Спирьку обрадовало, что хозяин перешел на "ты" - так лучше. Он не заметил, как переглянулись супруги: ему стало хорошо. Сейчас стаканчик водки, а там видно будет.
Вместо водки на столе появился коньяк.
- Я сразу себе стакан, потом - ша: привык так. Можно?
Спирьке любезно разрешили.
Спирька выпил коньяк, взял маленький кусочек колбасы…
- Вот… - поежился, - Достали слой вечной мерзлоты, как говорят.
Супруги выпили по рюмочке. Спирька смотрел, как вздрагивало нежное горлышко женщины. И - то ли коньяк так сразу, то ли кровь - кинулось что-то тяжелое, горячее к сердцу. До зуда в руках захотелось потрогать это горлышко, погладить. Взгляд Спирьки посветлел, поумнел… На душе захорошело.
- Мечтяк коньячишко, - похвалил он. - Дорогой только.
Сергей Юрьевич засмеялся; Спирька не замечал его.
- Милое дело - самогон, да? - спросил Сергей Юрьевич. - Дешево и сердито.
"Что бы такое рассказать веселое?" - думал Спирька.
- Самогон теперь редко, - сказал он, - Это в войну… - И вспомнились далекие трудные годы, голод, непосильная, недетская работа на пашне… И захотелось обо всем этом рассказать весело. Он вскинул красивую голову, в упор посмотрел на женщину, улыбнулся:
- Рассказать, как я жил?
Ирина Ивановна поспешно отвела от него взгляд, посмотрела на мужа.
- Расскажи, расскажи, Спиридон, - попросил Сергей Юрьевич. - Это интересно - как ты жил.
Спирька закурил.
- Я - сураз, - начал он.
- Как это? - не поняла Ирина Ивановна.
- Мать меня в подоле принесла. Был в этих местах один ухарь. Кожи по краю ездил собирал, заготовитель. Ну, заодно и меня заготовил.
- Вы знаете его?
- Ни разу не видал, Как мать забрюхатела, он к ней больше глаз не казал. А потом его за что-то арестовали - и ни слуху ни духу, Наверно, вышку навели. Ну, и стал я, значит, жить-поживать… - И так же резко, как захотелось весело рассказать про свою жизнь, так-сразу-расхотелось, Мало веселого… Про лагерь, что ли? Спирька посмотрел на Ирину Ивановну, и в сердце опять толкнулось неодолимое желание: потрогать горлышко женщины, погладить.
Он поднялся.
- Мне в рейс. Спасибо за угощение.
- Ночью в рейс? - удивилась Ирина Ивановна.
- У нас бывает. До свиданья. Я к вам еще приду.
Спирька, не оглянувшись, вышел из горницы.
- Странный парень, - сказала жена после некоторого молчания.
- Красивый, ты хотела сказать?
- Красивый, да.
- Красивый… Знаешь, он влюбился в тебя.
- Да?
- И тебя, кажется, поскребло по сердцу. Поскребло?
- С чего ты взял?
- По скребло-о.
- Тебе хочется, чтобы поскребло?
- А что?.. Только… не получится у тебя.
Женщина посмотрела на мужа.
- Испугаешься, - сказал тот. - Для этого нужно мужество.
- Перестань, - сказала жена серьезно. - Чего ты?
- Мужество и, конечно, сила, - продолжал муж, - Надо, так сказать, быть в фс ме. Вот он - сумеет. Между прочим, он сидел в тюрьме.
- Почему ты решил?
- Не веришь? Иди спроси у стариков.
- Если тебе нужно, иди спрашивай.
- А что?
Муж вышел к старикам.
Через пять минут вернулся… И с наигранной торжественностью объявил:
- Пять лет! В лагерях строгого режима. За грабеж.
Отсыревший к вечеру, прохладный воздух хорошо свежил горячее лицо. Спирька шел, курил. Захотелось вдруг, чтоб ливанул дождь - обильный, чтоб резалось небо огневыми зазубринами, гремело сверху… И тогда бы - заорать, что ли.
Спирька направился в очередное "логово" - к Нюре Завьяловой.
Стукнул в окно.
- Ну? - недовольно спросила заспанная Нюра, смутно, белым пятном маяча окном.
Спирька молчал, думал про Нюру: один раз, в войну, когда Нюре было двадцать три и она была вдовой с двумя маленькими ребятишками, Спирька (ему тогда шел четы надцатый) ночью сбросил с воза в огород к ней мешок зерна (ехали обозом в город молоть). Нюре стукнул вот в это, кажется, окно и сказал торопливо;
- Найди в огороде, у бани… Спрячь подальше!
А когда через два дня, тоже ночью, пришел к Нюре, она накинулась на него:
- Ты што, Спирька, змей полосатый, в тюрьму меня захотел посадить?! Сам хочешь сытый ходить, а к другим подбрасываешь?..
Спирька опупел.
- Да не себе я, чего ты разоралась-то!
- Кому же?
- Тебе. Им же исть надо! - Про детей Нюриных. - Голодные же сидят…
Нюра заревела коровой, бросилась обнимать Спирьку. Спирька, расстроенный, матерился.
- Ну, и вот!.. Будешь им в ступке толочь да лепешки в золе печь вкуснятина, сил нет…
Вот что вспомнилось вдруг.
- Чего стоишь-то? - спросила Нюра. - Дверь открыта… Стариков не разбуди.
Спирька стоял. Было в его характере какое-то жестокое любопытство: что она сейчас будет делать?
- Спирька!.. Ну, чего ты?
Молчание.
- Иди, что ли?
Молчание.
- Дурак заполошный… Разбудит, а потом начинает… Ну и иди к черту! - Нюра пошла к кровати.
Спирька неслышно прокрался по прихожей избе, где храпели старики Нюрины, и очутился в горнице.
- Чего выкобениваешься-то?
Спирьке нестерпимо стало жаль Нюру… Какого черта, действительно? Лучше не приходить тогда.
- Все, Нюрок, спим.
Через три дня, вечером, Спирька пошел к Прокудиным. Квартирантов не было дома. Спирька побеседовал пока со стариками. Рассказал, что одному солдату явилась земная божья мать…
Пришла Ирина Ивановна. Одна. Свеженькая: внесла в избу прохладу вечерней весенней улицы. Удивилась и, как показалось Спирьке, обрадовалась. Спокойный, решительный, Спирька прошел в горницу.
- Букетик, - предложил он, И подал женщине кроваво-красный пылающий букетик жарков.
- Ах!.. - обрадовалась женщина, - Ах, какие они! Как они называются? Я таких никогда не видела…
- Жарки. - В груди у Спирьки весело зазвенело. Так бывало, когда предстояло драться или обнимать желанную женщину, Он не скрывал любви, - Я вам теперь часто буду такие привозить.
- Да нет, зачем же?.. Это ведь труд лишний…
- Ох, - скокетничал Спирька, - труд! Мимо езжу, их там хоть литовкой коси… - Спирька подумал, что хорошо все-таки, что он красивый. Другого давно бы уж поперли, и все. Он улыбался, ему было легко.
Женщина тоже засмеялась и смутилась, Спирька наслаждался: как в знойный-знойный день пил из ключа студеную воду, погрузив в нее все лицо. Пил и пил - и по телу огоньком разливался томительный жар. Он взял женщину за руку… Как во сне! - только бы не просыпаться.
Женщина хотела отнять руку… Спирька не выпустил.
- Зачем вы?.. Не нужно.
- Почему не нужно? - Все, что умел Спирька, все, что безотказно всегда действовало на других женщин, все хотел бы он обрушить сейчас на это дорогое, слабое существо. Он молил в душе; "Господи, помоги! Пусть она не брыкается!" Он повлек к себе женщину… Он видел, как расширились ее близкие удивленные глаза. Теперь - чтоб не дрогнула, не ослабла рука…
"Господи, мне больше пока ничего не надо - поцелую, и все". И поцеловал. И погладил белое нежное горлышко… И еще поцелова мягкие податливые губы. И тут вошел муж… Спирька не слышал, как он вошел. Увидел, как вскинулась голова женщины и испуг плеснулся в ее глазах… Спирька услышал за спиной насмешливый голос:
- Те же. И муж.
Спирька отпустил женщину. Не было ни стыдно, ни страшно. Жалко было. Такая досада взяла на этого опрятного, подтянутого, уверенного человека… Хозяин пришел. И все у них есть, у дьяволов, везде они желанные люди. Он смотрел на мужа.
- Лихой парень! Ну как, "удалось что-нибудь? - Сергей Юрьевич хотел улыбнуться, но улыбки не вышло, только нехорошо сузились глаза и толстые губы обижен но подрожали. Он посмотрел на жену, - Что молчите? Что побледнела?! - Крик - злой, резкий - как бичом стегнул женщину. Шлюха!.. Успела? - Муж шагнул к ней.
Спирька загородил ему дорогу. Вблизи увидел, как полыхают темные глаза его обидой и гневом… И еще уловил Спирька тонкий одеколонистый холодок, исходиший от гладко выбритых щек Сергея Юрьевича.
- Спокойно, - сказал Спирька.
В следующее мгновение сильная короткая рука влекла Спирьку из горницы.
- Ну-ка, красавец, пойдем!..
Спирька ничего не мог сделать с рукой: ее как приварили к загривку, и крепост руки была какая-то нечеловеческая, точно шатуном толкали сзади.
Так проволокли Спирьку через комнату стариков; старики во все глаза смотрел на квартиранта и на Спирьку.
- Кота пакостливого поймал, - пояснил квартирант.
Ужас, что творилось в душе Спирьки!.. Стыд, боль, злоба - все там перемешалос: душило.
- Пидор, гад, - хрипел Спирька, - что ты делаешь?..
Вышли на крыльцо… Шатун сработал, Спирька полетел вниз с высокого крыльп и растянулся на сырой соломенной подстилке, о которую вытирают ноги.
"Убью", - мелькнуло в Спирькиной голове.
Сергей Юрьевич спускался к нему…
- Вставай.
Спирька вскочил до того, как ему велели… И тотчас опять полетел на землю. И с ужасом и с брезгливостью понял: "Он же бьет меня!" И опять вскочил и хотел скользнуть под чудовищный шатун - к горлу физкультурника. Но второй шатун коротко двинул его в челюсть снизу. Спирьку бросило назад; он почувствовал медь во рту. Опять бросился на учителя… Он умел драться, но ярость, боль, позор, сознания своей беспомощности перед шатунами - это лишило его былой ловкости, спокойствия. Слепая ярость бросала и бросала его вперед, и шатуны работали. Кажется, он ни разу так и не достал учителя. От последнего удара он не встал. Учитель склонило над ним.