- Что это ты собираешься увидеть?
- Нельзя палить куда попало, они же нас в порошок сотрут, эти несчастные. И потом, гражданин народный представитель, между нами будь сказано, они хотят есть.
- Увы! Я это понимаю…
- Понимать мало. Мы тоже голодны, мои люди и я, у нас второй день маковой росинки во рту не было.
- Я позабочусь об этом, капитан.
- Есть смысл поторопиться, гражданин.
Вслед за своими товарищами Делормель, весьма озабоченный, взошел на крыльцо. Он не доверял этим драгунам. Они выходцы из пригорода, в прошлом волонтеры то ли Рейнской армии, то ли войск, стоявших у Самбр-и-Мёз, они противостояли контрреволюционной европейской коалиции, их не было в Париже во время Террора, они его не пережили и считают теперь, что все это было необходимо, дабы задушить предателей, стремившихся отдать родину во власть чужеземцев и роялистов. Они любили Марата, они читали "Папашу Дюшена", газету этого мерзавца Эбера. Кому они будут повиноваться - Конвенту или черни? Народный представитель издали еще раз посмотрел на драгун: их сабли оставались в ножнах. Что, если они стакнутся с мятежниками?
Крики не умолкали, к ним присоединился грохот барабанов. Там, за толпой женщин, Делормель увидел ополченцев из народных секций, они, впрягшись в пушки вместо лошадей, тащили их за собой.
Едва перевалило за полдень, как решетчатая ограда рухнула. Тюильри тотчас заполонили женщины, рабочие, секционеры из предместий. И все они, впервые в жизни переступившие порог этого дворца, не тратя времени на любование позолотой, люстрами, коврами, которые безжалостно топтали, на бегу сбивались в плотные кучки и, пользуясь своей многочисленностью, проникали во все закоулки. Они горланили, толкались, угрожали, братались, смешивались с буржуа из парижских секций, с солдатами, которых они обступили кругом, и те потонули в их потоке. Вскоре уже было не отличить осажденных от осаждающих. Национальные гвардейцы из благополучных кварталов и из предместий носили одинаковую форму, более или менее придерживаясь устава: у синих егерей были зеленые эполеты, у пехотинцев красные подкладки. Неразбериха вышла полнейшая. Какой-то генерал, уже лишенный головного убора, скатившись кубарем с главной лестницы, исчез в этой массе. Верзила Дюпертуа, без которого вторжение не обошлось, дыша ему прямо в лицо, брякнул:
- Знатная у тебя сабля.
- Слишком острая, - поддержал дылда в красном колпаке. - Порезаться можешь.
В этом буйном водовороте мужчин и женщин Дюпертуа вытащил у генерала саблю, второй сдернул с него поясной ремень, третий стянул носовой платок, какой-то мальчишка стибрил бумажник, а злополучный воин, оглушенный, полузадохшийся, в такой давке не смог, бедняга, дать должный отпор - развернуться-то негде. Феро, депутат от Пиренеев, проносимый мимо этой толпой, сквозь которую насилу пробился, хотел ему помочь:
- Оставьте генерала Фокса в покое!
- Это что еще за кобель? - вопросил Дюпертуа в пространство.
- Феро! - заверещала табачная торговка, обычно предлагавшая свой товар в главном вестибюле дворца.
- Фрерон? - прорычал Дюпертуа. - Предводитель пудреных сопляков?
В силу такого недоразумения Дюпертуа вырвал у какого-то буржуа заряженный пистолет и выпустил пулю в горло Феро. Толпа, посторонившись, предоставила депутату свободное место, чтобы рухнуть к подножию мраморной лестницы. Сбежав по ступеням в окружении целого батальона своих приятелей-якобинцев, Дюпертуа склонился над трупом и, по-мясницки крякнув, перерубил краденой саблей его шею. Схватил голову за длинные волосы и поднял. Кровь потекла по его рукаву, и он покатился со смеху:
- Робеспьер, ты отомщен!
- Пику! Дайте ему пику!
Какая-то гарпия протянула ему свою, и Дюпертуа насадил на нее голову Феро, чтобы все видели. Раздались рукоплескания и крики ужаса, потом за слесарем потянулась импровизированная процессия, а он, потрясая своим отвратительным трофеем, как знаменем, заставлял толпу расступаться. Так он прошел через весь главный вестибюль. Оказавшись перед зеленой суконной портьерой, прикрывающей вход в залу заседаний, Дюпертуа обернулся:
- Долой Конвент!
- Долой! - подхватили мятежники.
Дюпертуа первым вошел в залу. Самые решительные последовали за ним. Депутаты ужаснулись при виде этой головы, насаженной на пику, - головы их коллеги, отвечавшего за снабжение Парижа продовольствием. Замерев у подножия трибуны, Делормель теребил рукоятки своих бесполезных пистолетов. Депутаты обнажили головы, и когда Дюпертуа продемонстрировал председательствующему Буасси д’Англасу голову убитого народного представителя, тот, сидя на своем возвышении, приветствовал ее кивком. Тут поток народа хлынул в залу, распевая "Марсельезу", которую депутаты, кто с перепугу, кто из сочувствия, хором подхватили. Дюпертуа удалился, как пришел, охраняемый женщинами и мужчинами из предместья Сент-Антуан, причем зычным голосом, несмотря на страшный шум разнесшимся далеко, гаркнул напоследок:
- Надо разогнать это сборище богатеев!
- Здесь нет никого, кроме граждан! - завопил низенький потный депутат, в этот момент оказавшийся на трибуне.
- У-y! Всех вон!
Дюпертуа со своей пикой и головой Феро скрылся из виду. Улюлюканье и крики "Вон!" теперь сменили гимн, но оратор стоял на своем, не унимался:
- Здесь нет ни бедных, ни богатых!
- Лжец!
- Вон! У-лю-лю!
Делормель оттеснил маленького депутата, сам залез на трибуну в надежде утихомирить мятежников, прибрав к рукам их лозунги, чтобы тем ловчее повернуть их по-иному.
- У тебя брюхо богатея! - крикнула ему торговка из Чрева Парижа.
- А ты сама богата, гражданка?
- Вот уж нет!
- Однако твой живот стоит моего.
- Это ни о чем не говорит!
- Вот и я о том же.
В толпе наконец раздались смешки, это разрядило напряжение. Делормель получил слово, и он его не упустил:
- Я прибыл сюда из Кальвадоса. Там я был простым кровельщиком. Революция меня возвысила. И вот я стою перед вами, такой же, как вы, потому что я вышел из народа.
- Ты вышел из него, но в нем не остался!
- Молчи, негодяй! Молчи! У нас в Нормандии людям, чтобы выжить, приходится варить похлебку из травы, у них больше ничего нет…
- У нас тоже!
- Ты супчик из корней не пробовал, гражданин?
- Я пробовал, - сказал Делормель. - И мне также известно, что генерал Баррас отправился в провинцию с намерением путем реквизиций добыть продукты, нужные, чтобы прокормить Париж. В это самое время из Нанси, из Компьеня, из Шартра уже выезжают огромные обозы зерна.
- Времени больше нет!
- Чего вы требуете? Хлеба? Он на подходе.
- Упразднить комитеты! - выкрикнул какой-то бойкий малый, размахивая топором.
- На голосование! - возгласил депутат из тех, что занимали первые ряды.
- Чем же вы их замените?
- Комиссией в новом составе, и пусть возьмут на учет зерно и хлеб, выпустят из тюрем патриотов, а наши секции объявят себя постоянно действующими!
- Что ж, - сказал Делормель, удивленный притязаниями этого бойкого субъекта. - Пусть решает председатель.
И он поднял глаза на Буасси д’Англаса, но тот как воды в рот набрал.
- Он устарел, этот председатель!
- Другого! Другого!
Говорильне конца не будет, сообразил Делормель, но санкюлотам надоест. Им подавай обещания? Почему бы и нет? Подумав так, он в то же мгновение заметил у выхода Тальена, тот прошел под аркой и скрылся из виду.
Незадолго перед осадой Тюильри Комитет общественной безопасности из предосторожности удалил оттуда мюскаденов. Они возбуждали у мятежников слишком сильную ненависть, их бы всех перебили. Итак, они, расположившись в отдаленных уголках парка, нежились меж грядок на травке в тени деревьев. Им выдали деньги и ружья, переписав их поименно в полицейский регистр; самые недоверчивые, среди которых были Сент-Обен и его приятель Дюссо, отказались фигурировать в этом списке и ограничились тем, что смотрели, как жандармский лейтенант объясняет добровольцам ружейные приемы, ведь многим никогда еще не случалось хотя бы разок выстрелить. Сент-Обен посмеивался, глядя на унылую физиономию лейтенанта, принужденного возиться с рекрутами, которые из всех видов оружия предпочитали болтовню.
- Ружье заряжают в двенадцать приемов…
- Двенадцать? Почему двенадцать? - переспрашивал мюскаден с собранными в шиньон волосами.
- Потому что по уставу! Я повторяю. Открываете полку…
- Это как?
- Вот здесь, шпак несчастный!
- Ну, открываю. Ой, чуть ноготь не сломал!
- Берете патрон…
- Где, черт возьми? - морщился другой щеголь.
- В походной сумке.
- Я тут ничего не вижу…
- Она у вас что, пустая? Вам такую выдали?
- Ах нет… Но ее ремень портит форму моего редингота.
- Так что вы видите в вашей походной сумке? - багровея, вопрошал офицер.
- Два бумажных свертка.
- Так вот, это и есть ваши патроны, дуралей! Два пакета по пятнадцать патронов в каждом!
- Не кричите, лейтенант…
- Чтобы взять патрон, разорвите обертку…
- У меня нет ножа, - плаксиво тянул тощенький юнец в зеленом.
- У меня тоже, лейтенант. Чем же мне?..
- Зубами!
- Но у нас же будет полон рот пороху!
- Какой у него ужасный запах, лейтенант!..
Тальен, размахивая руками, шагал по аллее. Он представил отчет комитетам и только что выступил с предостережениями перед двумя сотнями завербованных юнцов:
- Бунтовщики сейчас диктуют свои законы! Они притащили пушки своих секций! Они терроризируют Собрание, убили Феро!
- Феро?