"Вообще не советую тебе со мной связываться. Ты даже не представляешь, какие у меня возможности…"
"Представляю".
"Я всё могу с тобой сделать… И для тебя всё могу сделать".
"Можешь".
"Тебя никто не задержит. Пальцем не тронет. Расстанемся по-хорошему".
Человек с пистолетом сунул руку глубоко в потайной карман, добыл цилиндрическую насадку-глушитель и навинтил на ствол. Хозяин остолбенело следил за его движениями.
"Это-то и есть доказательство".
"Не понял".
"Следственное дело, - гость показал двумя пальцами, - это вот такой том. Тебе дают пять минут, чтобы ознакомиться. Двести шестая статья. У вас ведь всё по закону".
"А ты что, - спросил Сергей Иванович, очевидно, стараясь протянуть время, - считаешь, что тебя арестовали незаконно?"
"Нет. Не считаю. Что говорил, то говорил".
"То есть… извини, я назову вещи своими именами: вёл антигосударственные разговоры?"
"Если угодно, да. Хотя ты кое-что приукрасил, но в общем…"
"В общем, это правда?"
Приезжий пожал плечами.
"А откуда, собственно говоря, ты взял, что…"
"Оттуда. Вёл разговоры, но ведь не с самим собой. С ближайшим другом. С тобой. То, что там написано, я говорил только тебе. И ты соглашался. И о режиме, и насчёт Усатого, и вообще, ты был заодно со мной. Даже, я бы сказал, ещё радикальней. Подливал, что называется, масла в огонь. Я успел просмотреть дело. Там много чего. Я клеветал на советский государственный строй, я то, я сё. А кому всё это говорилось, неизвестно".
"Ну и что?"
"А то, что следователь знал весь наш факультет, сыпал фамилиями, знал всех моих знакомых. И только о тебе ни слова. Как будто тебя вообще не было. Следователь тебя выдал, понимаешь? Была одна свидетельница…"
"Ольга? Ну, я так и знал".
"Её допросили за десять дней до моего ареста. Когда всё давно было решено. То, что она сказала, - десятая, двадцатая часть. Её заставили… А тебя никто не заставлял. Твой отец был - сам знаешь кто. Ты об этом никогда не говорил…"
"Естественно".
"Ты никогда не приглашал к себе".
Серёжа развёл руками.
"Твой отец был там большой шишкой. А сам ты учился в военном институте иностранных языков".
"Ну это ты, положим, знал".
"Но ты никогда не говорил, что это за институт, кого он готовил. Ты приходил в дорогом костюме, а мы все ходили в отрепьях. У тебя всегда были деньги. А мне не на что было пообедать в столовке… Ты был щедр, ты угощал меня. Ты окончил институт. Был направлен за границу, верно? Мог бы там и остаться, а?"
"Что ты хочешь этим сказать?"
"Остаться… насовсем".
"Да, мог бы, - сказал Сергей Иванович, - особенно когда здесь начался этот хаос. Но знаешь… Для тебя это, может быть, пустая риторика. А я люблю свою родину. В трудное время надо быть с ней".
Гость молчал, держал в руке своё оружие и ждал продолжения.
"Не будем ссориться, - сказал Сергей Иванович. - Я всё понимаю. Ты, конечно, пострадал. У каждого своя судьба… Но родина у нас одна. Нас многое связывает…"
"Моя родина - лагерь, - сказал человек с пистолетом. - У тебя мало времени, Серёжа. Встань, пожалуйста. Я сейчас тебя расстреляю".
VIII
"Как это, расстреляю?" - спросил Сергей Иванович.
"А вот так, очень просто".
"Ты что… Ты шутишь? Да ты знаешь, что я могу…"
"Спокойно. Одно лишнее движение - и я за себя не отвечаю. Становись лицом к стене. Не вздумай поднимать шум, будет ещё хуже… А так ты умрёшь мгновенной смертью".
Хозяин переводил взгляд то на дверь, то на приезжего. На окно, словно надеялся увидеть там кого-то. Дождь перестал, пятна яркого света лежали на полу. Он услышал тусклый голос:
"Лицом к стене, я сказал… Покажи, где у тебя затылочная ямка. Пальцем покажи…"
Человек с пистолетом сощурил один глаз. Кажется, он даже не торопился. Вздохнув, проговорил:
"Ужасно не хочется тебя убивать… Но что поделаешь, жить с этим, - он всё ещё целился, - тоже тяжело. Так тяжело…" Выдержав паузу, он отвёл ствол в сторону и нажал на курок. Раздался негромкий хлопок. "Теперь ещё раз", - сказал гость, повёл дулом в другую сторону и выстрелил снова. Минуту спустя - или, пожалуй, ещё меньше - он корчился на полу, сбитый с ног умелым ударом, двое стояли над ним, третий, это был плосконосый мажордом, подбирал с пола бутылки, осколки посуды.
Хозяин, бледный, стараясь унять дрожь, осматривал оружие, это был 9-миллиметровый "макаров", несколько устарелый, но в общем пистолет как пистолет. "Не трогать его. Вот дурак", - в сердцах сказал Сергей Иванович.
* * *
Действительно, что ещё можно было сказать? Если (как предположил Серёжа) старый друг просто хотел попугать его, то непонятно, с какой целью. На что он рассчитывал?
Последующее совершилось быстро и чётко, могло служить образцом почти воинской дисциплины, если угодно - примером и образцом абсолютного повиновения. Разве только заключительная акция оставила некоторую свободу действий исполнителям. У подъезда ждала машина с тёмными стёклами, глубокая и просторная, как пещера. С двух сторон уселись провожатые. Шофёр дал газ. Пролетели мимо заборы и дворцы, зачастил лес. Вывернули на шоссе. Потянулись кварталы бывших новых районов, грозно квакнула сирена, милиционеры в синих блинах почтительно козыряли. Сильно качало. Автомобиль нёсся навстречу сторонящемуся потоку по центральной оси. "Лихо едете, - заметил пассажир. - У нас бы за такую езду…" - "То у вас, а то у нас", - возразил провожатый.
Остановились в переулке у обшарпанного дома, кнопки входа, грязная лестница; отомкнули жилище скульпторши. Усмехаясь, поглядывали на пыльную рухлядь. "В сортир можно?" - попросил турист. Закуток, где не повернёшься, в такие боксы-отстойники поспешно заталкивали, когда из коридора за поворотом раздавался предупредительный стук ключом о пряжку, птичий клёкот, цоканье подковок, это вели другого подследственного. Воспоминание, словно встречный поезд в ночи, промелькнуло и пропало. Иностранец стоял над древней фаянсовой чашей и думал - о чём?
Его привёл в себя стук в дверь: "Помер там, что ли?"
Чемодан лежал раскрытый на полу. Постоялец взялся за телефонную трубку. "Ну это ты брось", - лениво сказал провожатый и положил ладонь на аппарат. "Ты лучше погляди, - заметил другой, - не забыл ли чего". На полном ходу машина ворвалась в бурлящий поток.
Двоящийся образ города снова, как наваждение, маячил перед оцепенелым взором паломника, гостя, туриста, одним словом, человека, о котором мы так и не успели толком узнать, кто он, откуда, как его зовут. Двоящийся образ воздвигся перед глазами, город летел навстречу, и вместе с физическим зрением восстало другое, внутреннее. Пассажиру не сообщили, куда его везут, совершенно так же, как когда-то он сидел с провожатыми на заднем сиденье, фуражка ночного лейтенанта покачивалась рядом с шофёром, и никто не потрудился объяснить, куда едет машина. Это был долгий путь. Перед бывшей Колхозной площадью пришлось тормозить; и скоро увязли окончательно в застывшей лавине. Детские руки уже елозили грязной тряпкой по капоту, подростки совали в стекло журнальчики с красотками, нищенки качали детей, протягивали чёрные ладони, инвалиды катались между машинами на тележках. Двинулись толчками, повернули с Садового кольца на Брестскую, и опять пробка. "Куда ж ты полез, бля-сабля…" - "Да кто знал, бля". - "Осади назад". Но назад дороги уже не было. Нечто неописуемое, на взгляд приезжего, творилось, клубилось в воронке на подступах к площади Белорусского вокзала, смолистый диалект предков стелился над чёрным пылающим варевом машин. Город смерти, думал турист, долина Иосафата.
Ленинградское шоссе, наконец-то. С заднего сиденья пассажир вперил взор в зашкалившую стрелку спидометра. Как вдруг завизжали тормоза, машина стала на обочине. Тот, кто был старшим, отправился на разведку, водитель пересел на его место рядом с пленником. Другой безучастно смотрел в окно. Подошла, покачиваясь, как цветок, на круглых бёдрах, постукивая каблуками тонких длинных ног, женщина, привет, мальчики. Нос и раскрашенные глаза приникли к стеклу, маленькие груди вываливаются из выреза. Неслышно опускается стекло, "не понимэ, - говорит шофёр, - мы иностранцы". - "Могу показать Москву". - "Уже видели". - "Не всё видели, вот она где, Москва", - говорит она, и её ладошка скользит вниз по животу. "Хо-хо; а почём экскурсия?" - "А смотря какая". - "Зелёненькими?" - "А ты как думал". Вернулся провожатый. "Вали отсюда. Поехали".
Хвост машин выстроился перед въездом, аэропорт перекрыт. Какая-то делегация прибыла в столицу. Милиционеры в белой сбруе. "Алё, шеф… Нам по-быстрому, где твоё начальство". Доверительная беседа с тучным капитаном в фуражке размером с площадку для вертолёта. Машина объезжает очередь.
Все трое стояли в гулком зале среди суетящихся людей. Старший направился к кассам переменить рейс и дату отлёта, путешественник ждал, его прочно держали за локоть. Провожатый вернулся. Поглядели по сторонам. Времени навалом, может, выпить на посошок, чтой-то в горле пересохло. "Народу больно много". - "А чего нам народ. - Пассажиру: - Ты как?" - "Никак", - сказал приезжий. "Сабля-бля. Компанию поддержать не хочешь?" Пассажир испытывал неприятную слабость в ногах. Он сказал: "Дайте мне билет. Никуда я не денусь, сам управлюсь". - "Ишь ты какой… ну, пошли". - "Куда?" - спросил турист. Ему не ответили. Табличка на дверях в коридоре: "Для служебного пользования".
"Это для персонала", - сказал пассажир. "А мы и есть персонал". - "Не пойду". - "Чего?! Ну-ка…" Шибануло в нос едкой сыростью. Блеснул мёртвенной желтизной кафель. Человек запер дверь и оставил ключ в замочной скважине.