- Брат, конечно! Полоумный Жерар. Он настоящий хозяин наследства, а твоя сучка просто управляющая! Жерар лежит в ауте, в инвалидной коляске, и она хочет тебя ему показать! Тебя в роли мужа! Жерар ни черта не соображает, он может поверить. Хоть топись!
Что-то слишком рассудительно говорил Рыбак. Будто ему уже довелось неспешно обдумать эту версию. Хотя версия вроде бы родилась секунду назад.
- Что-нибудь там в завещании перемутить… - предположила Попка.
- Как пить дать! - сказал Рыбак. - Я уж не знаю, что у них там нарисовано в завещании, но чего-то она от него хочет.
- Притормози, - засомневалась Попка. - Но если он в ауте… Он, вообще, дееспособельный? Если шарики скрипят, он нашего приятеля за брата не признает. Если он в невменялове, так и подпись недействительна. Не вытанцовывается.
- Да, - пролепетал я. Не хотелось мне, чтобы вытанцовывалось.
- А все привыкли, - сообщил Рыбак. - Он всегда был невменяемым, а в этих делах - подписи там, бумаги, акции - очень даже вменяемый. То есть тюфяк тюфяком, все вино всегда на рубашке, все просрет, а как до денег доходит - все знает. В какие акции вложить, из каких выложить, кому дать, кому не дать. После этого… как он в коляску сел, ему же нужно было управление брату передать! И потом, когда она его грохнула, тоже ведь наверняка Жерар бумаги ей какие-то подписывал… Если она до сих пор на вилле хозяйничает. Только ни черта у вас не выйдет! Жерар тебя братом не признает, хоть топись!
Рыбак даже протрезвел в приступе ораторского мастерства. Гордо оглядел меня, Попку и звезды. Я, напротив, совсем раскис. Мою жизнь пытались поставить с ног на голову. Сценарий Рыбака, если вдуматься, вовсе не фантастичен. Зачем просить человека играть роль другого человека? Естественный ответ: чтобы выдать его за другого человека. От травы или от этих рассуждений, но голова моя раскалывается ровнехонько пополам. Надо выпить, чтобы примирить половинки. Выпить нету - надо идти в город. Рыбак и Попка продолжают убеждать друг друга, что Женщина-кенгуру ведет двойную игру, а у меня вместо мыслей расплылось во весь мозг жаркое красное марево. Помню, мы заходили в "Пират", кажется, и пили, кажется, ром. Светлый ром "Баккарди", слышал я по радио, самая популярная в мире марка крепкого алкоголя. Мы пуще прежнего поддержали ее популярность. Потом, кажется, мы еще курили. Снова пили: у распятия при Нотр-Дам. Очнулся я на перекрестке Отрицания. Рыбак орет:
- С чего ты вообще решил, что сможешь сыграть его роль?! Кто ты такой? Жалкий клоун, слюнявый кривляка! С чего ты решил, что сможешь с ним тягаться, урод?!
- Ничего я не решал, - бормочу я. - Меня пригласили…
- А ты не оправдывайся! - разжигается Рыбак. - Знаешь, он никогда не оправдывался! Это перед ним все оправдывались, а он - дудки! Он даже тогда не оправдывался, когда с Жераром это случилось… Он был сильным, понял? Ты бы вышел в море в бурю? В море - в бурю?!
- Ну, не такой я дурак, - я снова сморозил глупость. Никак не могу попасть в нужную интонацию.
- Так и он был не дурак! - ревет Рыбак. - После него толпа лопухов типа тебя жируют на его проценты! И загадывать желание: как бы это еще ухитриться безболезненно сдохнуть! По-тихому слинять!
Пухлая Попка, стоявшая рядом со мной, немножко приблизилась. Плечо ее уткнулось в мое. Непроизвольный дружеский жест. Я обнял ее за как бы талию. Не самый логичный поступок в сложившейся ситуации. Видимо, заряжаясь от Попки дружбой, я надеялся передать ее и дальше: на Рыбака. А может быть, я просто испугался. И уткнулся в чужое тепло, о чем мечтает все пугающееся живое.
- Ну что ты ее мацаешь, козел? - ревел Рыбак. Зрачки его засветились красным, словно в них отражалось семь кирпичей перекрестка Отрицания. - Прячешься за нее? А ну убрал руку, быстро! - И Рыбак схватил меня за отвороты пиджака, столь бесславно потерявшего пуговицу. - Это теперь будет моя девушка, понял! - Пора было реагировать, но я не реагировал. Смотрел на губы Рыбака. Ждал, когда же на них, наконец, выступит пена. - С чего ты взял, что можешь ее лапать? Или ты считаешь, что все бабы твои? И та твоя, и эта твоя! Да кто ты такой?!
Рыбак второй раз спросил, кто я такой. Накануне этим интересовалась Учительница Фей. Я зажмурился покрепче и увидел сцену из фильма Манчевского "Прах". Там один брат в похожей ситуации бьет другого брата головой. Головой в голову. Конечно, головами дерутся во многих фильмах, но я увидел сцену из этого. Может быть, потому, что речь там шла о братьях. Я поболтал головой на шарнире шеи, как бы разбегаясь, раскручивая ее, как легкоатлет - летающий шар, и врезал. Попал в переносицу. Я никогда не дрался головой. Я вообще в жизни дрался всего несколько раз, чаще неудачно. И никогда головой. Новичкам везет. Рыбак плашмя брякнулся под отрицательный знак.
- Офонарел, блин! - ругнулась Пухлая Попка и бросилась к Рыбаку.
Во сне явился пустой Париж. Совсем пустой - ни лошади, ни автобуса, ни человека. Солнце стояло в зените - деньской был, стало быть, день. Но в чистых витринах Елисейских Полей никто не отражался: лишь я беззвучно пролетал мимо батистовых платков, золотых сердец, кожаных саквояжей, как Дух Божий над легендарными водами. И знаки на дороге стояли странные: не повороты-парковки запрещающие, а, например, перечеркнутый решительным красным нож. Во сне я понимал, что имеется в виду "Не убий".
Тема: EU flag
Дата: 11.09.02 17:08
От кого: Александра <aliaalia@yandex.ru>
Кому: Danser <nfywjh@hotmail.com>
Вот тебе ссылочка http://www.ananova.com/news/story/ sm_583273.html
Очень смешно
А. из Вены
Во-первых, я нашел пуговицу. Пуговицу от костюма. Преодолевая ночью 970 шагов от перекрестка Отрицания до виллы "Эдельвейс". Больше чем 970: я был пьян и выписывал петли. У подножия холма Казино, прямо перед лифтом, который днем за 25 центов поднимает в парк, мое смущенное сознание подверглось новому испытанию. Я увидел на склоне холма бесшумное шевеление. Целое семейство мобильных призраков. Подобно вихрям - цвета тусклого серебра, - они ежесекундно меняли плавные очертания. Вот они двинулись на меня Бернамским Лесом. Я приготовился улепетывать. Ноги в руки. В голове моей промелькнула сцена побега, будто он уже состоялся. Я несусь вниз, к спасительному океану, а вихри-призраки летят за мной по узкой ленточке рю Гамбетта, повисая на мгновения на вывесках спящих заведений, шелестя бумажным хламом. Между мною и океаном, на кромке пляжа - карусель. Я запрыгиваю на яблочную лошадь, и карусель включается, как по волшебству: гирлянды неистовствуют, фигурки животных поднаддают, а вихри-призраки седлают лисиц, петухов и диснеевских утят, которые преследуют мою лошадку…
Я, однако, не успел побежать: взгляд мой упал вниз. Под ногами лежала блудная пуговица. Я поднял пуговицу и посмотрел на холм. Призраки оказались поливальными установками, вихри - водяной взвесью. Я победил Рыбака и заслужил бонус от гардероба Идеального Самца.
Во-вторых, я заболел. Соплями, жаром и кашлем. Вот уж не думал - после холодной бискайской закалки, - что буду болеть в Аркашоне. Природа нанесла ответный удар. Напомнила знак "Не возгордись!". Повысил градус брутальности - получи полные ноздри соплей. "Ты так же ухаживала за ним, когда он болел? Столь же подробно и нежно?" - спрашивал я Зеленоглазую Фею, проявлявшую чудеса милосердия. Чашка с бульоном в ее руках, руки ее на моем лбу. "А он не болел, - отвечала Фея, поправляя мне одеяло. - Никогда за те 10 лет, что я его знала". И снова выходило, что я проигрываю Самцу. Я принял решение поправиться быстро. Скажем, за два дня. Решил и сделал: через два дня утром я уже играл с Женщиной-кенгуру в теннис.
Но сначала все же нужно было прожить два этих дня. Не превращаясь в кашу-размазню. Борясь за свой градус брутальности. Трудность состояла в том, что мне нравилось быть больным и слабым. Мне нравилось пить из рук Женщины-с-большими-ногами. Застав меня больным, зеленые глаза преисполнились такой сладкой заботы, что я сразу забыл обиду. Млел-мурлыкал. Вспоминал счастливые дни детских болезней, когда заложенное горло не мукой было, а отмазкой от школьной повинности. Мама гладила меня по голове, оставляла на тумбочке чашку горячего молока с медом и уходила по делам. А я смотрел, как играют тени на потолке, и мне это зрелище не надоедало.
Я сгонял слугу в прокат за "Мертвецом" Джармуша, дважды изучил рассказ жирного индейца, на который раньше не обращал внимания: ребенком его поймали белые шоумены и долго возили в клетке по Америке и Англии, показывая за деньги зевакам наряду с четой мартышек (обе - со сломанными хвостами). Осмысляя судьбу коллег - мартышек и индейца, которых, в соответствии с теорией Рыбака о шоу-бизнесе, хозяева не баловали, - я понимал, насколько мне повезло: и деньги платят, и никакой, в общем, клетки. Но они боролись за свой хлеб и могли, следовательно, гордиться собой и мечтать о лучшей доле. А я валяюсь на всем готовеньком безвольным кашляющим мешком, гордость моя благоразумно спит, и мечт - ноль.