- Да нет,- сказал он. Потом вздохнул и сказал: - А у тебя здесь славно. Да и вокруг тут славно. И мне очень жаль, что ты волновалась, когда я приболел. Я ведь сам виноват - не надо было мне заигрывать с этим ниггером.- "А я враль треклятый",- сказал он себе, чтоб уничтожить прогорклый привкус унижения, оставшийся у него во рту после зтих слов.
Она вытаращилась, как будто он окончательно рехнулся. Но потом, видно, решила, что он просто поумнел.
- Понял наконец, что сказать приятное другому, хотя бы только изредка, и самому бывает приятно? - спросила она и уселась на диван.
Ему казалось, что его ноги сейчас уйдут без него. "Да не чешись же ты, - молил он ее мысленно. - Уходи!"
- Я так рада, что ты здесь, - сказала она. - Да где тебе и быть-то, родному отцу? - Она одарила его широкой улыбкой и принялась натягивать резиновый сапог. - Ну и погодка! - сказала она.- Хороший хозяин собаку не выпустит. Да ведь мне-то все равно надо идти за покупками. Будем надеяться, что я не поскользнусь и не сломаю себе шею. А ты тут не вставай. - Она притопнула по полу обутой ногой и энергично ухватилась за второй сапог.
Он скосил глаза и глянул в окно. Снег налипал на карниз и замерзал. Когда он снова посмотрел на дочь, она уже стояла в пальто и шляпе, напоминая большую неуклюжую куклу. Потом она надела вязаные перчатки.
- Так я ушла, - сказала она. - Тебе и правда ничего не нужно?
- Да нет, спасибо, - сказал он. - Ступай.
- Тогда пока, - сказала она.
На прощание он немного приподнял шляпу, обнажив бледный, в коричневых крапинах череп. Дочь захлопнула входную дверь. От возбуждения его стала бить дрожь. Он потянулся к спинке кресла и стащил пальто на колени. Надев его, немного переждал, отдышался и потом, опираясь о подлокотники, поднялся. Ему почудилось, что он превратился в колокол, бесшумно сотрясаемый раскачивающимся билом. Поднявшись, он немного постоял на месте; его шатало, но постепенно он утвердился на ногах. И тут его охватило отчаяние. Он не сможет. Не доберется. Ни живым, ни мертвым. Он заставил левую ногу сдвинуться с места - и не упал; уверенность вернулась к нему. "Господь пастырь мой, - пробормотал он, - я ни в чем не буду нуждаться". Он двинулся к дивану в поисках опоры. И дошел до него! Путешествие началось.
В конце концов он доберется и до входной двери, а за это время дочь уже спустится по лестнице - четыре марша - и выйдет на улицу. Он проковылял мимо дивана и потащился вдоль стены, для устойчивости придерживаясь за нее рукой. Теперь им не удастся схоронить его здесь. Он был твердо в этом уверен - словно родные леса начинались у подъезда. Он добрался до двери, ведущей на лестницу, открыл ее и настороженно оглядел площадку - впервые с тех пор, как негр чуть его не убил. Его встретили затхлая сырость и тишина. Тонкая лента полуистлевшего линолеума протянулась к двери соседней квартиры. "Тоже мне актер!" - пробормотал он.
До ступенек было десять или двенадцать футов, и он строго приказал себе двигаться напрямик, а не обходить всю площадку, придерживаясь за стену. Расставив руки в стороны, он побрел прямо к лестнице. Он одолел уже почти половину пути, как вдруг у него напрочь отнялись ноги - ему показалось, что их просто не стало. Он глянул вниз и страшно удивился, потому что ноги были на месте. Он покачнулся и, падая, ухватился за перила. Повиснув на руках, он глядел вниз, на крутую, плохо освещенную лестницу - никогда он так долго ни на что не смотрел, - потом, закрыв глаза, судорожно дернулся вперед. Он грохнулся - головой вниз - в середине лестничного марша.
Теперь он чувствовал, как наклоняется ящик: его спускали из вагона в багажную тележку. Но время еще не настало, и Тэннер вел себя тихо. Состав громыхнул буферами и уехал. Потом задребезжали колеса тележки - Тэннера везли к зданию станции. Он услышал топот ног - все ближе, ближе… и понял, что вокруг ящика собирается народ. "Подождите, сейчас вы увидите", - подумал он.
- Это он, - сказал Коулмен. - Штуку удумал.
- Да нет, там крыса, чтоб ее, - сказал Хутен.
- Это он. Надо ломик.
Зеленоватый отсвет скользнул по его лицу. Он резко приподнялся - отблеск пропал - и еле слышно выкрикнул: "Судный день! Судный день! Судный день настал! Что, олухи, не знали?"
- Коулмен? - прошептал он.
У наклонившегося над ним негра были мрачные глаза и мясистые, угрюмо сжатые губы.
- Нет здесь никаких Коулменов, старик, - сказал негр. "Видно, это другая станция, - подумал Тэннер. - Эти олухи сгрузили меня раньше времени. Что это за ниггер? Тут вон и день еще не зачинался".
Потом он увидел другое лицо - бледное, с копной ярко-рыжих волос,- искривившееся в брезгливой гримасе.
- Ах вон оно что, - прошептал Тэннер. Актер нагнулся и ухватил его за рубаху.
- Судный день, говоришь, настал? - спросил он с издевкой. - Не настал, старик. Хотя для тебя-то - пожалуй.
Тэннер потянулся к стойке перил - он хотел приподняться, - но ухватил только воздух. Два лица - черное и рядом с ним светлое - дрожали и расплывались.
Он напряг все силы - лица прояснились - и, протянув вверх почти бесплотную руку, сказал негру как можно естественней:
- Помоги-ка мне, преподобный. Я еду домой.
Дочь увидела его, возвращаясь из магазина. Шляпа была насунута ему на глаза, голова и руки - почти до локтей - заклинились между двумя стойками перил, а ноги, как у человека, забитого в колодки, свисали за перила. Она отчаянно дернула его за плечи, ничего не смогла сделать и бросилась в полицию. Полицейские вытащили его, распилив стойки, и сказали, что он умер примерно час назад.
Она похоронила его в Нью-Йорке, но после этого у нее началась бессонница. Ночь за ночью она беспокойно металась в кровати, и на ее лице явственно обозначились морщины. Тогда она обратилась в похоронную контору, Тэннера выкопали и отправили в Коринт. Теперь она спокойно спит по ночам и выглядит почти так же мило, как прежде.
1 В одной из первых фраз Декларации независимости США говорится, что "все люди сотворены равными".
2 Евангелие от Марка, 10, 14 ("Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие")