- Отличная мысль! - крикнул он миссис Кру и добавил в виде пояснения, специально для Тесс: - Боадицея одна стоила двух мужчин, потому что она была женщина!
Миссис Кру в знак согласия энергично загремела чайником.
Гордон решил, что это неожиданно пришедшее ему в голову прозвище и в самом деле удачно. В отличие от Жанны д'Арк, которая просто явилась рупором стандартного фанатизма, Боадицея захватила власть благодаря тому, что голова у нее хорошо работала, а рука умела крепко держать меч. Она одолела всех соперников-мужчин, в том числе и собственного мужа, превзойдя их мужеством, находчивостью и изворотливостью ума. В миссис Кру точно вновь родилась королева древних бриттов. Она была создана для баррикад, эта женщина.
После обеда за глажение взялась Тесс, и Гордону почему-то приятно было смотреть, как она водит утюгом по белью - у нее это получалось более женственно, хоть и с меньшей сноровкой. Миссис Кру между тем занялась счетными книгами какого-то общественного комитета: хлопала переплетами, разграфляла страницы, что-то подсчитывала и записывала. Кру читал, с наслаждением дымил вонючей трубкой и время от времени передавал Гордону какую-нибудь книгу, безмолвно предлагая его вниманию то стихотворение Уильяма Морриса, то абзац из Коббета, Уитмена или Филдинга, то статью допотопного американского эволюциониста. И Гордон, читая, чувствовал духоту этой маленькой комнаты, уставленной полезными, но неуклюжими вещами. Он вдыхал разнообразные домашние запахи - от влажных испарений, поднимавшихся из-под утюга Тесс, до слабого аромата поджаренных гренок, постоянно стоявшего в доме. От угля в камине шел чад, от трубки мистера Кру тоже. Ну и пусть, думал Гордон, поддаваясь убаюкивающему действию домашнего уюта, блаженному ощущению, еще не испытанному им ни разу в жизни.
Младшие девочки уже легли спать, всласть навозившись с Гордоном. К нему всегда охотно шли неробкие дети, и он сам любил забавляться с ними, хоть его и раздражал тот едва уловимый кисловатый запах, который всегда исходит от детей, даже самых чистеньких и опрятных. Джоанна, старшая дочка, только что вернулась с вечерних курсов при политехникуме, где она изучала какую-то сложную техническую специальность, которую принято считать неподходящей для женщин. Это была небольшого роста девушка, наружностью похожая на отца, но в ее голосе слышались материнские властные нотки. Впрочем, говорила она мало. К Гордону не обращалась совсем - то ли от застенчивости, то ли от нерасположения. Но ничего оригинального или странного в ней не было, если не считать того, что в качестве факультативной дисциплины она выбрала себе курс по бальзамированию трупов. Даже ее мать не могла с этим примириться.
- Фу, какая гадость! - сказала миссис Кру, когда Джоанна сообщила, что была сегодня на очередном занятии в анатомическом театре. - Не знаю, зачем тебе это нужно. Если ты интересуешься физиологией, поступай в университет, как Тесс, и пройди весь курс систематически. Баловаться таким делом нечего.
- А если мне нравится, - невозмутимо сказала Джоанна. - Вот сегодня нам показывали, как извлекать мозг через нос.
- Джоанна! - раздался дружный вопль отвращения и протеста.
Только Гордон со смехом вступился за девушку. Что тут особенного? Наше тело - всего лишь презренная материя, и почему, собственно, носу не послужить дренажной трубкой для студенистой массы, именуемой мозгом? Сказав это, он сам испугался своих слов. Как же так? Представительница механистического физиологизма (отрицающего примат духа и разума) подчеркнуто пренебрежительно относится к человеческой плоти. Но ведь это - пренебрежение материалиста, как же могло получиться, что они с Гордоном вдруг оказались союзниками? Он посмотрел через стол на эту неожиданную союзницу. Глаза у Джоанны были холодные, равнодушные и, встретившись с глазами Гордона, не выразили ровно ничего.
У него мелькнула мысль: "Боже мой! Еще одна воительница! Еще одна Боадицея!"
Он вдруг с необычайной ясностью подумал о том, что он смертен, и ему захотелось скорее уйти, выбраться из этого материалистического ада. Но Тесс, заметившая его ужас, поспешила к нему на выручку. - Вставай, Недди! - сказала она, вскочив на ноги. - Мы сейчас с тобой отправимся в одно место, которое тебе понравится.
Место это оказалось помещением масонской ложи, где раз в неделю устраивались танцы, но узнал он об этом только когда они очутились у дверей, обе половинки которых свободно раскачивались на петлях (пропуская народ туда и обратно), точно их приводила в движение музыка, слышавшаяся изнутри. Из дверей лился яркий свет.
- Зачем это? - спросил он.
- Мне хочется потанцевать, - сказала она. - Ты ведь тоже любишь танцы. А здесь можно плясать сколько душе угодно. - Она крепко держала его под руку, заранее предвкушая удовольствие. Но он сказал, что происходящее здесь не похоже ни на танец, ни на пляску: просто люди трутся друг о друга с непонятным вихлянием, пыхтя и обливаясь потом.
- Вот это ты называешь танцевать? Тебе это нравится? - спросил он.
- Конечно! Скользить под музыку - что может быть лучше? - сказала она. Ее окликали со всех сторон, а один из музыкантов, повернув к ней раструб своего инструмента, приветствовал ее фанфарными звуками. - Ну, пойдем.
- Ни за что на свете! - с жаром ответил он и решительно повернул ее к выходу, несмотря на ее протесты: ведь они уже заплатили за билеты.
Мотоцикл умчал их вдаль, и когда они выехали на холмистый простор, Гордон сказал ей:
- Ты говоришь о танце, о радости движения? Ну так смотри! - И, сбросив куртку, он закружился под ночным небом в какой-то странной пляске: то вертелся волчком, то замирал на месте, дробно перебирая ногами, то несся вприпрыжку, помогая себе широкими взмахами рук, и вдруг остановился в причудливой позе с занесенной как для шага ногой. Под конец он высоко подпрыгнул, раскинув крыльями руки и поджав ноги, так что казалось, будто он по воздуху карабкается вверх.
Тесс восторженно захлопала в ладоши: - Что это, Нед, какая прелесть! Кого ты изображал - птицу, газель, блоху или горного козла? Чей это танец? Что он должен означать?
Гордон был весь мокрый от пота, тумана, росы. - Сам не знаю, - выдохнул он. - Я научился этому, когда жил среди одного племени, занимавшегося разведением белых ослов и охотничьих соколов. Ритуальная пляска, древняя, как религия, древнее музыки.
- Ты и другие такие пляски знаешь?
- Знаю, конечно, но для них нужны удары бубна, и ритмичное хлопанье в ладоши, и возгласы "О ночь!" Здесь ничего не получится, Тесс. Давай вернемся туда и потанцуем по-твоему.
- Ладно уж, Нед, - сказала она. - Признаю свое поражение. А теперь покажи мне еще какую-нибудь пляску.
Но он не захотел, и они поехали дальше, во весь голос распевая известную песню о девушке с севера. От самого сердца летела эта песня в туманную мглу: "Зеленеют дуб и ясень, плющ густой по стенам вьется, там, где детство протекало, там, где родина моя".
И все же, когда он вез Тесс домой, она уже знала, что завтра он уедет, и словно ждала от него какого-то слова или движения, которым так или иначе решилось бы их необретенное будущее. Он тоже ощущал потребность какого-то решения и пытался разобраться в этом ощущении. Но одна лишь мысль о стоявшем перед ним выборе заставила его внутренне сжаться от страха. Стоит ему сказать Тесс хоть слово - любое слово! - и он будет связан навсегда. И в то же время ничего не сказать и расстаться с ней здесь - это все равно, что расстаться с самим собой. Тесс успела вновь сделаться для него единственной родной душой, единственным человеком, которого он не мог, Не должен был потерять.
- Я завтра еду, - сказал он, понуро стоя на выщербленной каменной ступеньке ее крыльца.
Она ничего не ответила.
- Ах ты господи, Тесс! - воскликнул он почти в отчаянии и сжал ее пальцы - единственная привычная для него ласка.
Она шумно, энергично вздохнула, потом высвободила свои пальцы и, взяв его за руку, решительно повернулась к лестнице. - Пойдем!
Это был не чувственный призыв, а простое, по-детски непосредственное обращение; и оно напомнило ему то хорошо знакомое радостное чувство, которое испытываешь в пустыне, ощущая поддержку дружеской руки.
Но наверху, в своей комнате, наполненной книгами, она отпустила его руку и не старалась коснуться его или привлечь к себе. Она села у окна, а он опустился на диван и стал разглядывать корешки книг.
- Полки мне сделал Том Кру, - пояснила она. Сколоченные из чистых сосновых досок полки висели над изголовьем и в ногах постели, тянулись вдоль свободной стены. Они были сплошь заставлены книгами.
- Порядок образцовый, Тесс, - сказал он, - но подбор, мне кажется, не слишком продуман. - Ему не понравилось преобладание исторической и экономической литературы, хотя он знал, что в университете она занималась именно этими дисциплинами, и, памятуя ее жадность к знанию, мог предположить, что она и сейчас продолжает учиться.
Он откинулся назад, положив себе на живот два снятых с полки томика Теннисона, и сказал, словно отвечая своим мыслям о поэте: - Природу Англии я люблю; но до чего я ненавижу ее деревни и города - эти десятки тысяч тюрем! Кроме Лондона, я бы нигде не мог жить в Англии. Лондон - это все-таки как бы мозг страны. Как ты можешь жить здесь, не понимаю.
Он знал, что в глубине души она ненавидит этот городишко, хотя и приноровилась к его жизни и даже ухитряется находить в ней какие-то радости. Однако она сказала: - А что еще мог бы мне дать Лондон?