: если спросить у населения, как должны решаться проблемы - на риторическом уровне или прямым ударом в лоб… С адвокатом то есть или без адвоката. Большинство, боюсь, выберет в лоб, потому что общение с адвокатом требует умственного усилия и соответствующего менталитета. И это большинство - наши естественные враги. Что поделаешь?
- Эльза, а как же фестиваль уличных театров?
- А что фестиваль?
- Ну ты же готовишь фестиваль. Здесь, в Аркашоне, а вовсе не на гипотетической территории транснациональной корпорации…
- Что поделаешь. Живу-то я пока здесь. Когда еще для богатых орбитальную станцию построят или материк выделят… Пока-то маяться в Аркашоне. Я же на вилле у себя цветочки выращиваю. Вот и фестиваль.
- Мориса, кстати, когда поймают?
- Боишься?
- Да нет, так спрашиваю, из праздного интереса… Он, разумеется, в меня не собирался стрелять. Так, случайно…
- Луи в городском совете выступил, предположил, что убийцу спрятал кто-то из зажиточных горожан. Чтобы и дальше его как убийцу использовать. Почти впрямую на меня намекал…
- Ничего себе.
- Но я его не прятала… Так что - ищут. Фотография во всех аэропортах-вокзалах.
- Ясно… Ладно, пусть ищут. Я отсюда уезжаю.
- Когда ты собираешься?
- Завтра, может. Или сегодня…
- Слушай, задержись на несколько дней.
- Зачем это?
И Эльза рассказывает зачем. Приехав в Сент-Эмильон к Жерару, она встретила около деверева дома старикашку Луя. Луй посмотрел на нее сверху вниз, презрительно-торжествующе отклеив нижнюю губу. Эльза переполошилась. Устроила Жерару допрос. Ну, не допрос - он, в общем, ничего скрывать и не собирался. Новости неутешительные. То есть для Эльзы неутешительные. Для Жерара - наоборот. Луи Луи нашел где-то, что ли, в ЮАР суперпуперспециалиста, который обещает поднять Жерара на ноги. Считалось, что спасение невозможно, однако вот обнаружился один пуперспециалист. Луй предлагает Жерару медицинскую услугу в обмен на исполнение обещания Отца. То есть на наследство в обмен. Жерара идея заинтересовала. Еще бы - кому хочется десятилетиями обходиться без задних, что называется, ног. И если операция пройдет успешно, не видать Эльзе орбитальной станции как своих ушей.
Короче, Эльза делает мне предложение, которое я заранее уже крепко обдумывал. Я должен пойти к Жерару, приняв образ Мертвого Мужа. Ну, остается грим: с пластикой и энергетикой, по мнению Эльзы, все давно в порядке. Увидев Воскресшего Брата, Жерар, конечно, слегка офигеет, но к голосу крови прислушается. А план такой. Жерар, ясно, соглашается с предложением Луи, пусть старик выписывает из Африки своего айболита. Жерар подмахнет бумагу: дескать, в случае благоприятного исхода хирургической процедуры собственность дома "Эдельвейс" переходит городу Аркашону. Но бумага окажется недействительной. Жерар заранее сочинит-заверит другой документ: где если на каких-то ксивах росчерк в конце его подписи будет длиннее пяти, предположим, мм, то ксива эта недействительна, ибо подписана под угрозами и давлением. Ну, на суде - если до него дойдет - Жерар должен будет рассказать, что Луй как раз давил-угрожал. Что, в общем, святая правда. И в результате Луй остается с пустым длинным носом, а денежки - в семействе эдельвейсовых. И мне за услуги предлагается 5 процентов, что по курсу на сегодня составляет…
- Двадцать пять процентов, - сказал я.
- А ничего не слипнется и не лопнет?
- Ну, это уж мое дело. Если слипнется или лопнет - тоже закажу на вырученные денежки крутого Гиппократа.
- Хорошо, десять.
- Двадцать, Эльза.
- Десять, танцор. И то пять - надбавка в память о твоем рекордсменском поршне.
- Обидная, между прочим, шутка.
- Извини. Значит, десять процентов в случае удачи. В случае неудачи - ну, получишь штуку за беспокойство.
- А там точно Жерар сидит? Ты всмотрелась в него? Это не твой Оживший Муж?
- Вот… Не знаю. Я уже сомневаюсь. Всматривалась, конечно, и вслушивалась как могла. Похож - и на Мужа, и на Жерара. У меня просто голова кругом… В общем, я не смогла ничего решить. Запуталась. Он, знаешь, трогать-то себя не дозволяет, ходить - не ходит, голос ржавый, лицо заросло… Освещение мизерное, почти темень. Ароматными палочками все провоняло - по запаху не различишь.
- М-да… А если это все-таки Самец?
- Значит, провалится наша блестящая операция. Что тут поделаешь?
В общем, я опять согласился на ее предложение. И не стал противиться возвращению на виллу "Эдельвейс". Эльза обещала, что там меня с гарантией не достанет пуля Мориса. Я настоял на смене всех замков: за годы дружбы-службы Морис мог двести раз вылепить себе подлой украдкой запасные ключи. Хотя, конечно, возвращаться в четвертый раз в одни и те же комнаты… Отлив-прилив.
- Камикадзе пришли с новой концепцией времени, - вот что еще сказала мне Эльза. - Помнишь, мы рассуждали, как включить время в рынок?
- И что?
- А то. У них реально другое время, дискретное. Сегодня - точка подвига, завтра - 11 гурий в Раю… С ними расплатились будущим.
Ночью я вновь ударяю лицом в грязь. Надежда, что я не трахался трое суток ни с кем, и сам себя не удовлетворял, и, стало быть, пороху поднакопилось в пороховнице… не оправдалась такая надежда. Пещеристое мое тело вновь отказывается наливаться спелой кровью. Напряженно думая, что не смогу, я и не могу. Эльза целует меня в щеку и засыпает. Впервые мы остаемся ночевать в кровати Мужа. Эльза сопит, а я как раз заснуть не могу. Постель кажется перекрахмаленной: выталкивает, как вода. Думаю о последнем - том, что исчезает с пленки - фильме Феллини и почему-то вижу крупным планом рот в алой помаде и складчатый, как кожа шарпея, старческий член, не желающий возбуждаться. Вспоминаю Попкину Игру. Я убежден отчего-то, что, если втемяшить в яблоко пробку от шипучки, кто-то за тысячи километров отсюда вздохнет спокойнее. Во сне фигурки для Игры почему-то называются "пенатами". Сиамские из Тулузы начинают разделяться прямо во время выступления на фестивале…
Утром пью кофе в столовой с Эльзой. В легком домашнем платье с африканскими мотивами она выглядит аппетитнее, чем круассаны на тарелке. "Бывают люди-эспрессо, - говорю я, - а бывают люди-каппуччино". "Да, - отвечает Эльза, - и люди-эспрессо - очень часто без сахара". "Да, - говорю я, - а у людей-каппуччино чашечки сплошь и рядом с отбитой ручкой". Потом Эльза запирается с бумагами, а я иду гулять. Солнце вовсю. Для конца сентября очень тепло. 14:16 - хорошая погода уступает плохой совсем немного. Вот-вот настигнет. Когда я уже во дворе, Эльза высовывается из окна: "Ты к Пьеру не зайдешь? Пусть он мне позвонит". У ворот парка Казино ест мандарин молоденький полисмен. В магазине мороженого громко играет музыка. Toujours, toujours, toujours - флегматично выводит мужской голос. И снова - Toujours, toujours, toujours. Я потусовался у витрины до конца трека, помедитировал на ванночку с фисташковым мороженым. Других слов в песне не обнаружилось.
Пьер лежит-болеет. События последних дней + кладбищенский дождь срубили его под корешок. Мертвецов наших жалеет, но еще больше, конечно, себя жалеет. Приговаривает-повторяет: "Железная логика. Как при сотворении мира: сначала мужчина, потом женщина. Следующий - старик". Я возражаю, что не то что железной, а вовсе никакой логики в этой триаде не нахожу. Пьер твердит, что уже слышит призывный бас Последней Трубы. Я, чтобы ободрить его, смеюсь - впрочем, несколько натужно:
- Я припомню через год на фестивале эти слова, Пьер. Если ты меня пригласишь, конечно. Ну, по блату. У тебя уже есть какие-то идеи?
- Я отсматриваю коллективы! - важно заявляет Пьер. - То есть только собираюсь, но уже есть креативные наработки. Оказывается, в Тулузе квартируют сиамские и, говорят, очень недурные!
- Если их не разделят до следующего лета, - говорю я.
- Дак кому же они нужны, разделенные? - удивляется Пьер. - Так-то они хоть друг другу нужны… Ой-ой… С утра сегодня еще горло заболело, вообще хана… Обидно: микроб такой мелкий, а от него целый человек болеет.
- Ну, а представляешь, будь он размером со слона?
- Да уж. Пусть лучше мелкий… Ты в Нотр-Дам сейчас не собираешься?
- Не знаю, - моя очередь удивляться, - могу зайти. Надо?
- Если бы зашел - поставил б за меня свечку.
Храмов, в отличие от кладбищ, я избегаю. В Нотр-Дам местный за весь аркашон не забредал ни разу. Пил на постаменте Белого Распятия, вокруг ходил - это было. Храм ощерен горгульями, храм - крепость. Едва ты пересекаешь порог церкви, включается Божественная Воронка, она же Трансцендентальный Кондиционер. Храм вытянут в длину, будто кит, и в высоту, как фонтан кита. В эти зияющие пустоты выворачивает человека. Человек растворяется в торжественном гуле, звоне, мычании, лепете. Махина Веры гудит. Мне не нравятся кабинки для исповеди, зарешеченные мелкой клеточкой: пылесосы, призванные освободить меня от всего Слишком Человеческого. Чтобы я вписался в Махину. По мне, если растворяться, так не в религии, а в Вечном Дожде. По-новому ангажироваться.