Он отшучивался, и это злило соседей еще больше. Известное дело - хамы, не получая отпора, наглеют по возрастающей, их злость переходит в злодеяния. Надругательство соседей перешло в откровенное вредительство. Возвращаясь с работы, инженер обнаруживал гвозди в замке, вывернутые пробки счетчика; случалось, пока возился с замком, одна за другой открывались соседские двери и на выглядывающих лицах появлялась злорадное ликование.
Трудно не сорваться от такого измывательства, а инженер все терпел и усмехался:
- Мелкие, жалкие людишки!
Незлопамятный, он быстро забывал обиды, но однажды не выдержал.
В тот вечер у него собрались приятели и внезапно нагрянули "общественница", домуправ и участковый. Зашли, как бы проверить жилищные условия, на самом деле все приглядывались, принюхивались, потом вздумали переписать его приятелей. Тут уж он вспылил:
- Знаете что! Когда у вас будет ордер на обыск, тогда и приходите! А сейчас прошу выйти из моей квартиры!
- Соседи навели, - пояснил инженер приятелям, когда представители власти удалились. - Ничего, переживем. Главное - не заводиться, сохранить присутствие духа и свою индивидуальность. Все не так уж и плохо, если есть единомышленники, своя среда общения…
Но через несколько дней, на очередное требование соседей "прекратить заводить дурацкие пластинки", инженер резко ответил:
- Оставьте меня в покое! Что вы лезете в мою жизнь?! - и хлопнул дверью. Закурив, он погрузился в размышления: "…Когда-то смалодушничал, не поставил их на место, теперь расплачиваюсь… Ограниченные люди, у них нет своих интересов, увлечений, потому и беснуются, лезут в чужую жизнь".
Теперь между ним и соседями установилось враждебное напряжение; он настороженно воспринимал каждый косой взгляд, каждое замечание выводило его из себя - он уже не отшучивался, а бросал проклятия. Он менялся день ото дня: его дух слабел, вместо приветливой улыбки на лице появилась угрюмая гримаса; он перестал играть на гитаре влюбленным и вообще старался вернуться домой попозже, чтобы не встречаться с соседями.
Все реже к нему заходили приятели, а когда заходили, то разговаривали и слушали пластинки на кухне, чтобы до коридора оставалась, гасящая звуки, воздушная прослойка.
- "Беги от тоски и с глупцами не спорь!" - цитировал инженер царя Соломона, плотно закрывая кухонную дверь, но тут же добавлял: - Как все надоело, хоть меняй квартиру.
- Думаешь, в наших районах лучше?! - откликались приятели. - Дураков везде больше, чем умных. Но на Западе они знают свое место и не высовываются, а у нас всем верховодят.
В тридцать пять лет он женился на женщине, которая имела инвалидность по зрению - даже в очках с большим увеличением еле различала газетный шрифт. С семилетним сыном от первого брака она занимала одну комнату в коммунальной квартире и числилась надомницей - делала заколки для артели слепых. Высокая, худая, спокойная, она была воплощением строгого изящества и невозмутимости, но за этим скрывалась страстная, жаждущая жизни, натура.
После свадьбы она перевезла из своей комнаты часть мебели и превратила холостяцкую обитель инженера в уютное жилье. Она окружила мужа такой заботой и вниманием, что на время он позабыл склоки с соседями. Для нее, потерявшей надежду на личную жизнь, он стал поддержкой и опорой, ее сыну заменил отца.
Когда-то она закончила музыкальную школу, имела природный слух и голос, и теперь они часто устраивали музыкальные вечера - опять же на кухне, при закрытой двери. Инженер негромко играл на гитаре, она в полголоса пела, сын ладонями отбивал такты.
Некоторое время соседи им не досаждали, с острым интересом приглядывались к новой жиличке, только изредка с прежним ожесточением ворчали по поводу музыкальных вечеров:
- Развели балаган! Цыганский табор!
Да меж собой обсуждали горделивую походку "слепухи", ее "замысловатую прическу". Но от ненависти так же трудно отказаться, как и от любви - остается пустота. И вскоре началось:
- Твоя слепуха плохо вымыла коридор! Мы, что ли, должны за нее мыть?! Твоя слепуха выносила помойное ведро и вон что теперь у мусоропровода! Интеллигенция называется! - то и дело слышал инженер.
В квартире стали раздаваться телефонные звонки и, если трубку снимала его жена, грубый женский голос произносил: "В зоопарке сдохла обезьяна, освободилась клетка, занимай!".
Ее сыну во дворе соседи отпускали циничные шуточки в адрес матери и отчима. Затем облили чернилами сохнущее на балконе белье, снова в замочную скважину запихнули гвоздь, и до прихода мужа слепая женщина с сыном стояли перед дверью. И, наконец, кто-то посреди коридора положил кирпич - явно чтобы "слепуха" разбила лицо, но она, споткнувшись, только ушибла колено.
Выдержка и самообладание покинули инженера.
- Подлецы! Тупые рожи! - цедил он, стиснув зубы. - Их злость от неполноценности, ущербности. Хоть прибило б их на стройке! - новые, не свойственные ему, мысли сжимали его голову, казалось, кто-то вселяет в него ненависть - впервые за всю жизнь он испытывал радость от воображаемой мести.
- Бог их уже наказал, - говорила жена. - Они несчастные люди - у них нет доброты. Доброта - особый дар в людях, им доброты Бог не дал. Ведь чтобы самому быть счастливым, надо любить других. А они не могут, потому и мучаются… Если б к другим относились лучше, им и самим жилось бы легче… Конечно, они терроризируют нас, мы с сыном уже на каждое хлопанье двери вздрагиваем… но ничего, будем крепиться… А на лето можно снять часть дачи где-нибудь недалеко, чтобы тебе было легко добираться до работы…
- Эта работа, будь она проклята! - морщился он. - И на нашем заводе полно таких, как соседи. Бесформенных квадратных уродов. Особенно среди начальства. Хороший начальник тактичен и вообще незаметен, а наши… необразованные, даже говорить правильно не научились. Влезли во власть по партийной линии и поучают что и как делать. Они напоминают огородников, которые возвели вокруг участков высоченные заборы с колючей проволокой, держат сторожей, но загубили ученых-аграрников и потому нет урожая. Все завозят из-за границы, но постоянно кричат о преимуществах своего хозяйства, насильно насаждают свою систему хозяйствования, кулаками заставляют жить по своему…
Он был способным инженером, но его способности глохли в казарменном режиме завода. Его угнетало не только бездарное начальство, но и однообразие работы, "спускаемый сверху план". Никого не интересовали новые идеи, предложения; больше всего на заводе боялись перемен - это, и уравниловка в оплате, убивало инициативу. Он имел такой низкий оклад, что даже не мог обеспечить семью самым необходимым. А тут еще эти соседи! Все чаще он приходил домой выпивши. Жена успокаивала его, говорила, что хорошая, дружная семья - уже немало для счастья, что соседи, "отсталые, невежественные люди не стоят того, чтобы из-за них сильно переживать". Он слушал, но думал о своем и курил одну сигарету за другой.
- Все отвратительно, - бурчал. - На заводе мы катастрофически теряем время. Изобретаем велосипед, то, что на Западе давно изобретено. И постоянно слышим: "Давайте работайте, поднатужьтесь!". Только и работаем, а когда будем жить?! Каждый день - это золотой отрезок времени, на который укорачивается жизнь. Получается - мы существуем ради светлого будущего, а настоящее - это так, что-то не имеющее никакой цены…
Он стал раздражительным, на нервной почве высыпала "крапивница", все чаще на работе и в транспорте он огрызался на каждое замечание, а во сне бормотал ругательства.
Как-то, в очередной раз вернувшись с работы выпивши, он взял гитару и стал играть свои любимые мелодии. Внезапно раздался звонок. Открыв дверь, он увидел двух соседей, строительных рабочих.
- Кончай бренчать! - потребовал один из них. - Житья нет от твоей музыки!
- Прекрати безобразие! - гаркнул второй сосед. - Или щас… - он повел ладонью перед носом инженера.
Наступила зловещая пауза, и вдруг инженер побагровел, его вскипевшая злость перешла в бешенство.
- Скоты! Ублюдки! - завопил он и с яростью набросился на пришельцев; казалось прорвало плотину и наружу выплеснулась вся накопившаяся боль.
Он бил наотмашь. Он неожиданности его противники почти не сопротивлялись, только шарахались и отмахивались, пытались уклониться от ударов.
- Шизонутый! Чокнутый! - слышалось, и дальше следовал отборный мат.
Уже визгливо заголосила одна из соседок, другая побежала вызывать милицию, а он все кричал и бил. Его звала жена, бледная, беспомощная, она на ощупь пыталась до него дотянуться, просила опомниться; испуганный сын рыдал, вцепившись в косяк двери, а он, все наносил удары один за другим и душераздирающий крик сотрясал воздух. Уже на улице взвизгнули тормоза милицейской машины, уже на лестнице слышался топот сапог, а он все кричал и бил, и хрипел, точно обезумевший раненый зверь.