Помогите Гиви Касрадзе
Рассказ из шестидесятых
Ну что, застрял? Давай подтолкну. Раз, два – взяли! Сейчас я покачаюсь на передке. Давай! Давай… Ничего не получается. Ай-я-яй, ночь ведь уже, мороз. Что же делать? Надо машину останавливать. Эй, фиатик, помоги соотечественнику. Не остановился, поехал дальше. Нет, все-таки остановился. Думаешь, он подойдет? Подходит действительно. Троса нет. Ни у кого нет троса. Говоришь, тут нужен трактор? Ну, не унывай, водила, пойдем со мной – турбаза совсем недалеко. Там много машин.
Маленький худенький человечек с усиками щеточкой заявляет, не выходя из газика:
– Какой машин? У мэня самый лучший машин.
– Но надо же тебя вытащить!
– Я нэ пойду, холодно, я нэ одэт. Иды сам. Скажи, Гиви Касрадзе застрял, из управления, мэня все знают… Гиви Касрадзе.
– Не гуди, не гуди! Я сейчас там буду, все сделаю.
Иду к турбазе. На лужах – белая ледяная корочка, на траве изморозь. Поздний час, на турбазе все веселятся – туристы, местные. Первой встретилась девушка из столовой.
– Там на дороге Гиви Касрадзе застрял.
– Какой Гыви? Какой Касрадзе? Ничего нэ понымаю, что ты говорышь, – девушка испуганно прижала к себе бутылку водки и исчезла.
Следующий. Пьяный шофер.
– Там на дороге Гиви Касрадзе застрял.
– Нэ знаю я ныкакого Гыви Касрадзе. Ты выдышь, у мэня машин какой? Нэ говори, что она большой. Запорожец проходыт, а моя машин буксуэт. А грузовык тот – это не мой. И шофер его совсем пьяный. Да что ты пристал ко мне со своим Гыви Касрадзе? У мэня троса нэт. У грузовыка нэ буду брать, он нэ мой. Ну прыстал ты ко мнэ с тросом – подем в подвал. На тэбэ трос – тащи своего Гыви… Тащи, тащи. А я нэ пойду – сказал тэбэ. Гдэ начальство найти? Нэ знаю…
В столовой в полумраке льются рекой вино и застольные речи. Директор:
– Кто такой Касрадзе? Ну да – ночь, надо помочь человеку.
Подходит еще один шофер.
– Гиви? Касрадзе? На "козле"? Застрял? Конечно, знаю. Я пойду ему морду набью. Он вчера Лаврэнтию подфарники помял. А-а-а – из управления! Тогда нэ пойду бить морду.
– "Козел", говорышь? – подключился к разговору директор. – Из управления, знаю, знаю. Надо помочь человэку. Обязатэльно поможем. Сейчас.
Садится за стол, слушает застольную речь.
– Ну вот, вы все полчаса уже говорите, и никто палец о палец…
– Я же сказал – обязатэльно помогу, подожды нэмного. Ты же выдэл – я сказал ему, шоферу… Он нэ слушается.
Снова обращаюсь к шоферу.
– Ну, я сказал – помогу, хочэшь вына? Дался тэбэ Касрадзе, он что тэбэ – родствэнник, сват, брат? Подожди, сейчас последний тост…
…Что ты думаешь, у мэня душа за Касрадзе болит мэньшэ, чем у тэбя? Он же там замэрзаэт, бэдный Гыви, как поларнык на льдынэ. За здоровье Гыви!
Нэт, нэ бэспокойся, ыды сэбэ спокойно. Вначале я должэн сдэлать свое дэло. Выдышь, только сейчас с дэвушкой познакомился. Посмотры какая: брючкы бэлэнькиэ, блузка бэлэнькая, сама тоже бэлэнькая.
– Павлык должэн сдэлать свое дэло, ты его обыжаешь. А Касрадзе очэнь надо помочь, – объясняет кто-то из участников застолья.
– Ладно, ладно, с дэвушкой поэду. Я этого Касрадзе ногтями выцарапую. Вот она идет уже.
Садятся в машину. Слышен истерический смех девушки, переходящий в пьяное рыдание.
– Куда, куда ты поехал, да не в ту сторону! Уехал. Бедный Касрадзе.
Серые рассказы
Придет время, и она возьмет нас в свой замок
Меня чрезвычайно интересует все жалостное и убогое.
Д. Сэлинджер. "Тебе, Эсме, – с любовью и убожеством"
В Академическом театре драмы на канале Грибоедова разразился грандиозный скандал. Вообще-то, до поры до времени театр этот совсем даже не был Академическим. Но в 60-е годы какой-то шустрый администратор подсуетился в отделе культуры горкома и при регистрации устава вписал в название театра важное словечко "Академический", что давало возможность получить дополнительные государственные льготы и самые высокие ставки для руководства, актеров и режиссеров. Может быть, удалось тогда выбить приличные ставки и для работников сцены, вахтеров и прочего, как теперь говорят, "планктона", но это, в конечном счете, уже почти даже и не важно. Проскочило. В наше время никто уже не задумывается, почему этот театр стал вдруг Академическим? С другой стороны, театр был неплохой, что бы о нем ни говорили. Очень неплохой. Даже более, чем неплохой.
Но дело не в этом. Вернемся к скандалу. Скандал был связан с тем, что заслуженного артиста СССР Вольфа Яновича Бельского застали после спектакля на служебной лестнице в непотребной позиции с Анастасией Светляковой, молодой актрисой, только что перешедшей в этот театр. Если бы только это. Видавший всякое театральный народ посмеялся бы и вскоре забыл об этом происшествии – эка невидаль! Ах, там еще и адюльтер – ну так что? Но дело этим не ограничилось. Бельский, видимо, почувствовал в белокожей, игривой Насте огромную, грандиозную женскую натуру. Женщину с большой буквы. Так, во всяком случае, сообщают нам вездесущие театральные резонеры. Наверное, именно так оно и было на самом деле, нам трудно судить об этом, тем более теперь, по прошествии стольких лет. Бельский привел Настю домой и представил ее своей интеллигентной маме. Представил очень даже серьезно. Милая старушка всплеснула руками: "Волечка, твоя Настя, конечно, чудо как хороша, но как же Лиза?".
Действительно, как быть с Лизой? Лиза Шибанова – уважаемая актриса, тоже, между прочим, заслуженная, очень даже заслуженная, может быть, даже более заслуженная, чем тот же Бельский – гражданская жена Вольфа Яновича (гражданская в том смысле, что без церковного брака, у кого в те времена был церковный брак?), законная, так сказать, супруга, старше его почти на десять лет, весьма достойная дама, с которой они жили – душа в душу по большому счету – уже без малого семь лет. Мама спросила Вольфа Яновича о Лизе. Она не могла спросить его о перспективном молодом режиссере Данечке Львове, тоже законном по всем статьям муже Насти аж с первого курса Театрального института. Не спросила, потому что ничего не знала о Насте, а тем более – о ее муже. А очень даже надо было бы подумать и об этом, потому что поженились молодые люди по любви, может быть – и не первой, по одной из первых любовей, из тех, которые, как может показаться, приходят раз и навсегда, не исключено, что на всю жизнь. Нет, так, видимо, с налету не рассказать об этом скандале. Тем более, что разразившийся и даже в какой-то мере разбушевавшийся скандал, в конце концов, больше всего ударил не по основным участникам представления за кулисами, а совсем по другим людям. Начну все по порядку.
Марина Шитикова задержалась в своей гримерной после спектакля "Бесприданница", где она играла главную роль – Ларису Дмитриевну. После спектакля? Нет, это еще не настоящий спектакль, генеральная репетиция, можно сказать – прогон. Марина старше своей героини года на три. Но сама она еще совсем молодая. Стройная, звенящая… Полное имя – Мариула Аркадьевна. Именем отчеством обязана своей бабке цыганке. Аркадий – имя, которая та дала собственному сыну, отцу девочки, Мариула – на этом имени тоже бабка настояла. Мариула! По паспорту… Но все называли ее Маринкой.
Маринка совсем не похожа на цыганку – большие, светлые, печальные глаза с немного набрякшими веками, бледное лицо, серо-пепельные волосы, полные губы, прямой аккуратный носик… От цыганского племени ей достался довольно тяжелый подбородок с запавшими как у Марлен Дитрих щеками… И пение… И гитара… И непрекращающаяся цыганская тоска, которая всегда жила у нее в душе. Марина рано потеряла родителей. Росла почти сиротой. Жила у бабушки – не у той цыганской бабки, что дала девочке неестественно знойное имя Мариула, назвала Мариулой – словно выполнила свое главное жизненное предназначение – да и скончалась вскоре. А у обычной русской бабульки, матушки ее матери, у терпеливой Матрены, которая привычно всю жизнь тянула свою лямку, была внучке и бабкой, и матерью, и отцом. Что она могла дать девочке? Заботу и любовь. Больше у нее ничего и не было. Но разве это так мало? Выросла внучка справная. Ладная да покладистая. Тихая и задумчивая. С детства знала откуда-то совершенно точно, была уверена в том, что непременно станет актрисой. Поступила после школы в студию Театра на Грибоедова и с 20 лет уже выходила на сцену. И что за роли ей доставались? – одна другой лучше. С завистью поглядывали на нее смазливые сокурсницы – конкурентки по сценическому цеху.
Только закончился последний прогон "Бесприданницы". Маринка пела, играла на гитаре, любила, страдала, плакала и умирала. Главреж Георгий Яковлевич Шаргородский был в восторге. Всякие заслуженные да народные смотрели удивленно, некоторые с уважением: такая молодая, а, поди же ты… Пожилые матроны злились – они, несомненно, сыграли бы лучше, однако… Этот пожилой сластолюбец Жора… Он предпочитает, конечно, натуру более свежую, в этом вся причина… Молодые актрисы – все как на подбор красотки, им надо биться за место под солнцем – смотрели во все глаза, очень хотелось поймать на ошибке, фальши, разнести, расшушукать, припечатать, съесть, обглодать и съесть… И косточки выбросить. Такие хорошенькие, юные, голодные волчицы.