Таким образом, для мюскаденов тот день в целом прошел в блужданиях вокруг Тюильри, где им велели смотреть в оба. Разодетые, словно на бал, Сент-Обен с приятелями маршировали по площади Карусели с тростями-дубинами под мышкой, бдительно вглядываясь в праздношатающихся ротозеев и рабочих, которые, собираясь группами, с жаром обсуждали создавшееся положение.
- Вон там тип в голубой куртке…
- С острым носом?
- Он самый. - Дюссо кивнул. - Мне решительно сдается, что в прошлом году я частенько встречал его возле Консьержери.
- Вспомнил! Разве его забудешь? Он был присяжным заседателем в революционном трибунале. Сущий живодер.
- Топино-Лебрен! - вскричал Сент-Обен.
- Вот-вот! Это точно он.
Мюскадены обступили подозреваемого, схватили его. Бедный малый, напуганный их грубым обхождением, не сопротивлялся, дал себя утащить, не попытавшись хоть словом позвать на выручку рабочих, вместе с которыми он на чем свет клял дороговизну. Сент-Обен приступил к допросу:
- Твоя фамилия?
- Венсан…
- Назови свою настоящую фамилию!
- Я же вам говорю, Венсан.
- Ты Топино-Лебрен!
- Вовсе нет, меня зовут Венсан, я художник. Спросите у моих соседей.
- Где ты живешь?
- В двадцать восьмом доме по улице Лапп.
- Улица Лапп? - удивился Давенн. - Но это же в предместье.
- Само собой.
- Тебя доставят в комитет.
- Куда? В какой?
- Общественной безопасности. А оттуда в тюрьму.
- Но я художник, моя фамилия Венсан!
Сцены подобного рода разыгрывались то и дело при полном всеобщем равнодушии. Народ, который собирался вокруг, не протестовал, словно бы выжидая удобного момента, чтобы посчитаться с этими господчиками. Мюскадены потащили свою жертву в полицию, на ходу выдумали неопровержимые доказательства, и ни в чем не повинный художник попал за решетку безо всяких формальностей. А Сент-Обен с компанией вернулись на площадь Карусели: расхаживая по двору Тюильри перед рядами построенных там в боевом порядке солдат генерала Кильмена, они в полный голос насмехались:
- Для чего служат сии вояки?
- Мой драгоценный, они ни для чего не нужны, ведь мы здесь.
- Я придерживаюсь того же мнения.
- Они, наверное, недурно дрались на наших границах, но какой от них толк на парижских улицах?
- С мятежом не управишься, как с кавалерийской атакой среди чистого поля.
Старший сержант, услышав эти развязные шутки, двинулся прямиком к наглецам:
- Я вам запрещаю!
- А мы в позволении не нуждаемся, - заявил Сент-Обен.
- Нахалы!
- Разве Конвент ценит ваших солдат больше, чем нас?
- Могу поручиться за это!
Мюскадены подступили к разъяренному старшему сержанту, окружили его.
- Не сметь больше оскорблять армию! - рявкнул он. - А то мы вас сапогами расшвыряем!
- Спокойно!
Потревоженный шумом ссоры, Тальен торопливо сбежал вниз по лестнице, он покинул комитет в спешке, опасаясь, как бы не дошло до столкновения. Он все твердил:
- Спокойствие, граждане!
Старший сержант от возбуждения все подкручивал усы:
- Эти франты издеваются над нами!
- Ни в малейшей степени, - заверил Тальен. - Они просто сгорают от нетерпения начать действовать, чтобы скорее восстановить общественный порядок.
- Хотел бы я посмотреть на их подвиги, гражданин депутат.
- Ты все увидишь, сержант.
- Сперва бы хоть ружье научились держать.
Тальен отвел мюскаденов в сторонку от сержанта-ворчуна и доверительно сообщил:
- Завтра очень рано, в три часа ночи, будьте все на террасе Фельянов: состоится новая раздача ружей и патронов. Оружейная и пороховая комиссия предупреждена. Оттуда, прежде чем предместья проснутся, вы должны поспешить к дому пивовара Сантерра, где прячутся предатели, подстрекающие народ, и окружить его. Вам будет поручена эта важнейшая миссия.
- В предместьях? Но где именно?
- На окраине предместья Сент-Антуан, между ним и бульварами. Вам предоставят проводников. А теперь предупредите всех ваших и с этой минуты отдыхайте. Не забывайте: вы - передовой отряд Конвента.
- Передовой отряд? О, мы сознаем это, - подняв брови, протянул Дюссо.
Сонные, но воинственные, чтобы не сказать рвущиеся в бой, заново вооруженные, напомаженные молодые люди, от которых буквально разило мускусом, в количестве трех сотен перед рассветом собрались на площади Карусель; закинув ружья на плечи или сжимая их в руках, будто вышли поохотиться на кроликов, с самым воинственным видом они хорохорились в предвкушении желанного столкновения. Младший офицер, чья белая перекрещенная на груди портупея поблескивала под луной, позвал их, и они беспорядочной гурьбой, словно на прогулке, двинулись по набережной, где их ждали отряд легкой кавалерии и генерал Кильмен собственной персоной, сам Кильмен со своей багровой физиономией отъявленного пьянчуги, Кильмен Дублинский, повидавший немало сражений в Сенегале и в Америке, неуживчивый, поднаторевший в своем деле; его брала досада при одной мысли, что придется командовать этой ватагой шутов.
- Сент-Обен, скажите, это и есть проводники, которых сулил нам Тальен?
- Боюсь, что так, друг любезный.
- Вот увидите: эти мужланы попытаются присвоить нашу победу.
- Тихо! - рявкнул Кильмен, обрывая их шушуканье. - Постройтесь в три шеренги и шагайте, и чтобы ни звука, а не то я на вас напялю настоящие мундиры!
- Интересно, где он их откопает? - прошелестел Дюссо, подхихикнув.
- Молчать!
Бесшумно, не зажигая огня, воинство мюскаденов в потемках последовало за всадниками, которые продвигались шагом; копыта лошадей обмотали тканью, чтобы не цокали по мостовой. Перед Ратушей свернули, намереваясь незаметно, петляя в тесных переулках, добраться до улицы Сент-Антуан. В пять часов, когда заря только-только забрезжила, они приблизились к площади Бастилии. Встречные простолюдины - у некоторых были пики - смотрели на них неприязненно, однако отступали, прижимаясь к черным стенам своих домов. Никто и не подумал напасть. Так как здесь выращивали огородные культуры, а воздух был теплым, ветерок приносил аромат свежих трав. Дом Сантерра был в двух шагах. Люди Кильмена окружили его, потом, вооруженные саблями и карабинами, сошли с лошадей, взломали двери и ворвались внутрь.
- А мы, нам что делать? - прохрипел Сент-Обен.
- Я же вам говорил, они хотят приписать победу целиком себе, чертовы солдафоны!
Раздосадованные мюскадены, вздыхая, направились к торговкам овощами. Дюссо спросил у одной из поселянок, что у нее в корзине.
- Репа, монсеньор…
- Репа? И это едят?
- У нее едят корешки.
- Ты мне их продашь?
- Если вам угодно…
- Сколько ты хочешь за эту корзину?
- Сто су…
- Держи, вот тебе двадцать франков.
- Ах, сразу видать, что вы больше стоите, чем эти нищие якобинцы!
Вправду ли она так думала? Или, увидев купюру, сказала себе, что буржуа не в меру богаты?
- Она вся в земле, ваша находка, - заметил Сент-Обен, вынимая из корзины одну из репок.
- Эти овощи надо помыть, только и всего.
Они пересекли площадь и приблизились к огромной египетской богине, гипсовой Изиде, которую воздвигли в честь праздника Возрождения нации; она, пережив несколько зим и ливней, все еще походила на фонтан: тонкие струйки воды текли из ее облупленных сосков. Вымыть здесь овощи потребовалось не только им. Мюскадены, оставшись не у дел, раздавали свои деньги поселянам, платя за салат и капусту, которые собирались съесть сырыми. А рядом старая крепость, ставшая исчерпывающим символом французской революции, распадалась в хаотическое нагромождение плит, кустарника, колючих ветвей и диких цветов, заполонивших откосы рвов; камни донжона унесли - они послужили для строительства моста между левым берегом и Тюильри.
Мюскадены протомились в терпеливом ожидании два часа, пока не вернулся Кильмен со своими кавалеристами; генерал, явно недовольный, показался под сенью каштанов, в четыре ряда тянувшихся по бульвару Сент-Антуан. Он миновал, оставив без внимания, дом в итальянском стиле, принадлежавший гражданину Бомарше, старому, но еще доживающему свой век изгнанником в Гамбурге, а у входа в парк, до отказа начиненный гротами и лабиринтами - "национальное достояние", плод безумного вкуса нового времени, куда наши мюскадены часто заходили потанцевать, - не удостоил взглядом статую Вольтера, царящего здесь (его теперь снова полагалось любить).
- Что вы сделали с бунтовщиками, генерал? - сложив руки рупором, осмелился крикнуть мюскаден в красном с золотом жилете.
- Дом был пуст. Мы возвращаемся.
- Той же дорогой?
- Нет, по улице Рокетт. Посмотрим, чем дышат предместья, раз уж мы тут оказались. Вы на сей раз пойдете впереди.
Молодые люди устремились к улице Рокетт, не слишком мелодичными голосами затянув "Пробуждение народа", но народ в то утро и так был весьма пробужден: он бодрствовал на преградившей им дорогу баррикаде из балок и опрокинутых тележек, укрепленной посредством булыжников, вывернутых из мостовой. Эти мужчины и женщины потрясали пиками, разделочными досками, кузнечными молотами; при виде мюскаденов, онемевших и бледных, они взревели:
- Идите сюда, малыши, мы вам глотки-то перережем!
- Живьем шкуру сдерем!
- У нас лес пик, пора собрать для них урожай голов!
Кильмен, пришпорив своего серого коня, выехал вперед:
- Разберите баррикаду!
- Чего ради? - зарычала беззубая матрона.
- Ради того полка, который присоединится к нам, и пушек, которые он пустит в ход, чтобы расчистить эту улицу!