* * *
Пробок еще не было, и Антон летел в левом ряду, привычно включившись в ритм города, который Алексей уже успел забыть. Он смотрел из окна машины на несущиеся в разные стороны кварталы, раскрашенные рекламой, и город довольно внятно что-то говорил ему, но понять это тотчас, немедленно было ему мудрено. Так бывает, когда основательно забываешь родной язык и полное совмещение звука и изображения достигается не сразу.
Антон передавал другу новости столичной жизни, которые, в его редакции, сводились, главным образом, к автомобильным пробкам да к наступлению точечной застройки, образцы которой там и сям мелькали среди привычных очертаний первой линии домов. Один из них так поразил Алексея, что он даже круто повернул голову, чтобы получше разглядеть нагромождение эркеров, пилястров и балконов, созданных как будто неким нетрезвым внеземным разумом.
- Жесть, короче, - заключил Антон, проследив его взгляд. - У нас еще ничего, но тоже, блин… В общем, увидишь.
Алексею стало казаться, что кое-что он уже понимает, какие-то обрывки знакомых слов, которые залетали в приоткрытое окно автомобиля, уже начинают прилегать друг к другу и слагаться в подобия смыслов; ему захотелось продлить эти ощущения, и он сказал:
- Может быть, проедем через центр?
Антону было все равно: он был из той породы наездников, которые даже стояние в пробке не считают даром потерянным временем, если в этот момент они пребывают за рулем своего автомобиля. На пересечении Тверской и Тверского бульвара машины уже собирались в затор. В Пушкинском сквере, огороженные серым частоколом милиционеров, стояли несколько человек с флагами на длинных древках.
- Кто это? - Алексей снова вывернул шею.
- Да это "несогласные", наверное, - равнодушно сказал Антон. - Не знаю. Надо будет в Интернете глянуть.
Алексей, как ни старался, так и не смог прочитать ни одного лозунга, которые митингующие держали в руках, так как положение его тела в автомобиле не позволяло этого, а знаменная символика была ему неизвестна. Машины отталкивали солнце глянцевыми блестящими крышами, дорогие модели деликатно исходили газами, водители и пассажиры нервно ждали начала движения и с тем же выражением безразличия, которое Алексей отметил у Антона, скользили взглядами по горстке чем-то недовольных, с чем-то несогласных людей. Алексей еще раз повернул голову в их сторону и столкнулся взглядом с высоким полным милицейским капитаном. Тот смотрел на Алексея веселыми светлыми заговорщицкими глазами, как будто хотел сказать: "Ну не чудилы, а, братка? Чего хотят сами не знают. Что дома не сидится? А ты стой тут, дыши выхлопными".
В майской тени бульваров было многолюдно, бульвары были ухожены и пестрели тяжелыми бутонами тюльпанов, стоявших на длинных налитых стеблях, как морские пехотинцы на своих высоких крепких ногах. Все скамейки были заняты, на подстриженной траве покатых газонов сидели молодые люди с бутылками пива и лениво следили, как пожилой представительный мужчина не спеша шагал за породистой собакой; она отбегала от хозяина, делала круг и возвращалась, всем своим видом выражая восторг жизни и разделенной любви, и пожилой господин наклонялся к ней, брал ее морду в ладони и снисходительно, ласково трепал за вислые породистые щеки. Но образ жалкой кучки людей с флагами, которые еще оставались в поле зрения, не отпускал Алексея.
- Может, выйдем все-таки, - неуверенно предложил Алексей, - посмотрим, кто это такие?
- Да нет, Лexa, - скривился Антон, - я здесь машину не поставлю. Вон эвакуаторы стоят. Я же говорю, посмотрим в Интернете.
И не успели еще смолкнуть его слова, как нагретая солнцем змея дорогих автомобилей тронулась с места и тихонько поползла в тень бульвара.
* * *
Первые недели две по приезде Алексей провел дома и в общении с внешним миром, который на разные голоса требовал его немедленного и непременного участия, ограничивал себя телефоном. Мысли его были в Эдинбурге, и по нескольку раз в день, когда в квартире установили Интернет, он разговаривал со своим постдоком Джонатаном Рисли, который в его отсутствие взял на себя управление лабораторией. Однако реальность медленно, но все же властно разворачивала его к себе лицом.
Все эти дни Алексей чувствовал и вел себя примерно так, как человек, который долго болел и вот теперь, поднявшись с кровати после длительного лежания, делает первые неуверенные шаги, словно бы открывая мир заново. Самого беглого взгляда было достаточно, чтобы обнаружить - район претерпел сильные изменения. Как будто все оставалось на своих местах, но одряхлело и приобрело неопрятный вид. Хоккейная площадка, которую они когда-то с Антоном заливали, протянув шланг из подвала ближайшего дома, а летом использовали для футбола, оказалась уже без бортов и была уставлена серыми металлическими гаражами-ракушками; казалось, детей не было больше в окрестных домах.
Иногда он выходил в магазин, привыкая к подробностям хорошенько подзабытой жизни, и чувствовал себя вполне счастливым от участия в известных бытовых операциях с их известными особенностями, которые то и дело напоминали ему о его возвращении. На месте их старого продовольственного магазина, где в 90-е трудились какие-то крепостные продавщицы-молдаванки, теперь размещался супермаркет сети "Пятерочка". В березовой роще, отделявшей жилые дома от станции метро, появились безобразные кучи мусора, остатки пикников, бесцельно порезанные стволы деревьев, и Алексей, с некоторым недоумением оглядывая в магазине и его окрестностях сонмы незнакомых лиц, задавал себе вопрос, а где, собственно, помещаются здесь все эти таджики, узбеки и киргизы?
Каждый вечер они с Антоном с бесцельной блаженностью бродили по району, как это вошло у них в привычку с той еще осени много лет назад, когда Алексей вернулся из армии и впереди была пустая зима. Татьяна Владимировна, его мама, ни в чем ему не перечила, но, говоря по правде, он и не позволял себе ничего такого, что могло бы угрожать ее спокойствию и мировоззрению. Мама Алексея была тихая, безответная мама-пенсионерка, дни свои, главным образом, проводила в походах по близлежащим продовольственным магазинам. В пенсионном мире - в мелочном мире поликлиник, райсобесов и магазинов, - она была своей. Она знала, где обвешивают, на какой кассе обсчитывают, где поставили новую овощную палатку, всюду у нее были такие же всезнающие приятельницы, - и этим, в основном, исчерпывались разговоры, которые она вела с сыном, - а вечера скрашивала просмотром телевизионных передач. Получив в свое время диплом Института культуры, Татьяна Владимировна всю жизнь проработала в крупной библиотечной организации, но когда до пенсии ей оставался год с небольшим, общественные перемены упразднили организацию, и только милость коллег, устроивших ее на это время в Историческую библиотеку, позволила ей оформить пенсию. Алексей регулярно высылал ей деньги, но когда несколько лет назад ненадолго оказался в Москве, убедился, что его вспомоществования большей частью идут в копилку. Деньги он нашел в старом хлопчатобумажном чулке, а сам чулок - на кухне между другими такими же с луком.
Татьяна Владимировна навестила Алексея лишь однажды, летом 2002 года, но перелет до Лондона и переезд до Эдинбурга показались ей тогда утомительными, а процедура оформления визы еще и унизительной, и она предпочла, хотя и мало на это надеялась, чтобы сын чаще бывал дома.
И вот неожиданно он был здесь.
По вечерам вместе они смотрели телевизор, и Татьяна Владимировна, искушенная в сетке вещания, подробно представляла ему ее глянцевых героев. Впрочем, многих из них он припоминал и без комментариев: с той же неуемной страстностью, что и шесть лет назад, они неутомимо витийствовали, задорно спорили, обгладывали злобу дня, повергали в прах оппонентов, обличали врагов, насылали проклятия на заокеанских чудовищ, благородно негодовали, оплакивали Россию, ругались, мирились, ходили колесом, протягивали друг другу руки, - словом, все пребывали хотя и в новых должностях, однако ж на своих местах, разве что чуть-чуть постарели. Телевизор напоминал нескончаемую комедию дель арте, в которой роли раз и навсегда определены, где Пьеро будет всегда безутешен, Коломбина всегда весела, а зритель неизменно доволен, ибо ему показывали именно то, что он желал увидеть.
Однажды только пятничным вечером Антон вывез его в центр. Носил Антон свободные штаны с накладными карманами, полуспортивную обувь, широкие толстовки с капюшонами, и вообще, при взгляде на него создавалось очень верное впечатление, что этот человек от мира сего - не то программист, не то дизайнер, не то кинооператор, что и было недалеко от истины.
Когда автомобиль Антона выскочил на Можайское шоссе, безоблачно-ясный день уже догорел, засинели первые сумерки; и асфальт, и раскаленные крыши остывали тяжело, неохотно отдавая накопленный жар, и самый темнеющий воздух был еще душен и горяч. Поток машин двигался медленно, но упрямо, поневоле притормаживая только в сужении дороги у Триумфальной арки. Рекламы уже зажглись и свет их придавал еще большую достоверность чистым краскам вечера. И этот майский вечер, проведенный с Антоном по разным кафе, до которых тот был большой любитель, сказал Алексею о его родном городе больше, чем десятки часов телевизионных новостей и сотни рассказов в Живом Журнале. Его поразила какая-то эротичная избыточность всего, и плотское кружило голову со всей своей могучей силой, какая отведена ей над человеком. Но не было во всем этом спокойного достоинства, присущего известным ему западным городам, а сквозила нервозная торопливость, и от этого голова кружилась еще сильнее.
И он, наслаждаясь отдыхом, озирая посетителей, думал о Кире, представлял, где она сейчас, что могла сейчас делать, как, наверное, комфортно она чувствует себя во всем этом пряном изобилии.