Анна молчала, не сводя с картины распахнутых во всю ширь глаз.
- Аня… - позвал Павел и тронул её за плечо. - Анечка!
- Боже! - отрешенно прошептала Анна.
Павел привлёк её к себе, и Анна тут же прижалась, закрыла глаза.
- Ну что ты? - зашептал он, гладя ей волосы. - Что ты? Перестань!
Нагнулся и стал осторожно целовать шею, щёки, глаза. Целовать, пока лицо не покинула тревога, пока не пробежала по губам улыбка.
- Хочешь я её выброшу?
- Нет! - Анна выпрямилась, обожгла его сияющей, словно грозненское небо, синевой и снова прижалась к груди. - И не думай! Страшно, конечно, но и…. Она как живая. Она затягивает, кажется, что всё лучшее прошло, и ничего уже не изменить. И этот мираж. Как будто что-то сделано не так, где-то мы все ошиблись, и вместо того, о чём мечтали… Павлик, это ведь не про нас? Не про нас с тобой?
- Нет, милая. Конечно не про нас! Как ты могла подумать?
- Не про нас?
- Нет! - уверенно повторил Павел, взял её лицо в ладони и прижался к губам.
- Ой! - вырвалась Анна, провела ладонью ему по щеке. - Колючий! А я знала, что у тебя выйдет!
- Не выдумывай.
- Ещё чего! - она выскользнула и через минуту вернулась в комнату с бутылкой шампанского. - Вот! Ещё позавчера купила.
- Откуда? Я же ещё и сам не знал.
- От верблюда! Я всегда в тебя верю. И верила, - улыбнулась, звонко поцеловала его в губы и снова провела по небритой щеке. - Давай, быстрей!
- Как? - сделав дурашливые глаза, закричал Павел. - Днём? Вы уверены, мадам?
Анна молча толкнула его в грудь. Павел, размахивая руками и высоко подкидывая ноги, помчался в ванную, тут же вернулся, грозно выставив палец, и нахмурил брови.
- Бардак в доме! Женщина, где мои чистые трусы?
- Иди уже! - засмеялась Анна. - Зачем тебе трусы?
Никогда ещё Павлик так не трусил. Один он вряд ли бы дошёл до художественной школы, а если бы и дошёл, то только через магазин. Но Кулёк предусмотрел всё: пришёл к нему аж за час, поморщился, оглядев Пашкин гардероб, и высмеял когда он заикнулся насчёт "принять для храбрости". Высмеял жестко и язвительно, на грани фола, но результата достиг: Пашка разозлился и дошёл до школы нормально. Разве что смотрел на Валентина так, будто вот-вот свернёт ему челюсть. Кулька это, похоже, волновало мало.
Так они и дошли до "Пятого жилстроительства", свернули с Августовской в арку, затем повернули направо, прошли по двору до скромных дверей в самом углу и остановились: Пашке приспичило покурить. Валька стоял рядом, смотрел понимающим взглядом и на этот раз не улыбался. Сигарета догорела до фильтра, обожгла палец. Пашка недоумённо посмотрел на окурок и небрежным щелчком отбросил его метра на три. Тщательно скрываемая, загнанная внутрь робость улетучилась, как будто её и не было. Тело стало лёгким, в голове запело уже подзабытое чувство бесшабашной весёлости, из-за которого его называли в детстве "психом". Из-за которого его опасались трогать, которое бросало его одного против пятерых и те отступали.
- Чего застыл? - нагло спросил Пашка. - Пошли!
В залах уже было полно народа, почти все незнакомые; медленно переходили от картины к картине, негромко переговаривались. Никем не замеченный Павел прошёл через первый зал, встал в единственном углу, где не было рисунков, и стал наблюдать. Голова была удивительно лёгкой, даже не верилось, что ещё каких-то полчаса назад он страшно нервничал и боялся. Боялся, что его рисунки увидят люди и, не какие-нибудь, а настоящие художники. Боялся непонимания, насмешек, ещё больше боялся равнодушия и снисходительного похлопывания по плечу. Боялся всего.
Сейчас страха не было совсем. Даже непонятно, почему.
Впрочем, кое-что понять было можно: ни о каком равнодушии и похлопывании по плечу речи быть не могло. Пашка никогда не относил себя к большим психологам, но сейчас почувствовал сразу - это успех. Кожа стала тонкой и чувствительной, витающие в зале эмоции проникали через неё, не задерживаясь, дёргали за обнажённые нервы. Те отзывались, вибрировали, словно натянутые струны, и каждая струна, каждая эмоция издавала свою ноту.
"До" - это удивление. "Ре" - интерес. "Ми" - ошеломление. "Фа" - удивление вместе с испугом. А это что - отторжение, желание закрыться? "Соль". А это уже восторг, а это сопричастность…. А это? Это кто-то увидел "Летящую среди звёзд". "Ля! Ля! Си!" Господи, сколько их!
"До, ре, ми, - пели нервы, - фа, соль, си. До, ля, соль, фа…"
Что-то сказал Валька, Павлик не обратил внимания. "Фа, си, си, до…" Снова сказал, погромче, потянул за руку. "Си, до, соль…" Да что ты лезешь, Кулёк? Дай послушать!
Павлик отмахнулся. Валька исчез, и он остался один, жадно впитывая немелодичную, дёрганную, но такую желанную мелодию.
- Павлик. Павлик!
Что? Это ещё кто? Да отстаньте вы, не мешайте!
- Паша!!
Нервы ещё пели, но уже потише. Сквозь туман Пашка разглядел невысокого мужчину с чёрной бородой. Мужчина что-то говорил, слова еле пробивались сквозь мелодию. Это кто ещё?
- …не ожидал! Я даже не поверил снача… когда Валя…. Это настоящее, Паша. Настоящее!
Что? О, так это же его учитель. Смотри - не постарел вовсе.
- Здравствуйте, Григорий Александрович! - сказал Павел.
- Здравствуй, здравствуй! - засмеялся учитель. - Ты слышал, что я говорил? Ладно, потом.
Взял Павла за локоть, повернулся к залу и громко произнёс:
- Товарищи! Друзья! Позвольте представить вам автора этих удивительных работ, моего бывшего ученика Павла…
- Павла Тапарова! - мгновенно подхватил Кулёк, интонациями опытного оратора подсказывая публике, что неплохо бы и поаплодировать.
Публика послушно захлопала. Оборвалась мелодия.
Нет, не оборвалась, ещё звучит, но уже не так, добавились какие-то карябающие звуки.
Что это за звуки? Почему он нет-нет, да и поймает взгляд, каким воспитанные люди смотрят на калеку или на того, кто осмелился сделать то, что в воспитанном обществе делать не принято? Взгляд, в котором восторг сплетается с радостью, что это не с ними такое, а жалость плавно переходит в зависть и злость. Как это может всё соединяться?
Почему вон тот лысый смотрит на него, как будто бы увидел что-то неприличное? Как будто он голым вышел?
"Что увидел, лысый? Не бойся, скажи - бить не буду".
Павел кивнул и вопросительно поднял брови: лысый поспешно отвел взгляд.
Что во взгляде той женщины? Как странно поёт мелодия.
Ага, вон и Муха появился. Запыхавшийся, как после кросса, и с полным пакетом в руке. С базара что ли? Появился - и тут же вперился в картину с городом, в "Надежду". Что ты там видишь, Муха? Увидь, увидь, пожалуйста, почувствуй!
Кулёк что-то сказал и ушёл, не забывая обворожительно улыбаться по сторонам. Куда это он? А, к Мухе. Понятно. Что же это за звуки?
- Павел. Павел! - прозвенел незнакомый голос, и мелодия оборвалась окончательно.
Рядом стояла худая девица с дорогим фотоаппаратом на шее, в ухоженных руках - блокнот и авторучка. На лице выражение сминающего всё на своём пути танка.
- Павел! - девица снизила тон, но всё равно казалось, что её слышат все. - Я вам кричу, кричу… Павел, ваш друг уже рассказал мне вашу биографию…
Мельком глянула в блокнот и бойко затараторила, проглатывая фразы:
- Школа, нефтяной институт….Учились в художественной школе, кандидат в мастера по боксу… Интересное сочетание. Холост… Ясно, остальное допишем. Короче, ещё несколько вопросов и фото.
- Зачем? - удивился Павлик.
- Как зачем? Для газеты, - девица посмотрела на него, как на ненормального и вдруг улыбнулась, мгновенно став не девицей, а вполне симпатичной девушкой. - Да вы не волнуйтесь. У вас просто замечательные картины, удивительные! Я давно не видела ничего подобного, может, даже никогда. Вы талант, Павел!
- Да ладно вам…
- Ничего не "ладно" - талант! Павел, скажите, в ваших рисунках чувствуется некий надлом…
- Надлом? - насторожился Пашка.
- Ну, может, не надлом, но видно же, что у вас произошло что-то такое, что потрясло вас до глубины души. Это же чувствуется. Вот и расскажите.
- Зачем?
- Павел, - девушка посмотрела на него терпеливо-снисходительно, как на ребёнка, и снова превратилась в "девицу". - Во-первых, это очень интересно читателям. Во-вторых, поверьте моему опыту, это нужно и вам - выговориться. Вот, скажите, почему женские лица на ваших картинах так похожи? Это один и тот же человек? Это с ней связа…
- Знаете, что получилось? - перебил Павел. - Полгода назад пришёл я вечером домой…
Девица ободряюще кивнула и с дикой скоростью застрочила в блокноте.
- Посмотрел программу "Время", поел и уже собирался лечь спать перед новыми трудовыми подвигами. Но вдруг так захотелось выпить, просто сил нет. А в магазинах спиртного уже не продают. И так мне стало тоскливо, такой произошёл надлом, что я взял и стал писать картины.
Девица бросила писать и с интересом посмотрела на Павла. Что у неё было во взгляде на этот раз, Пашка не понял: ему вдруг стало неинтересно.
- Извините, - сказал он. - Мне некогда, потом доскажу.
Павел медленно, стараясь не привлекать внимания, пересёк зал, прошёл за спинами прочно пойманного "Надеждой" Мухи и Кулька, не сводящего глаз с "Летящей среди звёзд", и вышел в коридор. Оглянулся - похоже, никто не заметил - и резко ускорил шаг. Длинный узкий коридор он миновал за секунды, только один раз снизив скорость у открытых дверей директорского кабинета. Впрочем, там никого не было.