- …На это способна или дешевая потаскуха или королева, - говорил он Даюнову, имея в виду иностранку. - Она не ханжа, в этом все дело. Истинное королевство опускает всякие условности. Вхожу в подъезд, а в почтовом ящике записка: "Пойдем завтра на чердак!".
Даюнов отчасти понимал Левутина, поскольку считался специалистом по "королевствам".
Как все собственники, Левутин был патологически ревнив; он изводил жену подозрениями, отчетами "где была" в тот или иной час, следил за каждым ее шагом и через несколько месяцев довел ее до нервного стресса, а позднее и до сумасшедшего дома - она хотела выброситься из окна, и выйдя из клиники, уже не вернулась к "гению".
- Ко всему плохому в настоящем надо относиться, как к тому, что вскоре станет прошлым, - философски изрек Левутин.
- И все-таки было много радости от общения друг с другом. Не зря же во все времена общество держалось на семье, - еще более философски сказал Даюнов.
К чести Даюнова и Левутина надо отметить, что до брака они ни одной женщине не обещали жениться, а женившись, не скрывали своего семейного положения, при этом Даюнов расхваливал обеих супруг, а Левутин многозначительно молчал, давая понять, что жена "гения" многого стоит. И обоим идет в зачет то, что они никогда не "снимали" проституток, и не из меркантильных соображений, а считая это ниже своего достоинства; в придачу, Даюнову при знакомстве была нужна хотя бы доля любви - "великой немой связи", а Левутин был чрезмерно брезглив. Впрочем, это не мешало им несколько раз устраивать групповой секс, когда они обменивались партнершами.
Оставаясь наедине, эти секс-поэты понимали друг друга с полуслова; их беседа напоминала диалог двух ненормальных. Левутин вполне серьезно советовал Даюнову написать пособие: "Сто способов соблазнения женщин". Даюнов (тоже не играючи) обещал Левутину подтвердить в трактате его авторство на некоторые нюансы секса.
Они никогда не соперничали из-за женщин. Утонченному Даюнову больше нравились интеллигентные женщины с небольшой порочностью. "Чистых" интеллигенток он считал слишком рафинированными, а чересчур порочных - вульгарными; он "балдел" от "золотой середины". Злонамеренного Левутина наоборот, притягивали крайности - над рафинированными "изнеженными" можно было измываться (разрушать их принципы, испытывать злую радость от их стыдливости), а от вульгарных получать в постели удовольствие.
В одном они безоговорочно сходились, что треть всех мужчин - импотенты, треть - "голубые", которые "считают лучшими девочками - мальчиков", потому и ходят по улицам сотни неудовлетворенных женщин, "рыскают голодными глазами".
- …Мы должны им помочь, - смеялся Даюнов. - Не зря же нас природа наградила кое-какими возможностями.
- Пусть они нам помогают регулировать гормональный баланс, - хмыкал Левутин. - И пусть будут благодарны, что мы разбудили их инстинкты.
Поэзия в их беседах занимала второстепенное место.
С годами Даюнов стал привередливым эстетом: малейший изъян во внешнем облике, неудачная фраза женщины расхолаживали его; он уже кадрил без вдохновения, по трафарету, повторяя проверенные, обкатанные фразы, уже всерьез хотел жить одновременно с тремя женщинами: с красоткой "выходить в свет", со святошей вести любовные игры, сексом заниматься с развратницей; он рассчитывал на милосердие и отзывчивость сожительниц, хотел чтобы они меж собой дружили, и были ему преданны, как собачки, а он время от времени приводил бы, для разнообразия, четвертую. Для него почти стерлась грань между праведником и прожженным грешником.
Левутин с годами сохранил верность выбранному пути, но от пресыщенности стал извращенцем, с садистским уклоном. Его перестали интересовать нормальные женщины - только с патологией: маленькие, почти лилипутки или великанши, с непомерно огромной грудью или с "нулевкой", очень худые - "скелеты", волосатые и прочие. Ко всему, эти необычные женщины должны были иметь и другие заметные отклонения от нормы: быть истеричками, тихопомешанными, старыми девами (Левутину доставляло удовольствие унижать их в постели), слезливыми или чересчур веселыми, которые беспрерывно смеются и продолжают смеяться в постели. Хотя, какая постель?! Он уже давно занимался сексом не раздеваясь: в ванной, на столе, на полу - только что не на потолке; и мечтал на рояле, но инструмента у него не было.
По вечерам Левутин бродил по улицам и, словно волк, выискивал жертву - смотрел на женщин как на самок, мысленно каждую раздевал и прикидывал, что от нее можно ожидать. Чем дольше никто не попадался, тем сильнее его охватывал азарт охоты.
Как-то Левутин сел на речной трамвай, решил доплыть до Парка культуры, осмотреть танцплощадки. И вот, стоя на палубе рядом с женщиной - внешне ничего особенного, - он вдруг почувствовал, что от качки возбудился. Заключив пассажирку в свои ядовитые объятия, он увел ее на корму (как бы почитать стихи) и опрокинул на канаты и спасательные пояса.
На следующий день повторил поездку и вновь испытал влечение к совершенно обычной попутчице. Он пришел к выводу, что пароходная качка - отличный катализатор и решил обзавестись собственным плавсредством; на дачном участке тетки выкопал озеро, купил моторную лодку и стал приглашать женщин "полюбоваться природой с воды"; пускал лодку по кругу и раздевал женщину прямо на сланях. На вопрос огорошенной особы: "Зачем же здесь, когда в доме прекрасная спальная?", спокойно отвечал:
- Здесь романтичней!
Даюнов посоветовал ему построить кровать в виде ладьи и установить под ней раскачивающий вибратор, а прежде чем укладывать женщину, включать магнитофон с записью плеска волн.
Постепенно Левутин стал замечать, что и извращенный секс его плохо удовлетворяет. Если в молодости он возбуждался от мелькнувшего оголенного колена, в зрелости - от фривольной открытки, то последнее время на него не всегда действовал и стриптиз и порнофильмы, ему еще нужен был допинг, как минимум - две рюмки коньяка. Он стал уставать от секса и, случалось, ненавидел всех женщин.
- Они отрывают слишком много времени. Если бы не это проклятое женское сословие, даром, впустую потраченные дни, я добился бы гораздо большего, - говорил он Даюнову, но с тупой последовательностью продолжал кадрить женщин и со злостью спать с ними - для счета, чтобы достичь заветной цифры, которая и так уже впечатляла и, по словам Даюнова, "в ней было больше поэзии, чем в его стихах".
Вскоре у Левутина открылась язва желудка, разболелись печень и почки, и он вдруг почувствовал всю бессмысленность своего существования. "Так пройдет и оставшаяся жизнь, - размышлял он. - Сам себя закапываю в могилу - беспорядочный секс, выпивки, курево…". Ему захотелось жениться на девушке из интеллигентной семьи, чтобы она занималась балетом и музыкой, была домашней и послушной, чтобы заменила ему домработницу, машинистку, няньку, врача, мать, но при этом ей было бы… не больше двадцати лет. А между тем, его шансы на счастливый брак с каждым годом уменьшались. Девушки уже не засматривались на него; женщины еще отмечали, но уже не так часто, как раньше.
После сорока лет, весьма "поизносившись", Даюнов вдруг обнаружил, что чем меньше он может, тем сильнее его тянет к женщинам. Такой поворот его настораживал, он предвидел, что в старости от этого можно спятить. Многочисленные любовные связи, их опустошительное воздействие заводило его в тупик; он уже путал имена, забывал про свиданья, обещал что-то одной, а делал для другой, его уже больше привлекало само течение романа, чем его конечный результат. Временами он чувствовал отвращение к себе, вся предыдущая жизнь (кроме первого брака) казалась ему недостойной и мелкой, но перебирая "любовную" фототеку, возвращаясь в прошлое, все же испытывал гордость от побед и убеждался, что когда-то правильно обозначил свое высшее устремление. Он совершенно забывал о поражениях, которых все же было не меньше, чем побед, особенно последнее время.
Именно после сорока лет, судьба ежедневно стала подкидывать Даюнову неожиданные встречи. Как-то поздним зимним вечером он пошел выносить помойное ведро (ему только пересечь двор) и подумал - "неужели и сейчас что-нибудь произойдет?". Возвращается в подъезд, а там в углу плачущая женщина в шубе на голое тело.
- Вы сказочно прекрасны, - сказал Даюнов без всякого вдохновения, по привычке. - Но кто вас обидел?
- Никто… была в компании, вышла на свежий воздух… Я ведь легкомысленная, за хлебом пойду и три дня меня нет… Я почти проститутка, все мужчины от меня бегут…
Эти слова заинтриговали Даюнова, он пригласил незнакомку к себе, она, не раздумывая, пошла, в квартире плюхнулась в кресло, раскинув шубу, попросила вина, станцевала что-то эротическое, завела Даюнова и ушла, пообещав вернуться. Но не вернулась. На следующий день снова его навестила, наплела о себе еще более чудовищные вещи и снова исчезла. Так водила его за нос целую неделю, а потом Даюнов узнал, что она хищница, по прозвищу "Анаконда", выискивает богатых "боссов", а остальным мужчинам "мстит".
Несмотря ни на что, Даюнов все еще не терял надежду встретить "идеальную" женщину, только уже смутно представлял, какой она должна быть.
Левутин, пройдя сорокалетний рубеж, окончательно запутался в сексе. Одно время кадрил школьниц, развращал малолеток, но их приходилось "слишком долго обрабатывать"; случалось, только распалится, как девчонка убегала; тогда он "выписывал дежурную малышку" - тридцатилетнюю миниатюрную "сексапильную" женщину. Она приходила к нему с портфелем, переодевалась в школьную форму и, капризно попискивая, разыгрывала невинную школьницу - вскидывая глазки, вопрошала:
- Вы знаете, кто пишет хулиганские слова в вашем подъезде?
- Кто?
- Я!
Затем доставала из портфеля презерватив, надувала шарик и кокетливо посмеивалась: