Пока они ехали в городе, застревали в пробках, останавливались у воспаленных светофоров, Елену продолжали мучить страхи и дурные предчувствия. Когда они выбрались за Кольцевую дорогу, катили по Дмитровскому шоссе среди тяжеловесных фур, ей продолжало казаться, что в этих фурах движется вслед за ней весь груз ее огорчений и страхов. Но когда шоссе опустело и машина обрела скорость, полетела мимо подмосковных поселков и рощ, Елена почувствовала освобождение. Страхи и напасти еще гнались за ней, но машина с легким шелестом отрывалась от них, и они отставали. На душе становилось светлее, свободнее. Сидящий за рулем Бекетов был тем кудесником, кто принес освобождение, увлек в полет среди полей и перелесков. Она не знала, куда направлен этот полет, но вверяла себя его крепким, сжимавшим руль рукам, его зорким глазам, в которых переливались снежные просторы, березняки, черные ели.
– Ты мне не скажешь, куда мы едем?
– Поверь, это прекрасное место.
Она верила, что это прекрасное место. Там она укроется с любимым человеком от разъяренных толп и ядовитых страстей, унизительных обманов и отвратительного раздвоения. Только он и она. И словно кто-то, летящий над ними, услышал ее. Осыпал белой крупой. Дунул из полей белой метелью. Окружил вихрями. Помчал через дорогу снежные струи. Они оказались среди снегопада, который укрыл их своей летящей завесой, спрятал от случайных глаз, заслонил, как в сказке, от злой погони. Они улыбнулись друг другу. Бекетов достал телефон и выключил. Елена сделала то же самое. Теперь были отсечены все связи с городом, разорваны все тенета, умолкли все назойливые голоса.
Снег шел, мелькали редкие деревеньки, разрушенные колокольни. Иногда с воспаленными фарами проносилась встречная машина. Появлялся на мгновение бредущий по обочине путник. А когда снег кончился, возник Углич со своими разноцветными лубочными домиками и синими куполами. Побежали деревеньки с чудесными резными наличниками. Елена умилялась, ликовала, славила их побег и свое избавление.
Уже стемнело, когда они свернули с шоссе, покатили в густых елях по узкому асфальту. Остановились перед шлагбаумом, подле которого светилось оконце будки. Вышел охранник с фонариком, осветив номер машины. Отдал Бекетову честь и впустил в еловую чащу. Редкие голубые фонари освещали снег. Дорожка привела к одинокому коттеджу. Уютно светили оранжевые окна. Они оставили машину, поднялись по хрустящим ступеням, вошли в прихожую. Елена, снимая шубку, поняла, что именно об этом она мечтала, порываясь убежать из города, спасаясь от невыносимых забот.
Золотились деревянные стены. Из прихожей коридор вел в соседнее неосвещенное пространство, где темным стеклом застыл бассейн. В гостиной жарко горел камин. На столе на блюде темнел кусок запеченного мяса. Стояла бутылка вина. В вазе светились яблоки, груши, свисала виноградная гроздь. В приоткрытую дверь виднелась спальня с таинственными шелками. Казалось, здесь недавно побывал гостеприимный хозяин, все приготовил и скрылся, растворился в этих елях, снегах, голубых фонарях.
– Ты кудесник, – сказала она, протягивая руки к камину, подходя к стеклянным дверям, ведущим на заснеженный балкон. – Ты говорил о чуде. Вот оно и случилось.
Они сели за стол. Он резал ломтями мясо, которое было еще теплым. Наливал в бокалы вино. Держал бокал за хрупкое донце и, глядя ей в глаза, говорил:
– В этой безумной гонке, в этих треволнениях, где одна забота сменяет другую, у меня и секунды не было сказать, как я тобой дорожу. Как люблю тебя, как любуюсь тобой. Как мне дорог твой нрав, твой чудесный голос, твои дивные пальцы и сладкие губы. Ты моя единственная и неповторимая, Господь Бог создал тебя для меня, и я нуждаюсь в тебе. У меня было помрачение, когда я в тоске бросил все и уехал, не простившись с тобой. Но если бы ты знала, сколько раз ты мне снилась! Будто мы идем по берегам каких-то волшебных рек. Или мчимся на машине, как тогда в Ницце, под огромными пернатыми пальмами, сквозь которые сверкает море. Или входим в просторные храмы, где звучат песнопения, из купола летят аметистовые лучи. И ни одного тревожного сна, ни одного дурного предчувствия. Только красота, нежность. Я привез тебя сюда, в снега и ели, чтобы сказать, как ты мне дорога. Господь соединил нас, провел через испытания, чтобы мы больше не расставались. Пью за тебя, моя ненаглядная.
Они чокнулись. Звон тихо плыл, не удаляясь. У Елены сладко кружилась голова. Сыпались угольки в камине. Глаза Бекетова, сияющие, очарованные, глядели на нее, и в них было обожание.
Она медленно выпила вино. Через минуту почувствовала, как посветлело в комнате, как деревянные стены стали золотыми, словно наполнились медом. Темные сучки в потолке превратились в фиолетовые живые глаза.
– Я благодарна тебе за эти слова. Ты мой милый. С тобой я ничего не боюсь.
Бекетов поднялся, приблизился к проигрывателю, стоящему возле камина. Достал сверкнувший в его руках диск. Медленная, сладкая музыка, под стать медовым стенам, тихому колыханию занавесок, отблескам камина, полилась, и Елене казалось, что она ждала именно эту музыку, угадала ее.
– Потанцуем, – сказал он.
– Мы танцевали с тобой единственный раз, в Париже, в ресторане "Гонкур".
– И еще один раз на Оке, когда хлынул дождь и мы танцевали с тобой в ливне.
Он поднял ее из-за стола, обнял. Они танцевали. Она чувствовала щекой его горячую щеку, его руки на своей талии, его губы, скользнувшие по ее шее. Они кружили от окна, за которым притаились заснеженные ели, к камину, в котором дышали огоньками два золотых полена. К столу, на котором блестело стекло и светилась виноградная гроздь. К приоткрытым дверям в сумеречную спальню, где переливались шелка. К тому речному откосу, под которым неслась и бурлила иссеченная ливнем река. К серебряному саксофону, похожему на морского конька, в руках у маэстро, который раздувал лиловые щеки и подмигивал танцующим парам.
Елена закрыла глаза и блаженно думала, что это и есть долгожданное чудо, о котором она тайно мечтала.
Они лежали в спальне на широкой кровати, с которой соскользнуло на пол шелковое покрывало. Он целовал ее брови, легкими пальцами расчесывал ей волосы, тихо дышал на лоб, словно отгонял невидимых духов тревоги. Она, закрыв глаза, чувствовала на веках прикосновения его губ, оставлявших цветные пятна – золотые, голубые, нежно-зеленые, словно это были лепестки цветка, который он держал в губах.
– Какое счастье, что мы убежали, – сказала она. – Мне больше никто не нужен. Никого не хочу ни видеть, ни слышать. Только ты. Разве мы не можем навсегда от всех убежать?
– Если хочешь, мы не вернемся. Это заблуждение, моя гордыня – думать, что от меня все зависит. И ход истории, и судьба России. Какой это вздор! Мы крохотные пылинки, которые летают в солнечной комнате. Попадают в луч, загораются то красным, то золотым и гаснут, меркнут навсегда. Это миг нашей жизни, дар, отпущенный Богом. Чтобы мы могли любоваться друг другом, и этими угольками в камине, и этой полосой света, в которой лежит упавшее покрывало с китайским драконом. Мы убежим навсегда. У меня есть сбережения. Поселимся в тихом городке, родине двух цариц. Столько непрочитанных книг, столько чудесных стихов, столько божественных песнопений, которые звучат в монастырском храме у отца Филиппа… Скажи, и мы уедем.
– Уедем.
Он целовал ее шею, ее открытую грудь, и она чувствовала, как от его поцелуев наливаются и твердеют соски. Ей казалось, она слышит шепоты, шелесты, отдаленные чудесные звуки. Видит голубые сугробы, белые колонны собора, крохотные, в янтарном солнце, домишки. Она идет среди этих снегов, и в открытую форточку раздаются звуки рояля, восхитительная музыка, от которой – счастье, сказочное ликование, предчувствие небывалого чуда.
Елена прижимала к себе его голову, не отпускала, хотела, чтобы он задохнулся у нее на груди.
Среди ночи Елена проснулась. Бекетов спал, а в ней такое бережение, такая любовь к нему!
Она поднялась с кровати. Прошла босиком в гостиную. Было темно, только в камине едва розовели под пеплом угли. Подошла к балкону. Открыла дверь. Ледяной воздух охватил ее голое тело. Она сделала шаг вперед. Ступни утонули в снегу. Близко стояли черные, отяжелевшие ели. В острых вершинах сверкали звезды. Прекрасные, лучистые, посылавшие ей свои небесные силы. Она стояла голая под звездами, которые осыпали ее туманной росой, и она была окружена прозрачным свечением.
Утром янтари на стенах, синева в окне, озаренные вершины елей, снег на отяжелелых ветвях. Елена открыла глаза и испытала миг счастья, как в детстве, когда каждая клеточка славила пробуждение. В гостиной Бекетов звенел посудой, появлялся и исчезал, в розовом махровом халате.
– Соня, вставай. Смотри, какой пушкинский день! – Он нашел под одеялом ее щиколотки, огладил прохладными руками колени, поцеловал в глаза. – Завтрак на столе.
Он наливал ей кофе, угощал бутербродами с холодным мясом. Она позволяла за собой ухаживать, смотрела, как в виноградной ягоде горит золотое солнце. Вспоминала вчерашние звезды.
– Нас ждут приключения, – сказал он.
– И что это будет?
– "А знаешь, не запрячь ли в санки нетерпеливого коня? И навестить поля пустые, леса, недавно столь густые, и берег милый для меня".
Он подвел ее к окну и показал стоящий у крыльца снегоход, красный, с заостренным клювом, стеклянным блеском лыж.
– Это и есть наш конь?
– Нетерпеливый конь "Ямаха".
– Но я никогда не каталась на снегоходах.
– Значит, тебя ждут откровения.