Градобоев нервно перемещался по кабинету. Он пытливо и недоверчиво взглядывал на Бекетова, словно стремился обнаружить его вероломство. Обходил его со спины, будто хотел обрушить на него неожиданный удар. Вдруг подошел к Елене, обнял ее за плечи, положил ей руку на грудь, зорко смотрел на Бекетова. Елена сжалась, не в силах отстраниться, чувствовала сильную руку Градобоева, больно сминавшую грудь. Бекетов спокойно смотрел на безделушки, украшавшие рабочий стол.
Градобоев отошел от Елены:
– Я согласен, Андрей Алексеевич. Действуйте. Елена будет нашей посредницей. А ты останься, – обратился он властно к Елене.
Бекетов вышел из особняка. Дышал холодным, стальным воздухом, в котором кружились снежинки. Медный истукан в треуголке высился над черной водой. Бекетов испытывал острое злое веселье. Внедрение в стан врага состоялось. Враг был инфицирован. Теперь предстояло следить за развитием эпидемии.
ГЛАВА 11
Квартира на Тверской, где жил Бекетов, досталась ему от родителей, которые умерли друг за другом в последний год перестройки. Сначала мучительно умирала мать, и ее угасание протекало одновременно с болезненным угасанием страны. Отец, полковник разведки, изъездивший все горячие точки в Азии, Африке и Латинской Америке, оставшись вдовцом, часами сидел перед портретом жены и плакал. Бекетов видел, как с каждым днем все глубже вваливаются его щеки и утопают глаза, словно мать из портрета забирала его к себе. Отец умер через неделю после того, как с Кремлевского дворца спустили красный флаг.
Бекетов берег оставшуюся от отца коллекцию фетишей, которые тот привозил из своих военных походов. На полках стояли шкатулки из афганских лазуритов и стеклянные вазочки из голубого гератского стекла. Медные ритуальные колокольчики из кампучийских пагод. Черные африканские маски с инкрустациями из морского перламутра. Чешуйчатые чучела крокодилов из мутных никарагуанских рек.
От матери остались висящие на стене иконы и камушек, найденный ею на берегу Генисаретского озера. Мать утверждала, что на камне видно изображение Христа, но Бекетов так и не мог его разглядеть.
Над письменным столом висела фотография отца и матери, оба молодые, прекрасные, прижались друг к другу щеками, окруженные едва заметным сиянием. Рядом, в лакированной деревянной рамке, висел портрет деда в лейтенантском мундире с ромбами, с темными, строгими глазами, в которых уже притаилась его скорая гибель. Дед погиб под Сталинградом, в безвестном хуторе Бабуркин, и всю жизнь Бекетов собирался посетить этот горький хутор, поклониться деду, да так и не собрался.
Отсюда, из этой квартиры, Бекетов уходил каждое утро в школу, укрывшуюся в путанице переулков. Отсюда вместе с рыдающей родней выносил материнский и отцовский гробы. Отсюда уехал в Америку, в Йельский университет, где прослушал курс по социальной психологии. Отсюда уходил на работу в банк, куда пригласил его преуспевающий друг отца. И отсюда же, совершив головокружительный взлет, отправлялся в Кремль, в Администрацию президента, благо рубиновые звезды Кремля, казалось, горели над соседними крышами.
И теперь, проснувшись в этой большой, пустынной квартире, он увидел, что орхидея распустила на подоконнике свои белоснежные цветы. Они чудесно и нежно раскрыли свои лепестки, и в каждом, среди тычинок, виднелось влажное малиновое пятнышко, словно в глубь цветка упала драгоценная капля. Бекетов был умилен и взволнован. Мама прислала ему в холодную, стальную Москву свой подарок из небесного сада. Явилась ему в виде белых цветов, наполнила дом своей женственностью. И если обернуться, то увидишь ее, – перед зеркалом она расчесывает гребнем свои густые каштановые волосы, и в зеркальной грани застыла восхитительная радуга. А в соседней комнате она украшает елку, достает из коробки серебряный шар, и чудесное хрупкое стекло сверкает в ее руках, а потом переливается среди смоляных веток.
Бекетов целовал цветы, и ему казалось, что он может погрузиться в их целомудренную глубину и соединиться с мамой в том бестелесном мире, где она существует, ждет его к себе, возьмет, как в детстве, за руку и поведет по волшебному саду.
Теперь он шел на свидание, осуществляя план, одобренный Градобоевым. Он собирался навестить лидера коммунистов Мумакина, чье участие в предстоящем протестном митинге было необходимо.
Бекетов действовал как одиночка, без помощников и пособников. Тайный договор с Чегодановым лишал его поддержки государственных институтов, спецслужб, услужливых информаторов. Но он в них не нуждался. Многолетняя работа в Администрации научила его искусству манипуляций, познакомила с "политическим классом", с депутатами, политологами, лидерами партий. Каждый, оставаясь неповторимым, обладал общими чертами, был отшлифован одной и той же стихией. Играл по одним и тем же правилам. Бекетов был тем, кто, в свое время, устанавливал эти правила. Встраивал политиков в геометрию политического процесса. Рисовал геометрические фигуры, в которых каждый, даже самый строптивый, знал свое место.
Бекетов был одинок и слаб перед лицом могучих ударов, грозящих тектоническим взрывом, крушением государства. Но он знал, как устроены тектонические платформы, как распределяются в них скрытые напряжения, и это позволяло ему малыми усилиями сдвигать эти тяжкие плиты, управлять слепыми потоками лавы – людскими страстями и политическими бурями.
Он оделся перед зеркалом, рассматривая свое лицо, хранившее черты фамильного сходства. Дед и отец из своих деревянных рам наблюдали за ним. Мама из белых цветов орхидеи тихо улыбалась ему. Бекетов положил в карман пиджака миниатюрный диктофон. Кивнул фотографиям и цветам и вышел из дома.
Лидер коммунистов Мумакин не принимал участия в выборах. Он не любил Чегоданова, не желал быть помехой Градобоеву и отнимать у него голоса. Оставался в стороне от схватки, терпеливо, уже двадцать лет, дожидаясь, когда власть каким-нибудь чудесным образом сама упадет ему в руки.
Он принимал Бекетова у себя на подмосковной даче. Строгий охранник провел его в дом, напоминавший мавританский замок, католический собор и древнерусский терем. Усадил в гостиной у застекленной стены, сквозь которую был виден заиндевелый газон, на котором расставлены белые античные музы, бронзовые китайские драконы и копия брюссельского Писающего мальчика. Среди газона изумрудным овалом сиял бассейн с поблескивающей корочкой льда.
Бекетов осматривал гостиную, в которой царил все тот же синтетический стиль, говоривший о вкусах хозяина. О тех сложных влияниях, которым он был подвержен. На стене висел огромный портрет самого Мумакина в золотой раме. Мумакин в мундире фельдмаршала, с голубой лентой и звездами, со шпагой и треуголкой под мышкой. Он стоял опершись на мраморный постамент. Фоном служил Кремль, что, по замыслу модного художника, указывало на неизбежный триумф. На столиках были расставлены безделушки – подарки друзей и памятные подношения различных делегаций. Здесь были нефтяная вышка, модели танков и самолетов, бюстики Ленина и Сталина, коврик с бисерным мавзолеем, статуя Свободы, Эйфелева башня и дорогая, выточенная из агата многорукая фигура Шивы. Горел камин, и пахло банными вениками.
Бекетов видел, как к бассейну подошел Мумакин, в шлепанцах, махровом халате. Скинул халат на руки служителя. Поиграл мускулами на холеном, слегка оплывшем теле и кинулся в бассейн, пробивая корочку льда. Плавал, вздымая плечи, нырял, оглашая воздух рыканьем. Вылез, отекая водой. Служитель стал натирать его полотенцем, накинул ему на плечи халат и повел в дом. Через несколько минут Мумакин появился перед Бекетовым. Розовый, с влажными, причесанными волосами, с синими глазами навыкат и толстыми улыбающимися губами.
– Физкульт-привет! – бодро салютовал он гостю.
Охранник, он же служитель, внес серебряный поднос с фарфоровыми чашками чаю. Тут же стояла вазочка с медом, лежали серебряные ложечки.
– Чаек после проруби ох хорошо, полезно! Отведайте, Андрей Алексеевич, чаек на травках алтайских. Мои ребята, коммунисты, по горам собирали. Полезно, скажу я вам. – Мумакин шумно отхлебнул чай, прикрыв от наслаждения глаза. – Только что вернулся с Алтая. Как хорошо принимали! Залы везде битком. Ко мне подходили местные бизнесмены, силовики. "Достал нас, говорят, Чегоданов. Берите власть, Петр Сидорович". – Мумакин прихлебывал чай, прикрыв веки, а сам сквозь белесые ресницы посматривал на Бекетова. – А я им говорю: "Помогайте. Давайте возьмем власть, а то всем будет крышка. И богатым, и бедным, и бизнесменам, и бюджетникам". Все согласны со мной.
– Вы правы, Петр Сидорович, стране скоро крышка. – Бекетов незаметно включил диктофон. – Но чтобы взять власть, даже через процедуру выборов, нужна особая технология.
– Согласен. – Волевым жестом человека, знающего, как нужно брать власть, Мумакин отставил чашечку. – Мы, коммунисты, знаем, как взять власть. У нас собралась блестящая команда, из которой хоть сейчас набирай министров. У нас есть программа выведения страны из кризиса. У нас есть широкая поддержка народа.
Этот властный баритон, волевое лицо борца, уверенные фразы о блестящей команде и народной поддержке были имитацией, за которой скрывалось нежелание Мумакина брать власть. Он предпочитал безопасную и выгодную роль умеренного оппозиционера, который удерживал партию от радикальных стремлений. Как только в партии начиналось кипение и появлялась группа революционно настроенных коммунистов, Мумакин ловко вычерпывал эту группу, как вычерпывают пенку из готового закипеть молока. Не один раз Мумакин шел на выборы президента, прекрасно усвоив обряд, который обеспечивал ему второе почетное место. Теперь же и вовсе отказался от выборов, делая вид, что их бойкотирует.