- С…спасибо. М…можно, я сразу надену? - сказал Илья, не объясняя, что к Стонкусам не может явиться в лагерном. Да и Анечку напугает. - А эт…тот сожгу во дворе. Хочу, - он замялся, - в…видеть, как оно г…горит. Потом уйду.
- Можете не уходить. Вы нам не мешаете.
- Мне н…надо. Обязательно н…надо. - Но куда и зачем, объяснять не стал.
- Только сперва поешьте.
- Б…большое спасибо.
То, что он назвал лагерным тряпьем, горело долго, очень долго, словно нехотя. А когда пламя наконец проглотило номер, Илья оставил эту полосатую "униформу" дотлевать и вернулся к Тадасам, хотя ему и очень не терпелось пойти к Анечке.
- Долго же ваши шмотки горели, - удивился Тадас.
Котрина разлила борщ в три тарелки, Илье больше всех.
- Жаль, что забелить нечем.
А он и забыл, что борщ забеливают. И удивился, когда Котрина положила на стол целую буханку хлеба. Как он в лагере мечтал об этом - чтобы на столе лежала целая буханка, от которой можно отрезать толстые ломти.
Тадас отрезал три, каждому по одному. И одинаковые.
Илья откусывал от своего по маленькому кусочку, чтобы хватило на весь борщ.
Поблагодарив хозяев, заторопился уходить. Они тактично не спросили его куда. Но Тадас вдруг попросил его без него в свою (он даже запнулся) бывшую квартиру не ходить.
- Я н…не туда.
Оказавшись на улице, Илья вдруг почувствовал себя очень одиноким. Навстречу ему шли какие-то чужие люди. Он пытался утешать себя тем, что ведь и раньше, до войны, по улицам ходили незнакомые люди. Да, но тогда он чувствовал себя им ровней.
Свернув на улицу, где жили Стонкусы, Илья разволновался: сейчас он увидит Анечку! Узнает ли она его? Наверное, не узнает. Ведь тогда она была совсем маленькой! А прошло столько времени. И что с Лейей? При ликвидации гетто их разлучили. Говорили, что женщин увезли в другой лагерь. Хоть бы она там выжила…
Вдруг он остановился в испуге: куда заберет Анечку? Ведь в их квартире живут другие люди!
По лестнице поднимался с бьющимся сердцем. Жаль, что один. Знать бы, в каком лагере Лейя, расспросил бы кого-нибудь.
В дверь Стонкусов позвонил не сразу. Ждал, пока сердце перестанет колотиться. На звонок нажал робко. Даже показалось, что в квартире его никто не услышал. Но нет, кто-то идет к двери. Открывает!.. Но это почему-то не Стонкус, а какой-то незнакомый мужчина.
- Д…добрый день. Я… - Он замялся, не знал, как теперь сказать - к "господину" или к "товарищу". - К артисту С…стонкусу.
Мужчина ухмыльнулся.
- Для этого вам надо поехать в Германию.
- К…как в Германию? Их что, вывезли?
Мужчина опять ухмыльнулся.
- Может, и захватили с собой. А может, сам драпанул со своими хозяевами.
- К…какими хозяевами? Он же ар…артист. И жена его ар…артистка.
- А что, артисты не могут быть предателями? Короче, теперь эта квартира принадлежит мне.
За его спиной, на вешалке, Илья увидел шинель советского офицера. А новый хозяин уже взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее.
- Меня удравшие в Германию не интересуют. И прошу больше сюда не приходить.
И закрыл дверь.
Илья так и остался стоять по ту сторону квартиры Стонкусов. Корил себя за то, что не объяснил офицеру, что Стонкус не сотрудничал с немцами. Наоборот, спас их дочку.
Но дверь была закрыта. А позвонить еще раз он не решился.
На обратном пути Илья едва не заблудился. Расстроенный, завернул на какую-то неизвестную, в развалинах, улочку. С нее повернул на другую, еще на одну, пока не увидел вдали верхушку знакомого костела, за которым их дом.
До поздней ночи он, от волнения еще больше заикаясь, рассказывал Тадасу и Котрине, как просил у рабочего на фабрике и у знакомого скрипача, чтобы те взяли ребенка. Получив отказ, не обижался, понимал, что не имеет права просить. Но они с Лейей так жаждали спасти дочку. Рассказал, как, случайно попав к Стонкусам, решился… Может быть, они, знаменитые артисты, не вызовут у власти подозрения? И Стонкусы на самом деле согласились. Сперва он, а потом и она. Но почему они уехали вместе с отступающими немцами? Неужели боялись наказания русских за то, что он сыграл роль немецкого офицера? Нет, скорей всего, их вывезли. И вот ребенок недосягаемо далеко. Даже подумать страшно о том, что он больше не увидит ее, что Анечка вырастет в чужой стране. Может, Стонкусы решили, что они с Лейей погибли, и не стали девочку травмировать правдой. Если Лейя в лагере чудом выжила и вернется, она, бедная, еще и этот удар судьбы не перенесет.
4
К счастью, Лейя выжила, вернулась. И прямо с товарной станции, куда дотащился их состав, поспешила к Стонкусам. Крепче повязала на голове платок, чтобы не соскользнул: не появляться же перед Анечкой бритоголовой лагерницей? Напугает ребенка. Да и перед Стонкусами неудобно.
Когда дверь открыл незнакомый человек, она растерялась. Пыталась объяснить, что, видно, ошиблась номером, что она к артисту Стонкусу. И на самом деле могла ошибиться, ведь до войны была у них всего один раз.
- Здесь такой больше не проживает.
- А вы не знаете где?
- Знаю. В Германии.
- Почему… в Германии?
- Потому что драпанули вместе со своими хозяевами. Я это уже сказал приходившему сюда мужчине.
У Лейи забилось сердце.
- Какому… мужчине?
- Вашей национальности. Я его просил и вас прошу больше меня не беспокоить. - И захлопнул перед нею дверь.
Лейя понимала, что должна торопиться домой, потому что, может, это приходил Илья, но стояла, уставившись на закрытую дверь. Анечки за нею нет. И Стонкусов нет. Спасли ее от немцев и увезли к ним же. Хоть и говорят, что теперь они другие, но ведь и те, прежние, остались.
Вдруг она привычно, как в лагере, оборвала себя: не думать о плохом! Не поддаваться страху. Правда, тогда был другой страх: что загонят в газовую камеру и оттуда, уже мертвую, сунут в печь крематория. А когда рыли противотанковые рвы, стоя по колено в ледяной воде, и становилось совсем невмоготу, тогда она молитвенно обращалась к Анечке: "Доченька, придай мне сил! Ради встречи с тобой и папой помоги мне!" И представляла себе, как Анечка при встрече обнимает ее. Внезапно Лейя словно очнулась: а ведь это Илья приходил сюда! Значит, живой, вернулся!
Преодолевая привычную боль в ногах, она спустилась по лестнице. И побрела домой - в их прежний, довоенный дом.
Добрела.
Лестница ей показалась какой-то другой, хотя и знакомой. Но кнопка звонка с красной точечкой была той же. Раньше ей не надо было звонить, она открывала дверь своим ключом. Даже когда их выгоняли в гетто, она, заперев дверь, сунула ключ в карман.
Но на звонок никто дверь не открыл. Еще раз позвонила. Опять тишина. "Может, его нет дома? Или… - она вдруг испугалась мелькнувшей мысли, - к Стонкусам приходил вовсе не Илья. У артистов ведь много знакомых. Но тот, новый хозяин, все же сказал "вашей национальности"".
Лейя устало опустилась на верхнюю ступеньку и стала ждать Илью. Даже задремала. Проснулась от стука входной двери. Сюда поднимались двое: женщина и мужчина. Но сил встать не было.
- Кого вы тут ждете? - строго просил мужчина.
- Своего мужа. Мы здесь живем.
- Может быть, когда-то жили. Но теперь живем мы. И вам тут делать нечего. Я уже предупредил об этом приходившего сюда мужчину.
- Моего мужа? Илью Шераса? - дрогнувшим голосом спросила Лейя.
- Не знаю. Я его документов не проверял. Хотя, наверное, следовало бы. А то теперь каждый… - он осекся, поскольку явно хотел сказать "еврей", - может претендовать на хорошую квартиру.
Лейя был готова бежать искать Илью. Даже встала. Но спохватилась: она не знает, куда бежать.
- А… где он?
- Это не мое дело. И прошу больше нас не беспокоить.
Лея смотрела, как он своим ключом открывает их дверь, пропускает жену, сам собирается войти. Но на пороге остановился.
- Спросите в пятой квартире. Я их видел вместе.
- С Тадасом?
Но он не ответил. Вошел, закрыл дверь. Щелкнул замок.
Лейя стала спускаться по лестнице. Понимала, что должна торопиться - ведь там, в пятой квартире, у Тадаса ее Илья! Но почему-то останавливалась на каждой ступеньке, оттягивала время: может, этот новый жилец их квартиры нарочно так сказал, чтобы избавиться от нее.
Перед дверью Тадаса прислушалась. Там было тихо. Может, Тадас на работе, а Котрины тоже нет.
Хоть и не сразу, решилась позвонить.
- Кто там?
- Господин Тадас, это я, Лейя Шерене.
- Л…л…лейя?!
Нет, ей не послышалось, это голос Ильи. Она схватилась за ручку, чтобы не упасть, - ноги подкосились.
Дверь открылась. За спиной Тадаса стоял Илья, только трудно узнаваемый.
Он обнял ее, дрожащую, да и сам дрожал. Тадас с Котриной тихонько вышли. А они стояли обнявшись и сквозь слезы повторяли имена друг друга.
Внезапно Лейя заплакала:
- А наша доченька в Германии!
- З…знаю. Но н…не теряй надежды.
- Это я там, в лагере, не теряла, а здесь…
Услышав ее рыданье, Котрина вошла со стаканом воды.
- Попейте, нельзя оплакивать живую.
- Я не… ее… оплакиваю, себя.
Зубы Лейи стучали о край стакана.
- И себя нельзя. Вы оба живы, и слава Богу. А с ребенком еще встретитесь. В жизни всякие чудеса бывают. Разве не чудо, что назло Гитлеру вы оба уцелели?
- Ч…чудо.
- Ничего, Илюша, ничего. - Она только теперь осознала, что он заикается не от волнения. - Главное, что живой. А это пройдет.
Вернулся и Тадас.
- Жена права. Главное, что вы оба живы, что дочка хоть и далеко, но у надежных людей.