До начала назначенного им совещания ещё оставалось время, вполне достаточное, чтобы осветить в твиттере свою позицию по ряду международных проблем, о недопустимости кому бы то ни было подвергать сомнению правильность принятых им решений, о борьбе с коррупцией и ещё о некоторых животрепещущих моментах жизни страны. Так же он очень хотел ответить наиболее активным участникам форума хоть что-то по поводу конфликта Генпрокуратуры со всеми силовыми ведомствами и, в первую очередь со Следственным комитетом, возникшим из-за подпольных казино. Но пока не мог этого сделать, потому что не решил для себя, "кто более матери истории ценен". Кстати, а что история говорит по этому поводу? Вроде бы ещё при Петре Великом генерал-прокурор Ягужинский предлагал радикальные меры по борьбе с массовым мздоимством, но даже император, славившийся своей нелюбовью к вороватым людишкам, не поддержал своего единомышленника. Побоялся остаться без подданных, в серьёз или в шутку, кто знает? Скорей всего не верил, что верёвка или плаха смогут избавить державу от воровства. Сведущие люди вообще на полном серьёзе утверждают, что всё это сам Пётр и породил. Ну, сам-то вряд ли. Скорей всего – это продукт той эпохи, когда, в связи с невиданными до того реформами и укреплением государства, началось массовое движение денежных средств. Здесь нельзя не вспомнить бессмертного персонажа незабвенных И.Ильфа и Е.Петрова, утверждавшего, что если в стране бродят денежные знаки, значит должны быть люди, у которых их много. И такие люди есть, и их много, и, как ни странно, чем крепче вертикаль, тем их становится больше, и тем они неуязвимее. Получается, что вина Петра лишь в том, что он начал её, эту вертикаль, укреплять. Так, может, и сейчас не стоит слушать прокурорских?
Голоса прибывших на совещание, прервали пространные размышления Иван Иваныча. Он выключил компьютер, пригласил собравшихся занять свои места и открыл заседание кратким изложением своего видения ранее обозначенной проблемы с учётом полученной, из беседы с загадочным блоггером, информации. Присутствующие единогласно одобрили его выступление, даже особо не пытаясь высказывать свои мнения и предложения, что вызвало у Иван Иваныча некоторое разочарование с примесью раздражения. – Неужели им всё по барабану? Или просто не верят, что у нас можно что-то кардинально изменить? Почему тогда сидят здесь? Могли бы спокойно оставаться на своих местах. Наверное, боятся, что, если уйду я, уйдут и их. Но тогда почему ничего не хотят делать, чтобы этого не случилось? – Думал Иван Иваныч, глядя на таких разных своих подчинённых. Одни из них, как двоечники в школе, сидели глядя в стол – только бы не вызвали. Другие смотрели на него с явно выраженным, отчего казалось напускным, вниманием. Третьи – всячески старались изобразить титаническую работу ума по решению важнейших государственных задач. И тут же сам себе ответил: – Конечно, все мечтают остаться на своих местах, а кое-кто, может быть даже, думает о повышении, но делать для этого ничего не хотят, потому что не привыкли. Ты это дело заварил, ты и тяни. Дашь указание, от которого не отвертеться, – может выполнят, а так… сам виноват. Одного надо заставлять, чтобы докладывал перед началом учебного года о состоянии учебных заведений, другому в интернете найди подпольные казино, тогда он что-либо против них предпримет, третьему ещё что-то надо сделать, чтобы он свои обязанности начал выполнять. Может я и без них обойдусь? – Завершил размышления Иван Иваныч и ещё раз окинул взглядом присутствующих. – Надо об этом подумать, – и внутренне улыбнулся, представив лица тех, кому он объявит о непригодности. Но это так, шалость.
XVII
Обстановка и настроение в стане Партии, естественно, коренным образом отличались от состояния и настроя победителей. Подчинённые Василь Васильича, в отличие от соответствующих персон по ту сторону политической границы, сидели в совершено одинаковых позах. Хотя, лиц их не было видно, – из-за покорно и скорбно склонённых голов видны были одни макушки. Зато эти макушки были разными: от устойчиво лысеющих и совсем лысых, принадлежащих опытным партийцам до густых разноцветных шевелюр молодой партийной поросли. И мысли под этими макушками, скорей всего, были такими же не похожими, потому что нарушилась, казалось бы, незыблемая стабильность их положения, стройность и монолитность рядов, предусматривающие такое же единое мышление. Борис Борисыч, на макушку которого сейчас обрушивался, словно снежная лавина, необузданный, но справедливый гнев Василь Васильича, думал, например, о том, что он уже совсем не спикер, а в лучшем случае – один из вице. Один из… – это хорошо, если будет так. И сгибался всё ниже и ниже под тяжестью слов шефа и своих не менее тяжёлых мыслей. А если, после всего произошедшего, Партия вообще не доверит представлять её в законодательном органе? Что тогда будет с гениальным сыном и его бизнесом?
У других заслуженных партийцев мысли были не веселей. Кто-то с сожалением вспоминал, что не помог какому-то влиятельному бизнесмену и сейчас, естественно, может не надеяться на его помощь в получении тёпленького места в его компании. Другой корил себя за недальновидные выступления против руководителей некоторых госкорпораций и самих этих непонятных экономических образований. Третий, на чём свет стоит, поносил непредсказуемый электорат в лице неблагодарного народа, на алтарь которого, как ему казалось, он положил свои лучшие годы, разругавшись со всеми, с кем только можно. А сейчас может оказаться у разбитого корыта, через трещину в котором утекут безграничные возможности, и останется только квартира в Москве, депутатская пенсия и карманные деньги на пиво в сумме гонорара за участие в какой-нибудь "Большой стирке", "Пусть говорят" или другом подобном шедевре нашего телевидения. Немного больше перспектив, вероятно, было у молодой поросли, отчего и мысли посещали её разноцветные волосатые макушки, совсем другие. Мозги под этими макушками ещё не успели зачерстветь от махрового консерватизма, и радостно размякнуть от реформаторского оптимизма, поэтому были свежими и естественными, а следовательно, воспринимали окружающую действительность наиболее адекватно и реагировали на неё настолько прагматично, насколько того требовали, заложенные в них мудрой природой, инстинкты. А они требовали сохранять генофонд. От этого Наши спокойно могли стать Вашими или ещё чьими-нибудь, а Молодая Гвардия вдруг трансформировалась в ВЛКСМ. И в этом нет ничего страшного: всё можно списать на молодость, не оформившиеся характеры и, уж тем более, политические пристрастия. Они, несмотря на свою определённую ограниченность, хорошо понимали, что нужны всем. Хотя многие из них родились уже после крушения исторического материализма, всё равно знали: "Партия сказала – надо. Комсомол ответил – есть!", потому что впитали это с молоком матери. Без молодой смены не обходится никто: ни коммунисты, ни демократы, ни бандиты. Василь Всильич, устраивающий разнос своим подчинённым, одновременно тоже успевал между строк думать о себе. Его положение, безусловно, отличалось от вышеупомянутых категорий граждан, но по-своему, всё же, не было совсем безоблачным. Больше всего тревожила перспектива вновь остаться сбоку от верховного кресла. Правда, казалось, что тревога эта возникла не из-за кресла, как такового, а из-за потери, в этом случае, возможности исправить то, что ещё можно исправить. Но обычно это первое, чем объясняют своё стремление придти во власть. И это, вроде бы, благородная цель, которой потом оправдывают средства для её достижения. Собственно все социальные потрясения во всех странах изначально происходят из-за этой цели. Но это только первая стадия. Потом работа над ошибками превращается в производство собственных ошибок, но здесь вступает в силу аксиома "не ошибается тот, кто ничего не делает", отчего этот процесс возводится чуть ли не в ранг наивысшей заслуги перед отечеством. При этом робкие попытки напомнить о другой, не менее значимой мудрости, утверждающей, что только дураки учатся на своих ошибках, совершенно не принимаются во внимание. Более того, они вызывают раздражение, потому как "неча со свиным рылом лезть в калашный ряд", без сопливых скользко. Но пока идёт наслаждение непререкаемостью авторитета, где-то на пороге уже сучит ножками очередной любитель поискать соринку в чужом глазу, и начинается всё сначала. Может так и должно быть? А может быть именно из-за этого мы там, где мы есть?