Валентин, не меняя положения, осторожно протянул руку, взял бутылку и, преодолевая отвращение, влил в себя добрую треть. Жидкость пробежала по пищеводу, дошла до желудка, и вверх начали подниматься спасительные горячие волны. Боль огрызнулась последним уколом, съежилась и исчезла.
"Ага! - мстительно подумал Валентин. - Шиш тебе!"
Свернул листок пополам и аккуратно засунул его в конверт.
Глава 9
Второй конверт подписан был тем же лёгким, воздушным почерком, адрес тоже был тем же самым - его. На этом сходство заканчивалось: внутри конверта лежал плотный лист бумаги, исписанный мелкими, похожими на букашек буковками. "Букашки" спешили, наползали друг на друга и, казалось, вот-вот выпрыгнут с бумаги и вцепятся в тело своими ядовитыми жалами.
Прямо в печень, в сердце. Прямо в мозг.
Заходящее солнце почти спряталось за Аракеловским магазином, залив напоследок город мягким вечерним светом. Лучи пробежались по площади и, словно шаловливый ребёнок, окрасили все, куда смогли дотянуться, в яркие, сверкающие огнём краски.
Площадь преобразилась.
Старое, вальяжно-величественное здание Обкома засветилось ровным оранжевым светом - ярким и уверенным. И только за резными колоннами второго этажа притаился красноватый мрак, словно намекая, что в этом здании далеко не всё доступно простым смертным. Новый Обком, до сих пор называемый в народе просто "пристройкой", на фоне своего предшественника смотрелся просто и незатейливо. Почти обычное здание - никакой тебе величественности и тайны.
Лучи солнца достали до памятника Ленину, и лысина вождя мирового пролетариата игриво заблестела.
Крыша Дворца пионеров тоже засветилась оранжевым, а от тёмных окон в сквер помчались десятки солнечных зайчиков. Заиграли на асфальте, на деревьях, на скамейках. На сидящих на скамейках людях.
Один пробежался по Аниным волосам, окрасив их в рыжий цвет, прыгнул на лицо, ослепил. Она зажмурилась, но зайчик проник и под закрытые веки, зажёг в глазах яркие разноцветные пятна. Словно в детстве, когда она часами смотрела в калейдоскоп, упорно стремясь вернуть только что убежавшую картинку.
От воспоминаний о любимой детской забаве на душе стало светло и спокойно, Аня мечтательно улыбнулась. Валя увидел её улыбку, улыбнулся в ответ и взял её за тонкую, лежащую на коленях кисть. Аня почувствовала его руку, пятна в глазах закружились быстрее. Прикосновение было нежным и уверенным, затягивало. По телу побежали приятные сладкие волны. Хотелось сидеть с закрытыми глазами и улыбаться, хотелось подвинуться поближе. Хотелось взять его руку и прижаться к ней покрепче. Хотелось почувствовать её на лице, на груди, на…
Что это с ней?
Аня вздрогнула и открыла глаза. Но руки не отняла.
Солнечный зайчик прыгнул вниз, игриво промчался по груди, немного задержался на руках и исчез вместе с нырнувшим за Аракеловский солнцем.
Аня вздохнула.
- Что? - спросил Валя. - Ты не…
- Нет-нет, - перебила Аня и снова закрыла глаза. - Всё хорошо, только…
- Только?
- Только ты не… - Аня помолчала, пытаясь собраться с мыслями, - торо… не тороп…
- Конечно, - сказал Валя, чуть крепче сжимая руку.
"Понимает, - благодарно подумала Аня. - Господи, он всё понимает!"
- Кстати, - чуть улыбнулся Валентин, - ты знаешь, что Тапа в институте появился?
Аня напряглась, и Влина рука тут же отозвалась успокаивающим пожатием.
- Да нет, всё нормально, не волнуйся! К нему же уже делегация с кафедры идти собиралась. Как же - лучший студент забросил институт! И когда? За два месяца до защиты. Бред! Говорят, такого ещё ни разу не было. А знаешь, куда он по телефону декана послал?
"Не трудно догадаться, - с досадой подумала Аня. - Это он может, это у него запросто".
Последний раз они виделись в апреле. Он догнал её на первом этаже института, у спуска в гардероб, она узнала его шаги сразу, обернулась. Павлик выглядел плохо: спутанные волосы, щетина. Взгляд странный: то ли потухший, то ли, наоборот, вызывающий.
- Здравствуй, Аня, - сказал Пашка. - Как живёшь?
Сказал так же, как раньше, почти таким же тоном, и у неё сразу сжалось сердце. "Плохо, Павлик, очень плохо", - хотела сказать Аня, но горло словно стянуло обручем. "Что ж я молчу? Это же Павлик, он же ждёт. Только сказать…"
Горло не отпускало.
Павлик стоял, не сводя с неё широко открытых серых глаз. Глаз, в которых когда-то она увидела звёзды. Стоял и тоже молчал.
"Что ты молчишь, Павлик? Скажи что-нибудь, скажи что-нибудь, как раньше. Я же не могу сама. Или хоть дай знак, что хочешь, чтоб я… Молчишь?"
Павлик молчал. Видно было, как на лбу собрались морщинки, как чуть вздрагивают губы.
"Пытается, - поняла Аня, и жалость начала отступать перед обидой и злостью. - Пытается и не может. Опять не может!"
Пашка вздрогнул, отступил на полшага, прищурил ставшие ледяными глаза.
- Ох, извини дурака! - голос стал язвительным, в глазах не понять что. - Разве может быть плохо при таком внимании! Ах, я дурак неразумный!
- Не паясничай!
"Ну вот, сразу горло отпустило. Что я делаю? Разве я это хотела сказать?"
- Внимание приятно всем. И ты прекрасно знаешь, чьё внимание для меня важнее всего.
- Да?
- Да!
"Сделай что-нибудь, Павлик. Прогони его. Я ведь так ждала тебя, я ведь больше не могу тебя ждать. Нет сил. Не могу видеть твоих пустых глаз. Прогони его…"
- Да? - повторил Павлик и усмехнулся. - А если этого внимания нет, то нужно найти ему замену. Срочно - чтоб ни минуты не чувствовать себя нежеланной. Как на столе…
- На каком столе?
- Большой такой стол… - начал Пашка, словно через силу, помолчал и вдруг затараторил, как сумасшедший. - Громадный, как весь мир. И весь заставлен товаром - женщинами. А вокруг толпятся покупатели. Мужики. Впереди, понятное дело, те, кто лучше всех может работать локтями, кому есть, что предложить. Ну и замечают они, в первую очередь, тех, кто на краю стола. А внимания хочется всем, желанными хотят быть все. И женщины тоже работают локтями, но по-другому. Кто наденет на себя что-нибудь эдакое, кто, наоборот, снимет. Кто улыбнётся, кто с недоступным видом смотрит в сторону. Все разные - чёрненькие, рыжие, беленькие. Даже говорят на разных языках, но у всех в глазах одно и тоже. Знаешь, что, Аня?
- Что за чушь ты несёшь? - холодно прищурилась Аня. - Опять пьян?
- Если бы…
Павлик помолчал: видно было, что он судорожно решает, говорить или нет. Посмотрел в глаза, отвернулся, вновь уставился воспалённым взглядом.
"Не говори. Не говори! Ведь если ты скажешь, то это всё - крах. Говори - я не боюсь, я знаю, что ты скажешь! Не говори…"
- А в глазах…. В глазах у всех - весы! Взвешивать внимание, заботу и любовь.
Аня молча повернулась на каблуках и пошла по лестнице вниз.
- Аня… - тихо позвал Павлик.
Она остановилась, прислушалась - сердце стучало ровно. Повернулась и спокойным, отчётливым голосом сказала:
- Ты столько раз говорил про эти весы, что я, и правда, в них поверила. Только они не у меня, они у тебя: ты сам себя на них взвесил. И знаешь, сколько ты весишь, Павлик? Ни-че-го. Ноль!
Успела увидеть, как потухли только что возбуждённые глаза, удовлетворённо улыбнулась и пошла в гардероб.
С тех пор они больше не виделись.
- Ну, ладно, мы с Мухой, - сказал Валя и она, прогоняя видение, открыла глаза. - Нас он туда уже сто раз посылал, мы привыкли. Но декана! Самое интересное, что тот не то, что не обиделся, наоборот: "С Тапаровым что-то случилось!"
"Случилось…" - подумала Аня, стараясь дышать ровно.
- И что, пошёл?
- Не успел. В понедельник Тапик объявился сам. Подстриженный, выбритый. Видела бы ты, как они там все забегали!
"Выздоровел…"
- Он успеет?
- Диплом? - Валька удивлённо засмеялся. - Аня, ты что? Это же Тапа! Конечно, успеет!
"Он, вроде бы, им гордится".
- Вы разговариваете?
- С Пашкой? - опять удивился Валя, и Аня разозлилась. - Конечно! Он же ещё в марте извиняться пришёл. Ну, за то…
- Валя, - перебила Аня, - ты, говорят, квартиру купил?
- Да какую там квартиру - комнату. Но это только начало, я…
- Можно посмотреть? - опять перебила Аня.
Валентин посмотрел на неё долгим взглядом и ласково провёл пальцами по руке.
- Давай на следующей неделе. Надо там порядок навести.
За неделю она несколько раз успела передумать и несколько раз передумала вновь. Надо решать. Прошлого не вернуть, это давно ясно. А если тянуть, не будет и будущего, ничего не будет. Выздоровел…. Нет, надо решаться. А что тут такого - подумаешь, схожу в гости. И вообще, сколько можно жить в мираже? Выздоровел…
Ночью ей приснился странный сон. Павлик стоял на сцене, на фоне сверкающих багровым светом снежных вершин. В руках у него почему-то была электронная гитара диковинной, непривычной формы. Павлик подошёл к микрофону, наклонился и тихо прошептал: "Правильно, Аня". Шёпот помчался по залу, отскакивая эхом от стен: "Правиль-но. Пра-ви-льно. А-ня! Аа-няяя!" Из колонок ударила музыка, и Павлик голосом Вали запел странную, никогда не слышанную песню.
Надо мною тишина, небо полное дождя.
Дождь проходит сквозь меня, но боли больше нет.
Под холодный шепот звёзд мы сожгли последний мост,
И всё в бездну сорвалось…
Она проснулась. В окно стучал дождь, в такт дождю оглушительно стучало сердце, а в голове ещё прыгали, раздирая мозг, резкие, бьющие наотмашь строки.
… Моя душа была на лезвие ножа.