III
В школе нам задавали внеклассное чтение на лето. Помню, как, лёжа на отцовской тахте, читал "Преступление и наказание" Достоевского. Раскольников приходит к следователю, Порфирию Петровичу, и от панического страха быть раскрытым покрывается чудовищной испариной. Помню, как потел сам.
Сейчас, перед райотделом полиции, мои ощущения как в детстве. Тот же крупнокалиберный пот на лице. Те же бледные, нервно подёргивающиеся щёки. Те же испуганные, ввалившиеся глаза. И апдайковская мысль в мозгу: "Беги, кролик, беги!". Не знал, что шаги к признанию будут такими сложными.
Я уже был здесь. В райотделе полиции, где, кажется, всё залито высохшей кровью. Тогда меня вызвали после того, как я обратился в больницу с черепно-мозговой травмой. Допрашивал следователь Макаров. К нему и пойду.
Ступаю по бледно-розовому "мраморному" полу. Как и в прошлый раз, хрипя, тяжело поднимаюсь по ступеням. На двери покосившиеся цифры 16. Ещё сильнее покрываюсь испариной. Словно тяжёлобольной, который вот-вот умрёт от лихорадки.
"Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…". Меня учила читать молитву бабушка. Когда я был маленьким, она говорила мне: "Данечка, если тебе тяжело, помолись Господу. Он поможет, Он всё видит…". Без молитвы мне не переступить порог, не решиться. Моё сердце работает, как трансформаторная будка. Я сотрясаюсь от вибрации.
Момент, когда я берусь за дверную ручку и толкаю дверь, кажется мне вечностью. Для полноты ощущения не хватает разве что хронологии жизни, проносящейся перед глазами.
- Д-д-д-добрый день! - заикаясь, бормочу я.
- Вы к кому, молодой человек? - окидывает меня взглядом молодящийся, седовласый мужчина в форме.
- М-м-мне Макарова… надо бы… следователя…
- По особо важным делам? - этого я не знал. - Алексея Ивановича?
- Наверное…
Он медленно встаёт из-за стола. Прочищает свои гуцульские усы, похожие на лохматые сосульки, и подходит ко мне. Я едва стою на ногах.
- По какому вопросу? - спрашивает седовласый.
- Надо, очень надо, - запинаюсь я.
- Ну, если надо, - он как-то тепло, по-отечески улыбается, - то предоставим.
Он запирает кабинет. Поднимается по лестнице. Проходит вглубь коридора третьего этажа. Я ползу за ним. Мы останавливаемся у лакированной деревянной двери с именной табличкой.
- Что с вами? Вам дурно? - седовласый с беспокойством смотрит на меня.
- Нет, - я сглатываю накативший ком, - жарко.
- Да, сегодня жарко, - он стучится в дверь и, дождавшись ответа, заглядывает внутрь. - Алексей Иванович, к вам пришли. Можно?
- Заходите, - из-за двери раздаётся властный голос.
Седовласый кивает мне головой и пропускает в кабинет. Заходит следом.
Обстановка куда лучше, чем в шестнадцатом кабинете. На чёрном столе - ноутбук. Под потолком - белый кондиционер. На застеклённых полках шкафов - вымпелы, флажки, глобус, оружие и груды папок.
Макарова я узнал сразу. Те же аккуратно подстриженные усики и уверенная стать. Волосы чёрные, как смоль, но на висках пробивается едва заметная седина. Впрочем, она придаёт ему благородства.
Макаров смотрит на меня, потом на седовласого:
- Спасибо, вы свободны. - Вновь обращается ко мне. - Какими судьбами к нам, Даниил?
Он жёстко произносит моё имя. И эта жёсткость пугает даже больше, чем то, что он его знает.
- П-п-простите? - вновь заикаюсь я.
- Какими судьбами, Даниил? Что ж тут непонятного? - он встаёт из-за стола.
- Вы меня помните… знаете?
- А как же вас не знать? Рассказывайте.
- Что рассказывать? - я окончательно сбит с толку.
- Если вы пришли ко мне, то наверняка не просто на чашечку чая. Скорее всего, вы что-то хотите мне сообщить. Весьма важное, надо полагать, если судить по крайней степени возбуждения вашего привитого вирусом организма.
От словосочетания "привитого вирусом" мне становится совсем дурно. Я как-то нелепо, по-девичьи охаю и проваливаюсь в бездонный мрак.
Глава двадцатая
I
Открываю глаза и вижу Макарова с пустым гранёным стаканом. Наверное, он привёл меня в чувство, сбрызнув водой.
- Не знал, что вы такой хиленький, Даниил. Для человека, который так проживает жизнь, вы чересчур восприимчивы.
- Как так? - А вы не знаете? - он делает удивлённую мину. - Как паразит, Даниил! Как печёночный сосальщик, как аскарида, как бычий цепень, которого хочется размазать по полу, но не так легко достать из нутра.
- Почему вы оскорбляете меня?
- Ты спрашиваешь, гнида, почему? - он наотмашь бьёт меня по щекам. - Ты ещё спроси, кто виноват и что делать!
Я в полиции. Пришёл сюда, чтобы признаться в преступлениях. Меня бьёт следователь по особо важным делам, которому я ещё ничего не рассказал. От происходящего голова превращается в инфернальную карусель, и меня выташнивает. Макаров морщится и отходит вглубь кабинета:
- Вы ничего не сказали, я ничего не сделал, а такая реакция.
Он звонит по телефону. Появляются два полицейских. Макаров кивком указывает им на меня:
- В изолятор!
Меня бросают в помещение с серыми, облупившимися стенами. По периметру тянется узкая деревянная скамья. Одной стены нет - вместо неё сплошная решётка. Кроме меня в изоляторе стонущий мужик в спортивном костюме и кавказец со странным взглядом.
- Здарова, брат! - кивает он мне.
- Здравствуйте.
- Сыгарэту дай, брат!
- Угощайтесь! - я протягиваю ему пачку.
Он берёт с десяток. Закуривает.
- Ты покуры, брат, лучшэ станэт, - даёт мне дешёвую газовую зажигалку.
- Спасибо.
Возвращая зажигалку, я понимаю причину странности взгляда кавказца: один глаз у него вставной.
- Табачкууууууу! - стонет из угла изолятора парень в спортивном костюме.
- На, брат! - кавказец протягивает ему свою сигарету и тут же подкуривает новую.
Помещение наполняется табачным дымом. Я скидываю облёванную рубашку и швыряю в угол. Остаюсь в белой майке.
Когда я шёл на чистосердечное признание, то думал, что буду делать его в присутствии адвоката. Но всё совсем не так, как я себе представлял. Особенно поведение Макарова. Или он просто запугивает, как в прошлый раз?
"Спортивный костюм" встаёт с пола, жуя окурок. Кавказец усмехается. "Костюм" вплотную подходит ко мне, обдавая вонью застарелого пота.
- Ты за что, паренёк? - обращается он ко мне.
- Сам не пойму. Думаю, скоро отпустят.
- Отпустят, - он смеётся, - только не сразу. Привыкай к пидорам ментовским!
Сказав это, "костюм" падает на пол и начинает истошно орать. Так продолжается минут пять. Я ошалело наблюдаю за происходящим. Видя, что никто из сотрудников полиции не обращает на его вопли ровным счётом никакого внимания, "спортивный костюм" принимается орать ещё громче. Кавказец колотит в решётку с криком "Начальнык". Наконец, к нам подходит полицейский.
- Заткнись, сука! - в свою очередь начинает орать он.
- Плохо, блядь, плохо! - завывает "спортивный костюм".
- Заткнись, уёбок!
Так продолжается ещё минут десять. Наконец, полицейский, подозвав своего коллегу, спрашивает у "костюма":
- Тебе чего надо?
- Скорую! Пусть укол захуярят! Или, блядь, сдохну!
Когда приезжают врачи, я понимаю - "спортивному костюму" действительно плохо. Его лицо приобретает пепельный оттенок, а губы становятся синюшно-бледными.
- Ломка. - Врач распаковывает свой чемодан. - Развелось отбросов на свете, а нам геморрой…
После укола "спортивный костюм" замолкает. На его скуластом лице выступает пот и едва заметный румянец. Он отползает в угол. Кавказец курит одну сигарету за другой. Вся эта вакханалия заканчивается, когда за мной приходят два человека в форме.
- Грехов, на выход!
Меня приводят в просторный кабинет. Из мебели только стальные стол и два стула. На одном сидит Макаров. Пот стекает с меня и застревает в жировых складках.
- Созрели? - встаёт из-за стола Макаров. - Будем рассказывать? - Согласно киваю. - Вот и хорошо, а то играем в удивление.
- Я же сам пришёл.
- Отлично. Чистосердечное признание облегчает вину, - улыбается он, - а, может, и нет никакой вины. Вы поделитесь горестями, авось пойму вас…
Я начинаю рассказ. О секте. Об убийствах. О фашистах. Обо всём том, что было моей жизнью.