Тридцать четыре! Не слишком грозное войско.
– А ты взгляни глазами Астарты, – сказал бригант. – Ты настолько значителен, что она посылает против тебя десятую часть своих воинов. По какой-то причине она тебя боится.
– У нас нет ничего, чего она могла бы бояться.
– У вас здесь, Коррин, занимается огонь. Еще очень маленький, не спорю, но однажды я видел, как целый лес сожрало пламя пожара, занявшегося от уголька небрежно разведенного костра. Вот чего она боится: пожара, в который разгорится ваш огонь.
– Я устал, Прасамаккус. Поговорим утром.
– Пойдешь со мной на охоту?
– Может быть. – Коррин встал и направился к пещерам.
– Ты очень мудр, – сказала Лейта, сбрасывая одеяло и садясь рядом с Прасамаккусом. Он улыбнулся.
– Будь это так! Тогда бы я сейчас охотился в Краю Между Стенами или был бы в Калькарии с моей женой.
– А у тебя есть жена? Ты ничего про нее не говорил.
– Вспоминать немного больно, и я стараюсь не думать о ней. Где бы она сейчас ни находилась, она видит не те звезды, что вижу я. Спокойной ночи, Лейта.
– Спокойной ночи, Прасамаккус. – На несколько минут воцарилось молчание, а затем Лейта шепнула:
– Я рада, что ты здесь.
Он улыбнулся, но ничего не ответил. Не время для разговоров… сейчас, когда во сне он увидится с Хельгой.
Она была из Зимних Семерых.
– И что произошло с ней?
– Два дня спустя муж выдал ее стражам, а меня назвал как убийцу. Вот я и бежал к Коррину.
– Я полагал, что восстать должны многие.
– Так и было, – сказал Бальдрик. – На севере восстало целое войско – две тысячи человек, но их схватили и распяли на деревьях Калиптаса. Астарта наложила на них чары, и даже когда вороны склевали все мясо с их костей, они были еще живы. Их крики доносились из леса более двух лет, прежде чем она смягчилась и отпустила их души. С тех пор мало кто решается восстать.
Они приблизились к предгорьям Этрусков под вечер на следующий день. Горы высились перед ними жилистыми великанами на фоне клубящихся грозовых туч.
– В миле впереди в узкой долине есть хижина, – сказал Бальдрик. – Мы сможем переночевать там.
Лачужка была пуста, ставни свисали на истлевших кожаных петлях. Однако ночь не была холодной, и они сидели у огня, лишь изредка обмениваясь двумя-тремя словами.