Еще будучи в пионерском лагере, лет в пятнадцать, Левутин переспал с медсестрой. Две смены приставал к ней, являлся в медпункт и, без всяких слов, прерывисто сопя, как бычок, лез обниматься. Медсестра, тоже молчаливо, отбивалась, но с каждым разом ее сопротивление ослабевало и, наконец, однажды ослабло совсем - она помогла ему похитить себя в луга. В разгар наслаждения Левутин вдруг заметил на пригорке отряд пионеров с вожатой - разинув рты дети и вожатая смотрели на редкостную сцену с неописуемым интересом. Медсестра тоже заметила пионеров и потеряла сознание. В тот же день любовников выгнали из лагеря, но именно в тот день Левутин сделал важное открытие: оказалось, можно добиться женщины, не говоря ей о любви. С того дня он никогда и не произносил этого слова, и вообще не знал, что оно означает. Спустя много лет, в его пятидесятилетие, одна из лучших женщин, которых он встречал в жизни, скажет ему:
- Вы самый несчастный человек на свете, потому что никогда не любили, потому что не умеете любить…
И эти слова будут самой жестокой пощечиной из всех, полученных им за пятьдесят лет.
До окончания школы Левутин еще "познал" двух одноклассниц и старшую сестру одной из них, соседку по теткиной даче - бывшую гимнастку, и ее подругу - стюардессу. Все эти девочки, девушки и женщины не смогли устоять перед напористым парнем прежде всего потому, что от него исходила властная сила; он, вроде Даюнова, обладал даром магии, но с определенным сексуальным давлением - заставлял терять волю и в большинстве случаев добровольно подчиняться ему. Следует напомнить - он был красавцем, пусть холодным, без обаятельной жилки, но этаким киногероем суперменом, а, как известно, женщины падки на мужскую красоту и силу, хотя и говорят, что это для них вторично, а главное - ум и талант. Вдобавок, Левутин был неглупым и не без литературных способностей; в стихах он не воспевал слабый пол, как Даюнов, а уничижал, и это задевало тонкие женские натуры, они были уверены, что поэту просто не повезло, он встречал далеко не самых прекрасных представительниц прекрасной половины человечества; некоторые пытались разубедить Левутина и раскрыть свои лучшие душевные качества (вероятно, с надеждой быть воспетыми и увековеченными в поэзии), но Левутину было мало душевных качеств, ему нужно было раскрытие и всего остального.
После школы Левутин поступал в литературный институт, но провалился; недолго служил в армии (его комиссовали "по нервам"), с полгода работал в строительной конторе и год в "многотиражке", и все это время - сплошные женщины и отчасти стихи. С творчеством дело шло туго, стихи нигде не печатали.
- Кругом блат, - говорил Левутин Даюнову, с которым в эти дни познакомился и который уже имел публикации в журналах.
Еще несколько лет Левутин не мог реализоваться как поэт, от этого нервничал и злился, и свою злость вымещал на женщинах - говорил им обидные вещи, а то и грубил на грани хамства, но только Даюнов знал, что это, кроме всего прочего, изощренный способ соблазнения… Левутин в глаза называл женщин практичными, расчетливыми, эгоистками, ханжами, это подхлестывало их самолюбие, они тихо ненавидели обличителя, но и тянулись к нему - старались доказать обратное, чего и добивался Левутин.
Он кадрил женщин на улицах, в метро, кафе, на пляжах; у него был всеохватывающий взгляд - и пронизывающий, "раздевающий" (он даже мечтал изобрести "рентгеновские" очки, которые сразу сбрасывали с женщин одежды). Подходя к женщине, Левутин, без всяких вступительных слов, объявлял о своей гениальности и предлагал ехать к нему "слушать музыку, читать стихи и пить вермут". Большинство такая программа в восторг не приводила, из десяти семь-восемь отказывались, и их глаза тускнели, как цветы осенью. Но у двух-трех глаза не тускнели и они соглашались.
В квартире Левутин не удосуживался развлекать женщин, говорить о каких-то чувствах, он внушал им, что они должны считать за честь не только спать, но и находиться в обществе гения. И вообще, зачем узнавать друг друга, находить общее, привязываться, когда все решает физиологическая совместимость. С нее и надо начинать, и нечего попусту тратить время.
- Ляжем там, где стоим, - подшучивал по этому поводу Даюнов.
Мягкосердечные женщины от неслыханных внушений Левутина сникали и покорно ждали своей участи, простосердечные возмущались:
- За кого вы меня принимаете? Вы не думайте, если мы с вами познакомились на улице, то я всегда так поступаю. Просто сегодня мне одиноко. Я думала, вы поэт, тонкий человек, все понимаете, а вы…
Но для некоторых женщин, особенно из числа замужних, уставших от однообразия семейной жизни, появление Левутина было как нельзя кстати.
Однажды, в разгар курортного сезона, он приехал в Ялту, чтобы "отдохнуть как следует". Снял номер в гостинице, открыл дверь, а в комнате молодая женщина укладывает вещи в чемодан.
- Ой, извините, я еще не успела собраться.
- Ну, как отдыхалось? Роман был? - Левутин наметанным взглядом осмотрел загорелые части тела.
- Какой роман! Ни одного интеллигентного мужчины. Одна провинция.
- Ну, вот меня судьба и послала! - наступая, объявил Левутин и прижал женщину к себе.
- Как же так сразу?! - отстраняясь, сбивчиво проговорила неудачно отдохнувшая женщина. - Сейчас подойдет автобус в аэропорт!
- Можно ехать и на следующем. И вообще задержаться… на пару дней, - Левутин впился в загорелую шею и повалил женщину на кровать, даже не спросив ее имени.
Во время "отдыха" он с утра до вечера фланировал по набережной и пляжу, и один в номер не возвращался. Две недели на него накатывались волны внимания, он побил все мыслимые рекорды - имел около тридцати женщин. "Теперь можно спокойно поработать", - сказал сам себе, отправляясь в Москву, но в самолете познакомился с женой дипломата, которая летела из Танзании, чтобы повидать детей, "за год по ним сильно соскучилась". Эта мадам так одичала в Африке, что прямо из аэропорта поехала к Левутину и только потом к детям.
Но вернемся к первому герою. У неутомимого Даюнова женщины постоянно были на уме; выходя на улицу, он рассуждал как рыболов: "Поймаю - хорошо, не поймаю - проветрюсь". Иногда он заводил старый "Запорожец" и тогда кадрил женщин, не выходя из машины. Левутин советовал ему заиметь сачок, чтобы "вылавливать русалок, не останавливаясь".
Из соображений саморекламы, вся квартира Даюнова была оклеена фотографиями с видами европейских стран, где он побывал по туристическим путевкам. На полке стояли книги с дарственными надписями живых классиков. В квартире царил художественный беспорядок и витал богемный дух; на видном месте лежал альбом живописи, пластинки, кассеты, ну и, конечно, имелся модный набор: теннисная ракетка, водные лыжи (для показного эффекта), в ванной - рубашка без пуговиц, на кухне - чашка с недопитым кофе, пепельница с окурками. Холостяцкая неустроенность являлась хорошей приманкой для нежных женских сердец - им хотелось окружить заботой одинокого поэта.
Даюнов доставал вино, конфеты, начинал с рассказа о старинных замках Европы, ставил пластинку Вивальди, произносил множество тостов, подливая гостье вино (сам только пригублял) и импровизировал на тему: "поэзия - любовь - секс".
- Хотите расскажу о вас? - спрашивал, загадочно улыбаясь. - Перед вами крупнейший хиромант.
Он гадал гостье по руке (на самом деле был просто знаток женской психологии и говорил женщинам то, что они хотели слышать). В середине гаданья, с определенным умыслом, вкраплял юмористическую ноту:
- Вы глубоко партийны и совсем не сексуальны (нарочно, чтобы опровергли его заявление).
Или наоборот:
- Вы очень сексуальны и совершенно не партийны (чтобы подтвердили его вывод).
Так, начиная с Вивальди, Даюнов заканчивал откровенным сексом, а после плодотворной концовки вечера, предлагал гостье сфотографировать ее "чуть прикрытой", на что многие охотно соглашались. Все снимки Даюнов бережно складывал в "любовную" фототеку.
Он был отличный актер, мог сыграть роль именно того мужчины, который был нужен женщине; без всякого аморального лицемерия, с одной был предельно внимателен, подкупающим тембром голоса спрашивал:
- Чего вы сейчас хотите? Что я могу для вас сделать? Ради вас я готов на любой подвиг! - ну, прямо рыцарь из прошлого века!
С другой был задушевно-ласков, пронзительно-искренен:
- Целую ваши ножки! Слагаю в вашу честь сонет! - настоящий романтик, витающий в облаках. Женщины сильно влюблялись в Даюнова, но быстро разочаровывались - от его непостоянства и легкомыслия, и от того, что он не хотел жениться.
Попадая в квартиру Левутина, его гостьи сразу ощущали силовое давление - на вешалке боксерские перчатки, на полу гантели. В комнате (из тех же соображений, что и у Даюнова) имелся иконостас из фотографий: великие мира сего и он, Левутин (он рядом с известными спортсменами, дипломатами, актрисами). Это производило впечатление на женщин. Половину комнаты занимала тахта с укороченными ножками, у изголовья - столик с магнитофоном и эротическими журналами, напротив - зеркальник - все было предусмотрено для главного. Ванная комната у любой гостьи вызывала зависть: розовый кафель, розовые раковина и унитаз, цветастые коврики, махровые полотенца, импортные одеколоны. И во всей квартире идеальная чистота.
Левутин усаживал гостью на тахту, разливал вермут, закуривал трубку и читал Баркова. Докурив трубку и распалив воображение женщины Барковым, Левутин приступал к делу. Силовое давление, которое гостья ощущала в коридоре, переходило в сексуальное давление на тахте.
Как ни странно, грубый секс Левутина привязывал к нему женщин. Одна известная актриса, через час знакомства, заявила ему: