- Ты ее не целуешь случайно? Ведь за мной в женихах так не ухаживал, как за ней, черт ее надавал, проклятую! - рассердилась Анна.
- Ну вот… При чем она здесь?
- При том. Жизни никакой нету.
В избе было чисто, тепло. На шестке весело гудел самовар.
Михайло прилег на кровать; Анна собирала на стол ужин.
Неслышно ходила по избе, носила бесконечные туески, кринки и рассказывала последние новости:
- … Он уж было закрывать собрался магазин свой. А тот - то ли поджидал специально - тут и был! "Здрасти, - говорит, - я ревизор…"
- Хэх! Ну? - Михайло слушал.
- Ну тот туда-сюда - заегозил. Тыр-пыр - семь дыр, а выскочить некуда. Да. Хворым прикинулся…
- А ревизор что?
- А ревизор свое гнет: "Давайте делать ревизию". Опытный попался.
- Тэк. Влопался, голубчик?
- Всю ночь сидели. А утром нашего Ганю прямо из магазина да в КПЗ.
- Сколько дали?
- Еще не судили. Во вторник суд будет. А за ними давно уж народ замечал. Зоечка-то его последнее время в день по два раза переодевалась. Не знала, какое платье надеть. Как на пропасть! А сейчас ноет ходит: "Может, ошибка еще". Ошибка! Ганя ошибется!
Михайло задумался о чем-то.
За окнами стало светло: взошла луна. Где-то за деревней голосила поздняя гармонь.
- Садись, Миша.
Михайло задавил в пальцах окурок, скрипнул кроватью.
- У нас одеяло какое-нибудь старое есть? - спросил он.
- Зачем?
- А в кузов постелить. Зерна много сыплется.
- Что они, не могут вам брезенты выдать?
- Их пока жареный петух не клюнет - не хватятся. Все обещают.
- Завтра найдем чего-нибудь.
Ужинали не торопясь, долго.
Анна слазила в подпол, нацедила ковшик медовухи - для пробы.
- Ну-ка, оцени.
Михайло одним духом осушил ковш, отер губы и только после этого выдохнул:
- Ох… хороша-а!
- К празднику совсем дойдет. Ешь теперь. Прямо с лица весь опал. Ты шибко уж дурной, Миша, до работы. Нельзя так. Другие, посмотришь, гладкие приедут, как боровья… сытые - загляденье! А на тебя смотреть страшно.
- Ничего-о, - гудел Михайло. - Как у вас тут?
- Рожь сортируем. Пылища!.. Бери вон блинцы со сметанкой. Из новой пшеницы. Хлеба-то нынче сколько, Миша! Прямо страсть берет. Куда уж его столько!
- Нужно. Весь СССР прокормить - это… одна шестая часть.
- Ешь, ешь! Люблю смотреть, как ты ешь. Иной раз аж слезы наворачиваются почему-то.
Михайло раскраснелся, глаза заискрились веселой лаской. Смотрел на жену, как будто хотел сказать ей что-то очень нежное. Но, видно, не находил нужного слова.
Спать легли совсем поздно.
В окна лился негреющий серебристый свет. На полу, в светлом квадрате, шевелилось темное кружево теней.
Гармонь ушла на покой. Теперь только далеко в степи ровно, на одной ноте, гудел одинокий трактор.
- Ночь-то! - восторженно прошептал Михайло.
Анна, уже полусонная, пошевелилась.
- А?
- Ночь, говорю…
- Хорошая.
- Сказка просто!
- Перед рассветом под окном пташка какая-то распевает, - невнятно проговорила Анна, забираясь под руку мужа. - До того красиво…
- Соловей?
- Какие же сейчас соловьи!
- Да, верно…
Замолчали. Анна, крутившая весь день тяжелую веялку, скоро уснула.
Михайло полежал еще немного, потом осторожно высвободил свою руку, вылез из-под одеяла и на цыпочках вышел из избы.
Когда через полчаса Анна хватилась мужа и выглянула в окно, она увидела его у машины. На крыле ослепительно блестели под луной его белые кальсоны. Михайло продувал карбюратор.
Анна негромко окликнула его.
Михайло вздрогнул, сложил на крыло детали и мелкой рысью побежал в избу. Молчком залез под одеяло и притих.
Анна, устраиваясь около его бока, выговаривала ему:
- На одну ночь приедет и то норовит убежать! Я ее подожгу когда-нибудь, твою машину. Она дождется у меня!
Михайло ласково похлопал жену по плечу - успокаивал. Когда обида малость прошла, он повернулся к ней и стал рассказывать шепотом:
- Там что, оказывается: ма-аленький клочочек ваты попал в жиклер. А он же, знаешь, жиклер… там иголка не пролезет.
- Ну теперь-то все хоть?
- Конечно.
- Бензином опять несет! Ох… Господи!..
Михайло хохотнул, но тут же замолчал.
Долго лежали молча. Анна опять стала дышать глубоко и ровно.
Михайло осторожно кашлянул, послушал дыхание жены и начал вытаскивать руку
- Ты опять? - спросила Анна.
- Я попить хочу.
- В сенцах в кувшине - квас. Потом закрой его.
Михайло долго возился среди тазов, кадочек, нашел наконец кувшин, опустился на колени и, приложившись, долго пил холодный, с кислинкой квас.
- Хо-ох! Елки зеленые! Тебе надо?
- Нет, не хочу.
Михайло шумно вытер губы, распахнул дверь сеней…
Стояла удивительная ночь - огромная, светлая, тихая… По небу кое-где плыли легкие, насквозь пронизанные лунным светом облачка.
Вдыхая всей грудью вольный, настоянный на запахе полыни воздух, Михайло сказал негромко:
- Ты гляди, что делается!.. Ночь-то!..
Двое на телеге
Дождь, дождь, дождь… Мелкий, назойливый, с легким шумом сеял день и ночь. Избы, дома, деревья - все намокло. Сквозь ровный шорох дождя слышалось, только, как всплескивала, журчала и булькала вода. Порой проглядывало солнышко, освещало падающую сетку дождя и опять закутывалось в лохматые тучи.
…По грязной издавленной дороге двигалась одинокая повозка. Рослая гнедая лошадь устала, глубоко проваливала боками, но время от времени еще трусила рысью. Двое на телеге вымокли до основания и сидели, понурив головы. Старик возница часто вытирал рукавом фуфайки волосатое лицо и сердито ворчал:
- Погодка, черт тебя надавал… Добрый хозяин собаку из дома не выпустит…
За его спиной, укрывшись легким плащом, тряслась на охапке мокрой травы маленькая девушка с большими серыми глазами. Охватив руками колени, она безразлично смотрела на далекие скирды соломы.
Рано утром эта "сорока", как про себя назвал ее сердитый возница, шумно влетела к нему в избу и подала записку:
"Семен Захарович, отвези, пожалуйста, нашего фельдшера в Березовку. Это до крайности необходимо. А машина у нас на ремонте.
Квасов".
Захарыч прочитал записку, вышел на крыльцо, постоял под дождиком и, войдя в избу, бросил старухе:
- Собери.
Ехать не хотелось, и, наверно, поэтому бойкая девушка не понравилась Захарычу - он сердито не замечал ее. Кроме того, злила хитрость председателя с этим его "пожалуйста". Не будь записки и не будь там этого слова, он ни за что не поехал бы в такую непогодь.
Захарыч долго возился, запрягая Гнедуху, толкал ее кулаком и, думая о записке, громко ворчал:
- Становись, пожалуйста, в оглобли, дура окаянная!
Когда выехали со двора, девушка пробовала заговорить с возницей: спрашивала, не болит ли чего-нибудь у него, много ли снега бывает тут зимой… Захарыч отвечал неохотно. Разговор явно не клеился, и девушка, отвернувшись от него, начала негромко петь, но скоро замолчала и задумалась.
Захарыч, суетливо подергивая вожжи, тихо ругался про себя. Он всю жизнь кого-нибудь ругал. Теперь доставалось председателю и этой "сороке", которой приспичило именно теперь ехать в Березовку.
- Ххе-е… жизнь… Когда уж только смерть придет. Нно-о, журавь!
Они с трудом выехали на гору. Дождь припустил еще сильнее. Телега качалась, скользила, точно плыла по черной жирной реке.
- Ну и погодушка, чтоб тебя черти… - ругался Захарыч и уныло тянул: - Но-о-о, уснула-а-а…
Казалось, этому пути, дождю и ворчанию старика не будет конца. Но вдруг Захарыч беспокойно заерзал и, полуобернувшись к спутнице, весело прокричал:
- Что, хирургия, небось замерзла?
- Да, холодно, - призналась она.
- То-то. Сейчас бы чайку горячего, как думаешь?
- А что, скоро Березовка?
- Скоро Медоухино, - лукаво ответил старик и, почему-то рассмеявшись, погнал лошадь: - Но-о, ядрена Матрена!
Телега свернула с дороги и покатилась под гору, прямо по целине, тарахтя и подпрыгивая. Захарыч молодецки покрикивал, лихо крутил вожжами. Скоро в логу, среди стройных березок, показалась одинокая старая избушка. Над избушкой струился синий дымок, растягиваясь по березняку слоистым голубым туманом. В маленьком окошке светился огонек. Все это очень походило на сказку. Откуда-то выкатились два огромных пса, кинулись под ноги лошади. Захарыч соскочил с телеги, отогнал бичом собак и повел лошадь во двор.
Девушка с любопытством осматривалась и, когда заметила в сторонке между деревьями ряды ульев, догадалась, что это пасека.
- Бежи отогревайся! - крикнул Захарыч и стал распрягать лошадь.
Прыгнув с телеги, девушка тотчас присела от резкой боли в ногах.
- Что? Отсидела?.. Пройдись маленько, они отойдут, - посоветовал Захарыч.
Он бросил Гнедухе охапку травы и первый потрусил в избушку, отряхивая на ходу мокрую шапку.