Солнечный день окончательно померк, деревья хищно тянулись ветками, словно желая схватить и утащить в этот мрак. Листья светились мерзким ядовито-жёлтым светом. Почему-то стало трудно дышать.
- Слова…
- Ты обиделся? - почувствовала Аня. - Павлик, ну нельзя же так. Нельзя так на всё обращать внимание, это же…
- У тебя новые духи? - тихо перебил Пашка.
- Только заметил? Это же ещё со дня рождения!
У соседней скамейки теперь копошились двое малышей: собирали из опавших листьев большую кучу, потом с хохотом её разбивали и собирали снова. Дети играли самозабвенно, не замечая никого и ничего вокруг. "Словно в вакууме", - подумал Пашка.
- Заметил… давно, - говорить тоже становилось трудно. - Невозможно было не заметить и духи…
- Правда? Ну конечно - это же "Нина Ричи"!
- … и цепочка золотая с этой фигнёй.
- Никакая эта не фигня! - Аня вытащила из-под воротничка цепочку с висящими на ней крохотными весами. - Это мой знак Зодиака. Мог бы и знать!
- Шикарные подарки, - похвалил Пашка, - дефицитные. И все от одного человека.
- Ну, да - от Вали… - сказала Аня, запнулась и удивленно распахнула глаза. - Павлик! Ты что, ревнуешь? Ну-ка, посмотри на меня! Пав-лик!
Павел медленно повернул голову, столкнулся со сверкающей синевой глаз, и вокруг мгновенно стало светлее. Ещё не день, но уже и не ночь. Стало легче дышать, листья начали приобретать свой нормальный вид.
- Ты что, Павлик! Подумаешь, подарки - разве это главное? И потом - я такие духи сто лет хотела, и кулончик тоже. Он как будто бы мысли подслушал!
Светать перестало. Пашка, всё ещё цепляясь, пристально смотрел в любимые глаза. В голову пришла дурацкая мысль, что если сейчас он отведёт взгляд, если она вдруг отвернётся - то всё. Не будет больше звёздного ветра.
- Да и твой подарок тоже хороший! - сказала Аня.
- Тоже?.. - переспросил Павлик, стараясь не моргать.
- Не цепляйся к словам! Твой рисунок замечательный, и ты тоже лучше всех! Вот только…
- Что?
- Только тебе бы веры в себя побольше, решительности…
- Как у Кулька?
- Хотя бы! А что тут такого? Почему не перенять хорошие черты? Кстати, и ему есть, чему у тебя поучиться.
Издалека, словно бы с края света, прозвучал детский хохот, Аня повернула голову, и синий свет пропал.
- Мне - у него, - пробормотал Пашка, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, - ему - у меня. Это лучше, это хуже. Аня, ты словно взвешиваешь нас всё время…. На весах!
Аня повернулась, на него снова полился синий свет, но теперь этот свет был холодным, и лился он из темноты. Улыбка исчезла, вокруг глаз собрались морщинки, в расширившихся глазах обида.
- Словно сумерек наплыла тень… - фальшиво пропел Пашка и осёкся: Аня смотрела на него так, что хотелось исчезнуть. - Петь я тоже не умею, не то, что Кулёк.
- Ты пойдёшь в ресторан? - спросила она жёстко.
"Вот и всё, - подумал он. - Так и должно было быть".
- Нет, - сказал Пашка.
- Тогда я пойду без тебя!
- Иди. И не забудь весы. Взвешивать.
Аня резко встала и, гордо выпрямив спину, пошла к выходу.
- Тебя проводить? - спросил Павлик.
Она сделала ещё два шага, остановилась и медленно повернулась. В синих глазах застыло непонимание и обида, замаскированные вызовом. Пашка приял их за жалость. Может, из-за тёмной пелены? И уж тем более, он не заметил слёз.
- Зачем? - вскинув голову, спросила она. - Чтоб твоя "чаша" перевесила?
"Вот и всё", - снова пронеслось в голове. Как на заезженной пластинке.
Он выдержал трое суток: три долгих дня, больше похожих на ночи, и три бесконечных ночи, когда казалось, что день, даже такой, не наступит никогда. На четвёртый вечер он позвонил из автомата, возле поликлиники, услышал знакомое "Аллё", и сразу стало легче дышать. Он говорил какие-то бессмысленные слова, и небо рассеивалось от тяжёлых туч. Он слушал её голос, и голова светлела, а тело вновь становилось лёгким. Как же он мог? Зачем он это устроил, как осмелился обидеть? Аня!
Аня узнала его уже по телефонному звонку, промчалась через всю квартиру, схватила трубку, сказала в шуршащую тишину "Аллё" и бессильно прислонилась к стене. Господи, как же долго он не звонил! Как бесконечно тянулось время! Зачем она только пошла в этот ресторан, как могла веселиться? Как смела сравнивать? Павлик!
Целую неделю всё было хорошо. Потом они поссорились опять. Помирились. Потом ещё раз. Ещё и ещё.
Казалось, они попали в некое пространство, где действовали могучие, не знающие жалости законы, и эти законы заставляли их двигаться по раз и навсегда начертанным орбитам. Словно кто-то, почти всемогущий, играл ими, то отдаляя на сотни световых лет, то сближая почти вплотную. И каждый раз, довольно ухмыляясь, в самый последний момент дёргал за невидимые ниточки, не позволяя пересечься. Играл, как кометами, движущимися по навечно прописанным путям. Вот только кометы не умеют думать, не способны страдать. Что ж - наверное, тем интереснее игра.
Каждый раз повторялось одно и тоже. Некоторое время они не замечали никого и ничего вокруг, упиваясь ощущением почти полного счастья, и казалось, что ещё чуть-чуть, встанет на место последний элемент головоломки - и счастье будет полным и безграничным.
- Павлик!.. Ты так долго не звонил. Четыре дня…
- Сто пять часов.
- Долго! Мне казалось, что я всё время слышу телефонную тишину, каждую минуту. Знаешь, такой треск, когда…
- …Когда оборваны провода, и только тихий треск во всём мире. Знаю, Аня, я тоже его слышал всё время. И ещё темнота, такая противная темнота…Сумерки.
- Не надо!
- Не надо. Это тебе.
- Какие красивые цветы! Павлик…Ты извини меня, пожалуйста. Я правда не взвешиваю и не сравниваю, а если иногда, то ведь только…Я не буду больше. Постараюсь.
- Аня, это ты меня извини! Давай забудем! Куда ты хочешь? Хочешь, на вечер пойдём в институт?
- Да, Павлик, забудем! Нет, я никуда не хочу. Пойдём в Трек?
Но проходило это самое "чуть-чуть", и никаких новых элементов не находилось. И те же самые законы, что заставляли их стремиться друг к другу, внезапно меняли плюс на минус. А может, и не внезапно - может, всё было давным-давно просчитано невидимым дирижёром? Может быть.
- А чего ты хочешь? Ты же молчал всё время - маме приходилось из тебя слова вытягивать! И папе. Ты не хотел им понравиться?
- Хотел, но… Аня, видимо, я не умею всем нравиться.
- Это не все - это мои родители! Может, не хочешь?
- Что ты имеешь в виду? Договаривай.
- Пожалуйста! Я заранее сказала тебе, о чём они любят поговорить. Разве это сложно - поддержать разговор на нужную тему, пошутить, сказать пару комплиментов, наконец! Посмотри, как Валя…
- Опять?! "Посмотри, как Валя! А вот Валя! Валя это делает запросто!" Опять весы?
- Я просто хочу, чтоб ты стал решительнее, чтоб поверил в себя!
- Зачем?
- Что значит "зачем"? Мужчина должен быть таким!
- Чтоб нравиться женщинам?
- Хотя бы!
- Как Кулёк? Он и скажет всегда, что надо, и подарит, чего ни у кого нет. А комплимент - это для него, вообще, как два пальца…. Извини. Твоей маме нравятся его комплименты? А тебе? Что ты чувствуешь, когда он говорит тебе комплименты? Много это на твоих весах?
- Что ты несёшь? Просто приятно, как любой женщине.
- Просто? Или отблагодарить хочется? А как отблагода…
- Паша! Ты делаешь мне больно.
- А ты? Ты не делаешь? Или "мужчине" не может быть больно?
- Может, но он в любом случае не должен делать больно женщине! Тебе, похоже, этого пока не понять!
- Почему?
- Чтоб быть мужчиной, мало уметь хорошо драться, Павлик!
И начинался следующий цикл. Три дня, пять дней, неделя - с каждым разом период увеличивался. Им казалось, что всё теперь состоит из этих циклов. Вся жизнь. Весь мир.
Конечно, им это только казалось.
Вокруг всё шло своим чередом, как и всегда. Страна привычно выполняла очередную пятилетку или делала вид, что выполняла - разобраться в этом не мог уже никто. Стране, естественно, не было до них никакого дела, впрочем, так и должно было быть.
Не было до них дела и городу: он тоже жил привычной жизнью. Так же текла Сунжа, разве что стала почище вода. Так же висел летом над центром смог от нефтезаводов, и плавился от жары асфальт. Так же галдел допоздна центральный рынок, который в городе никто кроме как "базар" не называл. В крайнем случае - зелёный "базар", с ударением на первом "а". Так же выстраивались автомобильные пробки у Совмина, и всё упорнее становились слухи о скором строительстве нового моста. Так же шумели клёны, платаны, акации и "вонючки" - айланты.
Никто не замечал странных орбит двух всё более теряющих друг друга людей. Разве что росший по-над Сунжей айлант и два его "побратима". Но айлант был всего лишь деревом и сделать ничего не мог, хоть и очень хотел. А двое других…
Двое других не заметить, конечно, не могли. Заметили.
Витька даже попытался поговорить с Пашкой. Нет, не помочь - просто ему было любопытно, что происходит. Попытался, получил резкий отпор, обиделся и больше к этой теме не возвращался. На этом его роль кончилась. Пока.
Валькина роль оказалась гораздо значительней и со временем только возрастала.