- Не бойся тятенька, не бойся, девонька, - зашептала телеграфная сосна, - собака не учует: вы наскрозь смолой пропахли, как и я…
Видать, немцу нужен был переводчик, чтобы понять, о чем толкует дерево: лесного языка он явно не знал.
"Только бы не упасть, только бы не упасть", - думала Орина, руки которой вот-вот готовы были расцепиться, она уж понемногу съезжала книзу: вот-вот сядет Павлику на голову. И тут Павлик Краснов… чихнул!
Но одновременно с этим чихом - в свете фонарика показался темный колоб, катящийся с горы; однажды по телевизору Крошечка видела цирковое представление, среди прочего там показывали крутящийся шар, внутри которого стоял человек с широко разведенными руками и ногами и двигал этот пузырь, и вот ей почудилось, что внутри колоба тоже кто-то есть - женщина в колыхающейся юбке, в белом платке с завевающимися концами…
Колоб подскакивал на ухабах, при этом получалось: кереметь, кере-меть!
- Was ist das? - произнес наконец понятное для Орины немец, направивший фонарный свет на странный шар.
Не дождавшись ответа, он нацелился в шар автоматом, выстрелил, а… колоб, сделав очередное "кере-меть", заглотил пули и… вроде как облизнулся, потому что не успел немец закончить слово "Partisa…", как из колоба, наподобие языка, высунулись вилы, проткнули фрица, втянулись обратно, а колоб проехался по упавшему и по завизжавшей собаке. Шар покатился дальше, а… немец со своей овчаркой исчезли. Орина пригляделась: фонарик скакал теперь внутри колобка, мертвый фриц и живая собака, которая вовсю лаяла, тоже оказались в вертящемся пузыре, вместе с женщиной.
В лесу звучали отрывистые голоса, Орина поняла: "Was ist los?" и - "Partisanen!", поднялся остервенелый лай, и такая началась пальба, что мальчик с девочкой стрелой взлетели на самую верхушку, уселись тут на суку, и сосна тотчас укрыла их своими пушистыми ветвями, ворчливо выговаривая:
- Наконец-то догадались! Вот ведь шишки неразумные! Она - ладно, с нее и спросу нет, а ты-то, тятенька, что ж?!
А колоб, мелькая фонарным светом, разгоревшимся у него в пузе, покатился на ближайший голос и лай, и как очередной фриц ни палил в него очередями, как ни ладился рвать пес, - а и эти двое были заколоты выскочившими вилами, и закатаны внутрь прожорливого колобка.
В лесу стало заметно светлее: с верхушки высоченной сосны им было видно, как внизу, на опушке леса, раздувшийся шар окружили фрицы в рогатых касках и закидали его гранатами, при каждом попадании колоб делал так: "кереметь" - и глотал гранату. А после из шара, точно из гигантской лейки, во все стороны брызнули струи воды: немцы заорали дурными голосами и принялись кататься по земле… Овчарки, жалобно скуля, разбежались…
- Чего это они? - спросила Крошечка.
Павлик Краснов, сидевший на соседней ветке, высказал предположение:
- Может, вода-то - кипяток?!
А колоб, уложив автоматчиков на землю, принялся педантично закатывать их, одного за другим, внутрь себя. Ни одного не пропустил! После того как все враги оказались в шаре, он покатился с горы. В тишине было отчетливо слышно: при каждом подскоке на неровностях местности выходит одно и то же - кере-меть, кере-меть!
- Черная метка! - по-своему перевела Крошечка, она уж столько наслышалась за ночь незнакомых слов, что ей хотелось хоть что-нибудь сделать понятным.
А Павлик Краснов сказал, что они, пожалуй, могут слезть с дерева. Ребята кое-как сползли по смолистому стволу и, поблагодарив сосну, которая пригласила их залезать еще, побежали к Смол окурке.
Когда Орина и Павлик, вслед за прожорливым колобом, ворвались в Поселок, то застали еще одну картину боя. Давешний танк выезжал из Прокошевского проулка и поводил своим неимоверно долгим носом, точно принюхивался. И тут Злобины появились из трех мест разом: Борода с Боровом выползли из обрыва, Ломонос и Топор вывернули из-за угла дома Красновых, а Ус с Волохатым выбежали из пустующей избы лесничего Глухова - и все разом кинули в бронированного пришлеца бутылки с зажигательной смесью… Правда, кажется, особого урона не нанесли. Но танк, дымясь образовавшейся на хромомолибдене корочкой, остановился, а из окошка дома Пандоры прямиком на корму башни соскочил Череп с гидроклином, отковырнул задраенную крышку люка, закинул свою бутылку внутрь и вновь захлопнул люк.
Танк как будто вспороло изнутри - катаной броней он был жив, но все живое в нем - если оно было - горело.
А гигантский колоб, перескочив через канаву, - в которую когда-то упала Крошечка, придавленная бревном, - и сказав свое "кере-меть", покатился дальше…
- Уходите, уходите! - закричал Павлик Краснов бригаде Злобиных.
- В сторону! В сторону! - орала и Крошечка.
Сообразительные Злобины и так уж разбегались кто куда, а колоб, будто шарикоподшипник, в котором все каталось и гремело, что-то посверкивало, кто-то полаивал, а кто-то вскрикивал, - навалился на танк всей своей массой, сказал с надсадой "КЕРЕ-МЕТЬ!" и, закатав в себя фашистскую бронетехнику, - на мгновение высунулась бульба ствола, но и она пропала, - грузно покатился вниз по Прокошевскому проулку. Орина с Павликом переглянулись - и бросились за ним. Шар катился, набирая скорость и бормоча свое "кереметь", ребята бежали следом.
Внизу, за лесхозовской баней, Кереметь свернул в сторону болота, и не успели ребята десяток раз перепрыгнуть с кочки на кочку, как тяжеловес с ротой фрицев внутри, с бедолагами-псами, с немецким танком погрузился в торфяное месиво. Мелькнул свет фонарика внутри шара, осветив чье-то лицо с разверстым ртом, кулаки, пытавшиеся прорвать закругленную стенку, и ствол танка, который безостановочно палил, пытаясь пробить противотанковую мину, внутри которой вдруг оказался. Но все тщетно. Прожорливый колоб со всем содержимым быстро погружался в трясину. Скоро темные воды сошлись над ним, а на поверхность выскочили болотные пузыри, и болото сыто рыгнуло: кере-меть.
Ребята, чьи подошвы захлестнуло черной волной, повернулись и понуро побрели назад. Крошечку одно волновало: ей показалось, что женщина, которую она видела внутри шара, это… это… Нюра Абросимова, бабушка Павлика… Неужто те, кто был… убит: муж со свекровью, - ее не простили?! Но ей не хотелось говорить об этом…
И ночь наконец кончилась: из-за реки поднималось солнце в золотой рогатой каске.
…За лесхозовской баней Орина и Павлик свернули и пошли берегом реки, которая, казалось, кровоточила - так ярко разгоралась заря.
Вдруг Крошечка увидела зеленолиственную черемуху, росшую на самом краю обрыва, чьи корни с речной стороны обнажились и жалко повисли. А на дереве, лицом к реке висел… Геннадий Дресвянников.
- Опять он! - пробормотал Павлик Краснов.
Орина закусила губу: и занесло же их сюда… На этот раз Геша молчал. Может, спит? Ведь должен же он когда-нибудь спать?! Не сговариваясь, ребята мышками прошмыгнули мимо страшного дерева. Но крик Дресвянникова остановил их:
- Лиледарители!
Они остановились и обернулись: Геннадий висел боком - весенний сучок, все еще покрытый зеленью, выходил у него из живота. Да и сам Генка вроде как стал лиственеть: листва, точно щетина, пробивалась у него из щек, и обнаженные руки были покрыты не волосками - заостренными зелеными почками, и грудь. Дресвянников повернул к ним лицо с перекрученными, точно корни, мышцами шеи, с косящим глазом в зеленых ресницах и произнес:
- Я ждал вас! Нет, я вас искал. Долго я шел: по стерне, по дороге, по бревнам моста, вдоль реки… Мне трудно было: я совсем разучился ходить! Я вас встречал, я знал, что вы пойдете этой дорогой. Я забыл вам сказать… Это важно.
- Что же… что же ты хотел нам сказать? - спросила Крошечка, отводя взгляд: долго нельзя было смотреть в эти пронзительные черемуховые глаза.
- Ведь вы уж поняли, что это не совсем то место… даже совсем не то место, откуда вы пришли, так?
Ребята, смутившись, переглянулись: они еще не говорили про это - и одновременно кивнули.
- Не каждый может выйти отсюда. Не всякий может вернуться обратно - в нужное место. Даже если очень захочет. Есть такие, которые могут: если время еще не потеряно, если все, что им тут поручили, выполнено… Но чтобы вернуться, нужна карта… Только с помощью карты вы сможете…
Геннадий Дресвянников отвернулся от них - к реке, они видели теперь его темный профиль, отчеканенный на золотой медали солнца.
- И… и что же это за карта? - осмелился прервать молчание Павлик Краснов.
Дресвянников, чье лицо стало восторженным, отмахиваясь от них, торопливо договорил:
- Это не обычная карта, это карта личности. У каждой личности есть своя карта. Вам нужна карта дочери Ли-ли. - И, подняв ладони, очень похожие на листья, Дресвянников приветственно замахал восходящему светилу.
- А какая она из себя, эта карта? - спросил Павлик, и вдруг приподнял левую Оринину руку и развернул ее ладонью к Генке: - Не эта ли?!
Геша, не глядя, покачал головой:
- Нет. Я не знаю… Я ведь не шулер - в чужие карты заглядывать. Я все сказал, что знаю. Дальше вы сами. Идите, вы же видите, я занят, - брюзжал висевший, - я встречаю отца. У нас разговор о наследстве… Он одарит меня всем. Всем…кроме… кроме Ли-ли! - и Геша стукнул себя кулаком в грудь: туда, где рядом с сердцем находилась фарфоровая статуэтка.
Ребята медленно уходили; Крошечка оглянулась: черемуха Дресвянникова уже почти скрылась среди пожелтевших, терявших последние листья деревьев, вот мелькнуло противоестественно зеленое облако, готовое скрыться… И вдруг Генка закричал им вслед:
- Отыщете карту - будете до-ма-а-а! Будете дома - передайте Ли-ле… я ее жду-у-у-у…
Ему ответило волчье эхо.