- Как вы не понимаете, в театре все условно! - кипятился постановщик Леонид Андреев. - В Древнем Риме на сцене вообще ставили доски с надписями: "дом", "лес"… Но, ясное дело, художник в театре не главная фигура.
- Ну ты и завернул! - вскрикивал Великанов, вскрикивал яростно, словно проглотил пламя. - Видят небеса, я придумываю не только обрамление спектакля, костюмы, я создаю всю атмосферу…
Великанов называл себя удачливым в работе и неудачником в житейском плане. Действительно, в его мастерской не раз случалось возгорание электропроводки (к счастью, ничего не сгорело), дважды на него нападали грабители, у машины, которую он купил позднее, однажды отказали тормоза… Но несмотря на эти грозные явления, я считал Великанова счастливчиком во всем: мало того, что он работал по призванию, он жил в большой ухоженной квартире с мебелью из старого темно-вишневого дерева, окантованного медью, имел красавицу жену и умницу дочь, которые его, главу семьи, обнимали и целовали по двадцати раз в день.
По словам Кудашовой, вокруг нее постоянно находились души умерших родственников и друзей, которые не давали ей покоя; этим она объясняла и свою взбалмошность, и костюмы-призраки. Мнительная Кудашова часто жаловалась на болезни, таскала в сумке кучу таблеток и пузырьков, и мечтала съездить во Францию, чтобы накупить заграничных лекарств и наконец "поболеть в свое удовольствие". В моей судьбе Кудашова принимала горячее участие. При встрече тихо ахала:
- Ты чем болен?
- Да, вроде, ничем, - пожимал я плечами.
- Нет, говори, чем ты болен? Я имею в виду не только адские болезни, но и мысли там всякие…
Я только вздыхал - мыслей было полно, но все, как правило, вполне здоровые, некоторые даже слишком.
- Вот возьми! - Кудашова протягивала пузырек с розовым сиропом. - Настойка по индийскому рецепту. Тебе поможет. И учти, я это даю не кому попало, ты понял?
Чтобы не обижать "знахарку", я с благодарностью принимал пузырек. Со временем у меня скопился целый ящик ее пузырьков, порошков, таблеток. Я ни разу ими не пользовался, но на вопросы Кудашовой "помогли ли?", непременно отвечал:
- Еще как!
Страшненькая, но добросердечная Пелерина (Инокова) свою комнату превратила в зверинец, где обитало множество всякой живности от рептилий до роскошного павлина. Художники анималисты часто заглядывали к Иноковой, делали наброски ее подопечных.
Инокова собирала ключи; у нее была потрясающая коллекция ключей: от примитивных для почтового ящика до ампирных, сложной, витиеватой конфигурации. Каждому новому гостю Инокова подносила связку ключей, и просила показать, какой ключ больше всего нравится; и по выбранному ключу безошибочно определяла характер и наклонности человека. Другими словами, посредством такого простого теста, гость сам подбирал ключ к своему сердцу.
- Вообще-то я и без ключей во всем разбираюсь, у меня чутье на людей, - призналась мне однажды Инокова. - Тебя, например, я сразу вычислила. Ты пропащий человек и, если не бросишь курить и выпивать, закончишь жизнь под забором.
С тех пор свою смерть я именно такой и представляю, но, естественно, на чистой простыне, на пуховой подушке, под цветущими деревьями - лежу у забора, покуриваю, меня обдувает ветерок, а вокруг стоят друзья и множество красивых женщин - прощаются со мной и рыдают в три ручья.
Говоря о театральных художниках, нельзя не перечислить еще нескольких из тех, кого я знал.
Художник-кукольник Олег Мосаинов работал в театре Образцова и слыл мастером-виртуозом. У Мосаинова было хобби - он собирал изделия из стекла, старинные часы и шкатулки; покупал их на барахолке и в комиссионках часто поломанными, и оживлял, благодаря золотым рукам и технической смекалке.
Комнату Мосаинова украшал стеклянный зверинец: видоизмененный мир, отраженный в стекле, а также стеклянные часы-кукушка, часы-кошка, часы-сова и часы с садом; каждый час, когда начинался бой, в саду шевелились стеклянные листья, порхали птицы и даже лил водопад - иллюзию падающей воды создавал крутящийся плексиглас.
- Стекло - самый изящный материал, - ликовал Мосаинов. - Прозрачный материал-невидимка. Ко всему, если прислушаться, эти игрушки издают звуки. Вообще все предметы вокруг нас издают звуки. Мы многое не слышим, но живем в мире музыки; она постоянно в воздухе.
С того дня по вечерам я стал прислушиваться к вещам в своей комнатушке и, действительно, каким-то странным образом они звучали - все на морской лад: звуки напоминали плеск волн, свист ветра, скрип оснастки судна. Эти звуки теребили мою морскую душу, вселяли в меня жгучую страсть к странствиям.
Художник Александр Тарасов делал декорации к кукольным спектаклям, а для себя, умело распоряжаясь палитрой, писал картины-фан-тазии: города, в которых не бывал, людей, с которыми не встречался.
- Все это в моей душе, - пояснял Тарасов.
Его диковинные идеалистические картины имели одно несомненное достоинство - они рисовали жизнь, какой она могла бы быть, если убрать из нее зло. Но, давно известно, такая жизнь - всего лишь прекрасная мечта, ведь зло и добро уравновешивают друг друга, и одно без другого не могут существовать - так же, как талант и бездарность, красота и уродство, ум и глупость, и многое другое.
Тарасов собирал экстравагантную коллекцию - вырезал из газет заголовки статей и обклеивал ими туалет; удивительно, но все заголовки в той или иной степени приходились к месту.
- У нас ужасная система, но полно замечательных людей, - убежденно заявлял Тарасов. - Мы живем среди пустой бравады и невежества, но сохранили чистые души. За это наш многострадальный народ достоин всех премий мира.
Временами, для приработка, Тарасов оформлял стенды выставок.
- Невероятно интересно окунуться в незнакомую стихию, - говорил Тарасов. - Свежий взгляд на привычные вещи рождает новые идеи. Взять цирк. Десятилетиями арену использовали в одном качестве, но пришли новые художники и устроили водную феерию. А когда работаешь только в одной области, начинаешь повторяться, используешь одни и те же приемы - получается некая безразмерная одежда, которая подходит всем.
Тогда я только поддакивал Тарасову, а теперь считаю, что повторы не страшны, если повторяешься невольно, искренне, ведь каждый раз испытываешь новые ощущения и соответственно краски звучат по-новому. Ко всему, некоторый механизм повторов можно рассматривать и как самобытный стиль. Другое дело штампы, холодная размеренная обработка материала - это, ясно, сужает творчество.
Пухлый, розовощекий мультипликатор Борис Степанцев рисовал фильмы и ставил их как режиссер, причем в основном сентиментальные балеты: "Щелкунчик", "Пер-Гюнт"… и мечтал снять балеты по собственным сценариям: "Мольба" и "Заклятье". Все знакомые Степанцева делились на две категории: тех, кто не понимал, когда маэстро работает, поскольку постоянно видели его в кафе и гуляющим по улице Горького, и тех, кто считал, что он не отходит от рабочего стола, и когда ему не позвонишь, отвечает односложно и зло. По-видимому, истина находилась посередине. И потом, творческий человек работает не только за столом, но и в кафе и на прогулке, часто и во время беседы с друзьями, и даже во сне. "Ведь главное - мысль, задумки, заготовки, болванки, - как говорил Степанцев, - а выполнение всего этого - дело техники". Я повторял его слова, словно молитву.
Целеустремленный и яркий Степанцев (яркий в непохожести на других) дружил с румынским мультипликатором Попеску Гопо. Как-то мы втроем крепко застольничали в Домжуре, и Степанцев сыпал бесконечные тосты за здоровье Гопо, потом спохватился, похвалил себя и обронил мне утешительный приз:
- Ты порядочный человек, что сейчас редкость… А твою сложную жизнь надо зафиксировать на сотне километров пленки.
После этих слов я приосанился и стал подробно рассказывать иностранному гостю о своей "сложной" жизни - люблю, мол, трудности и тяжелую работу, но Гопо кивнул на соседний стол:
- Блондинки и брюнетки по нас сходят с ума.
Я перечислил целую галерею театральных художников, сделал их словесные наброски, эскизы. Под конец скажу - каждый из них носил высокое звание - Мастер, а чудачества и хобби только придавали им дополнительную притягательность.
Здесь будет уместно упомянуть еще об одном чудаке - художнике Борисе Чупрыгине, который женился на женщине, любившей "смотреть поезда". Перед свадьбой Чупрыгин обещал невесте построить железную дорогу вокруг дачи и пустить электровагон. "Буду кататься и махать тебе рукой", - вдохновенно говорил художник будущей жене, но после свадьбы втянулся в живопись и забыл о своем обещании. Правда, позднее купил велосипед, но это выглядело нищенским даром по сравнению с локомотивом.
- До свадьбы я тысячу часов простоял у ее дома, - объяснял мне Чупрыгин. - Послал ей столько писем, что она могла бы оклеить ими всю квартиру. Встречал и провожал ее, ухлопал массу времени. За это время мог бы написать сотню картин. Теперь надо все наверстывать. Задумок в голове - туча…
В творческой среде большинство людей работают потому, что просто не могут не работать; в них запрограммировано стремление к совершенному. Часто они платят дорогую цену за это: лишаются материальных благ, признания при жизни, а иногда и личного счастья. Но немало творческих людей, которые работают ради славы, денег, а то и ради восхищения женщин - последних не только не мало, а даже много. По сути дела в этом нет большого порока, ведь масса примеров, когда великие произведения создавались благодаря любви к женщинам или благодаря их поддержке и преданности.