Мое героическое сподвижничество в области автопортрета закончилось собственной скульптурой. Наклепав такое количество своих изображений, что их уже некуда было вешать, я начал делать слепки из глины. Позировать мне по-прежнему никто не хотел и я лепил себя. Вначале ваял маленькие скульптуры, потом и большие. А однажды в сарае смастрячил себя во весь рост. Чтобы эта гигантская скульптура не развалилась, прежде пришлось сколотить каркас из реек и обмотать его проволокой, и только после этого класть глину. Я извел целую бочку глины (корячился два дня). Скульптура мне понравилась. Я изобразил себя очень скромным: стоял, опустив голову и сморщив лоб, как будто думал о чем-то вселенском, словно "мыслитель" Родена.
Эту скульптуру я решил установить перед общежитием, как памятник самому себе. Рано утром, когда все спали, приволок глиняного колосса на видное место двора и сел невдалеке на скамью, в ожидании реакции на свое творение. Через некоторое время вышли ребята и разинули рты в замешательстве.
- Кто это? Что-то не пойму! Может, баба-Яга! - послышалось.
Мимо прошел Евграф Кузьмич, взглянул на скульптуру, покачал головой. Вдрызг расстроенный, я направился к дому, но у подъезда меня догнала Машка.
- А я сразу узнала кто это! - сбивчиво шепнула мне.
- Кто?
- Знаменитый пират!
Слова Машки прямо-таки окрылили меня - я моментально почувствовал прилив жизненных сил.
Это была моя первая и последняя персональная выставка - она представляла всего одну работу, но зато какую! И какой ошеломляющий успех! Правда, всего у одного зрителя, но у профессионала! То, что Машка училась в художественной школе, являлось непреложным фактом.
Натюрморт с овощами и прочее
Мне посчастливилось - в художественном училище, куда я поступил после седьмого класса, преподавал Петр Максимилианович Дульский, автор монографии о Шишкине, мэтр с бантом, в жилетке желтого цвета, который, как известно, выражает спокойствие, интеллигентность.
Петр Максимилианович не только объяснял нам основы живописи, но и давал определенные нравственные уроки.
- …Скромность в жизни и скромность в творчестве - разные вещи, - говорил он. - Нельзя быть скромным за мольбертом. Если хотите сделать что-то значительное, смелее самоутверждайтесь, отстаивайте свое видение, свое я.
Эти слова я воспринимал буквально. Отбросив всякую скромность, устраивал на полотнах такое бурное пиршество красок, что у самого захватывало дух. Но странное дело - моя "богатая палитра" - широкие мазки и прямо-таки кричащие свирепые цвета повергали однокурсников в уныние.
- Все разваливается и пестрит, - поджимали губы одни.
- Нет гармонии, - разводили руками другие.
- Я так вижу! - многозначительно изрекал я.
А Петр Максимилианович посмеивался:
- Ничего, ничего, это самоутверждение лучше боязни цвета и всякой зализанной, замученной живописи. Главное - неустанно обогащать свое творческое пространство. Насыщать его впечатлениями. Впечатления - самое ценное в жизни. Наше богатство. Позднее отберете все существенное из этих впечатлений. Чувство меры придет, когда всем переболеете, - он похлопывал меня по плечу, как бы осторожно благословляя на новые искания.
Однажды я написал "огненный натюрморт", вернее впечатление от натюрморта с горшком и овощами. Для большей выразительности и самоутверждения использовал цвета страстей: яркие красные и оранжевые краски, "сверхбогатую активную палитру".
- Нагловатые цвета, - морщились одни.
- Ерундистика, оголтелый оптимизм, - с насмешливым презрением отмахивались другие.
А Петр Максимилианович пощадил меня и дипломатично сказал с легкой улыбкой:
- Выразительный рисунок и грамотная живопись - дело техники. То есть, наживное дело. Да, да, дорогие мои, наживное. Этому можно научиться. Но вот своя интонация, своя атмосфера, свое пространство - это, как говорится, от Бога… Я совсем не против этого дикого натюрморта, но вот… этот огурец э-э, не мешало б… чуть-чуть передвинуть сюда. Так композиция будет более уравновешенной.
В другой раз на свалке я нашел банку серебристой краски и с дурацким восторгом так самоутвердился, что некоторые перестали со мной здороваться. Я написал автопортрет, где серебристая краска выполняла роль лунного света; автопортрет в образе матроса (естественно, в подростковом возрасте пират уступил место матросу и, кажется, я уже подумывал о морской царевне).
- Умора! - хмыкали одни. - Возвел себя в святые, сделал нимб над башкой!
- Совсем чокнулся, - безнадежно вздыхали другие.
- Эта самолетная краска не очень портит общее впечатление, - невозмутимо заметил Петр Максимилианович. - Как говорится, максимум выразительности и минимум средств для выражения. Но в композиции не хватает э-э, изюминки. Быть может вот здесь подрисовать чайку или дельфина?!
Вскоре я "переболел" и перестал самоутверждаться за счет эффектных красок. До меня дошло, что хороший вкус - это не только чувство меры, но и благородные цветовые сочетания. "Богатая палитра" уступила место "палитре сдержанной". Рассматривая мои новые холсты, Петр Максимилианович одобрительно кивал:
- Это обнадеживает. В этом уже есть что-то. Заявка на серьезность, - и с неизменной улыбкой добавлял: - Как говорил Андрей Рублев, "Красота не в пестроте, а в простоте"… Настоящее искусство всегда искреннее. Нарочитость, желание пооригинальничать - это видно невооруженным глазом. Там все поддельное, фальшивое. За такими декорациями не видно сердца. Это холодное, бездушное искусство. А искреннему художнику не до трюков. Это очевидно. Еще очевидней - тот, кто занимается искусством, то есть причастен к возвышенному, не встанет на путь жестокости. В этом смысле вы - моя последняя надежда в наше жестокое время.
Кажется, мы не очень оправдывали эти надежды. Я, например, безжалостно ловил рыбу; а Кукушкин (первый умник в группе, который, вроде меня, планировал в будущем походить под парусами и это нас сразу сблизило) - певчих птиц. Узнав про наши злодеяния, Петр Максимилианович нахмурился и прочитал нам строгую проповедь с предостерегающей концовкой:
- Вы - моя головная боль. Все зависит от нашего сознания. Не знаю, какое у вас сознание, но учтите, над вами сгущаются тучи. Скоро грянет гром.
Тучи над нами сомкнулись и гром действительно грянул: однажды, после очередной вылазки на природу, нас с Кукушкиным встретило мрачное демонстративное молчание сокурсников. А на следующий день в стенгазете нас изобразили как отъявленных живодеров… Чтобы вернуть расположение сокурсников, Кукушкин притащил в училище все свои клетки и при многочисленных свидетелях выпустил птиц на волю. А я, тоже публично, смастерил аквариум и начал разводить рыбок. Эти значительные операции почему-то никто не воспринял всерьез; наверное, были уверены, что мы просто устроили передых и втайне вынашиваем особо зловещие планы.
Увядшие цветы
Рисунок вела Ксения Борисовна Пирогова, женщина матрешечного типа, вся увешенная побрякушками, с шалями на плечах и румянами на лице. Несмотря на эту яркость, в искусстве Ксения Борисовна предпочитала серый цвет и его многочисленные оттенки - то, что обычно любят строгие, рассудительные люди. У Ксении Борисовны были маленькие руки и прозрачные глаза, а голос далекий, как в тумане.
- Это не изящно, - говорила она про рыхлый рисунок.
- Это топорно, даже вульгарно, - про чересчур энергичный штрих, и мы недоуменно молчали.
"Матрешка" (так мы звали Ксению Борисовну) ставила нам "чистые натюрморты": старинные вещи с непременным отражением на стекле.
- Отраженность, зеркальность создают эстетичность, изыск, - говорила рисовальщица и мы с пониманием кивали (особенно я, поскольку считал себя специалистом по отражениям).
"Матрешка" лазила с нами по городским свалкам и заставляла нас разыскивать поломанную антикварную мебель, дырявые абажуры, побитые витиеватые рамы, дверные ручки, чугунные утюги. Потом все это расставляла на стекле, занавешивала окна, зажигала свечи и мы рисовали "искрящиеся натюрморты", иногда "отмывкой" - прозрачно-черной краской.
Особую страсть Ксения Борисовна питала к натюрмортам из увядших цветов.
- Живой, яркий цветок, бесспорно, красив; в нем, бесспорно, есть эстетический момент, - говорила она. - Но все же он легковесен, он слишком заявляет о себе. А увядший цветок более скромен, и потому более выразителен… Он более культурен, благороден, если хотите ("…хотите, хотите" - прокатывалось эхо).
Ксения Борисовна подвешивала у окон живые цветы на нитках, головками вниз и, когда лепестки скрючивались, восклицала:
- Когда цветок увядает, появляется совершенно другая красота, другой дух! Посмотрите, как выявляются прожилки, какие пластические линии, сколько эстетики! Прямо сказочный мир! Красота со временем не исчезает, а переходит в новую форму. Это касается не только цветов, но и людей.
Ксения Борисовна подходила к зеркалу и внимательно рассматривала свое отражение, видимо, чтобы убедиться в правоте своих слов, убедиться, что уцелевшие остатки ее красоты еще сияют достаточно ярко.
Слушая Ксению Борисовну многие поддакивали, а я храбро мотал головой - все живое мне было гораздо ближе мертвого, отжившего, поломанного.
С Ксенией Борисовной ходили на "мелкую пластику", двухчасовые наброски в сквер. Это было самым интересным из ее занятий, когда мы, раскрепощенные, "набивали руку" - рисовали в блокнотах все, что попадалось на глаза: корявые деревья, урны, газетный киоск, старух с детскими колясками и "деликатные ситуации": влюбленных, разных подвыпивших, отсыпавшихся на клумбах.