- Сумасшедшая, подожди! - прошептал он счастливо. - Торт не помни.
- Какой еще торт? - засмеялась Лидия.
- Фигурный. С шоколадным оленем и какими-то вензелями. Я его в самом лучшем кондитерском магазине на улице Горького купил. Только не тебе, а Наташке.
Женщина отступила в глубь коридора, тихо сказала:
- Наташка уже спит. Не будем ее будить. Лучше завтра… утром.
- Завтра меня не будет, - угрюмо признался Горелов.
- Не будет? - огорченно попятилась Лидия. - Боже мой, а как я ждала! Приехал, чтобы подарить Наташке торт, и сразу исчезнешь? Но почему?
Алексей поцеловал ее руку, в ноздри втянул теплый волнующий запах загорелой кожи.
- Ты вся земная. От твоих рук парным молоком пахнет, - прошептал он.
- Тебе нравится? - тихо засмеялась Лидия. - Раздевайся, - и погасила свет. - Не говори сейчас ни о чем, - зашептала она в темноте, ища его губы. - Ради бога, не говори. Я знаю, что ты меня чем-то огорчишь.
Потом они сидели за маленьким столом, и Лидия угощала его холодным круто заваренным кок-чаем. Они долго молчали.
- Почему тебя завтра не будет? - спросила она наконец.
- Через два часа я должен уехать на аэродром и улететь.
- Надолго?
Он позвенел ложечкой в пиалке и усмехнулся:
- Нет. Если все благополучно сложится, я скоро вернусь.
- Куда ты летишь? - повторила она.
- На космодром.
- Уже? - и Лидия вдруг заплакала. Синие большие ее глаза заблестели, она уронила голову на стол. Алексей бросился к ней, откинул назад светлые пышные волосы, стал целовать мокрые от слез глаза и щеки.
- Ну, перестань, ну не надо, - утешал он ее, как маленькую, - будешь себя хорошо вести, позволю тебе половинку шоколадного оленя от Наташкиного торта взять.
- Пришло это? - всхлипнула Лидия.
- Это, - подтвердил он.
- Боже мой!
- Ты уже в четвертый или пятый раз поминаешь бога.
Вздрагивающие плечи Лидии замерли и выпрямились.
- Алешка, - сказала она грустным, выстраданным голосом, - какой бы я стала счастливой, если бы ты не был космонавтом!
- Сейчас об этом говорить поздно, - усмехнулся он. - Моя биография - давно размененная монета. Все выбрано и учтено.
Тыльной стороной ладони она смахнула слезу. - Вот видишь… ты даже сам жалеешь.
- Жалею? - повысил голос Горелов. - Что ты, Лидонька! Что ты, дорогая! Да если бы мне возвратили годы и спросили, кем я хочу быть, я бы, не задумываясь, ответил: космонавтом. Ты, родная, и не представляешь, сколько интересного и необычного меня ждет. Первым пройти по дороге, где никто не ходил: ни Гагарин, ни Быковский, ни Леонов.
- Все-таки… к Луне? - вздохнула она жалобно.
- К Луне! - подхватил Алексей с пафосом. - Веками она светила миру. Холодная, беззвучная. Символ покоя, маяк влюбленных. Шутка сказать, среди одних астрономов сколько персон заслужило право называться кандидатами и докторами наук за то, что ее изучали в телескопы за сотни тысяч километров. А мне доверено к ней подойти на самое близкое расстояние. Я, верхневолжский парень, Алешка Горелов, первым промчусь над Луной, первым доставлю ее фотографии собственноручной работы. Почему ты не радуешься, Лида? Или ты не веришь, что я вернусь?
- Что ты! - испуганно воскликнула она. - Да как тебе в голову могло прийти такое? Нет, нет! - подняла на пего успокоившиеся глаза. - Больше не буду плакать, - поклялась она. - Давай помолчим! - Лидия положила голову ему на плечо и счастливо зажмурилась. - Страшно подумать. Миллионы любящих женщин провожали своих мужей. Кто на войну, кто в дальние странствия… А я - единственная, кто провожает к Луне.
- Гордись, моя девочка. Когда я вернусь, первое, что мы сделаем, отправимся во Дворец бракосочетаний. Самый лучший, московский.
- И никого не возьмем, - мечтательно проговорила Лидия. - Я тебе даже китель со значком космонавта запрещу надевать.
- Думаешь, это спасет?
- Спасет, - утвердительно кивнула Лидия. - Мы возьмем самых-самых непрославленных людей. Только тогда это будет хорошо. Как ты думаешь, в мои годы фата пойдет?
- Тебе все пойдет, любимая.
- И туфли на шпильках?
- И туфли на шпильках.
…Как они незаметно пролетели, эти два часа! Когда они спустились вниз по скрипучим деревянным ступенькам, над Степновском застыло небо, усеянное крупными звездами. Из поймы Иртыша веяло слабым ветерком. Улицы были безлюдными. В черных сумерках у подъезда стояла черная "Волга". Шофер дремал за рулем. Горелов обнял Лидию и ощутил под ладонью ее похолодевшую руку.
- Какая у тебя горячая ладонь, - улыбнулась она.
- Я и сам… - самодовольно начал Алексей, но она отчужденно оборвала:
- Не говори пошлостей, ты у меня весь ясный, чистый, святой.
- Не буду, - согласился он, наклонившись, поцеловал ее локоть и засмеялся.
- Чего ты? - шепотом спросила Лидия.
- Чудно… От твоих рук опять парным молоком пахнет. Этот запах и в кабине будет мне сопутствовать.
- Ты на какое расстояние подойдешь к Луне?
- Километров на двести. А что?
- Плюнь на нее, - сказала она, стараясь казаться веселой. Но Алексей почувствовал, как нелегко далась ей эта шутка, и протянул ей в тон:
- Лидочка, ты сегодня хулиганишь. С Луной надо на "вы".
- А ты все-таки сплюнь. И не раз, а все три. И через левое плечо обязательно. Тогда ты непременно возвратишься.
Потом они долго стояли рядом и молча смотрели в опрокинувшееся над Степновском предутреннее небо. Мысленно, с профессиональной точностью он прочерчивал в этом небе гиперболическую кривую, по которой пилотируемая им "Заря" уйдет к Луне. Женщина молчала, угадывая его мысли. Потом он поглядел на светящийся циферблат часов и вздохнул:
- Мне пора. Только ты не ходи провожать к машине. Лучше здесь попрощаемся. Ладно?
- Хорошо. Я не пойду, - послушно согласилась Лидия, и подбородок у нее задрожал. - Я не пойду, - повторила она, борясь с подступающими рыданиями.
35
В большом кабинете главного конструктора "Зари" было довольно прохладно. За приоткрытыми окнами бесновалась полуденная жара, но конденсационная установка работала безупречно, и столбик термометра показывал всего лишь двадцать четыре. На широком письменном столе лежал развернутый чертеж. Запотевшая от холода бутылка боржоми и два стакана стояли на фаянсовом блюде, щедро разрисованном розовыми лепестками. Тимофей Тимофеевич в широкой белой блузе сидел напротив Горелова в своем кресле, веселыми выпуклыми глазами молча наблюдал за ним.
Если говорить откровенно, многие космонавты не без робости перешагивали порог этого кабинета, зная крутой нрав конструктора, не терпевшего тех, кто не блистал находчивостью, путался и краснел под градом самых неожиданных вопросов, становился в тупик. К Горелову он относился доброжелательно, и Алексей это знал. Никакой робости он не ощущал перед конструктором. Он сидел свободно, даже несколько вольно - демонстративно вытянул под столом ноги. Загорелые руки были спокойно сцеплены на столе, и от них, крепких, покрытых золотистым пушком, также веяло уверенностью. Тимофей Тимофеевич все это уловил. Губы его насмешливо дрогнули.
- Боржоми со льдом хочешь, Алексей Павлович?
- Не откажусь, - кивнул космонавт.
- А не боишься ангины? Она плохая попутчица в твоем, не скрою, довольно сложном путешествии.
- У меня горло луженое.
- Тогда пей.
Забулькала вода, стенки стакана покрылись веселыми пузырьками. Боржоми на самом деле оказался таким холодным, что сжало горло. Алексей выпил его с наслаждением, маленькими глоточками. Бесшумно поставил стакан на фаянсовое блюдо. Тимофей Тимофеевич пристально рассматривал космонавта. О каждом из космонавтов он составлял собственное мнение, которое далеко не всегда и не всем высказывал. Каждого он утверждал на полет. Были случаи, когда, утверждая, задумывался, взвешивал сильное и слабое, что таилось в человеке, иной раз вздыхал про себя, жестковато думал: "Все же я либерал. Ох, какой неисправимый либерал! Старческая доброта подкралась. Его бы еще годик подержать в дублерах, а я посылаю…"
А когда человек, внушавший небольшие сомнения, блестяще выполнял задание, так же беспощадно говорил о нем Тимофей Тимофеевич самому себе: "Молодчина! Орел! И не стыдно мне было усомниться в его возможностях накануне старта! Это старческий скептицизм подкрадывается. Одергивай себя почаще, Тимофей Тимофеевич".
Горелов, по мнению главного конструктора "Зари", входил в ту категорию космонавтов, которая не порождала сомнений. Не столь уж давно он с некоторым недоверием выслушивал восхищенные рассказы одного из своих заместителей, Станислава Леонидовича, о физических данных и добром нраве этого верхневолжского парня, пожимая плечами, говорил: "Ну, ну, посмотрим еще, что стоит данный эпикуреец". Познакомившись с Гореловым, он сразу же признал верность предварительных характеристик. Как-то странно обезоруживал его этот парень своей добротой, сдержанностью и удивительно располагающим курносым сероглазым лицом.
- Как долетелось? - спросил Тимофей Тимофеевич, и Горелов, прибегая к летному жаргону, ответил:
- Спасибо, на четырех движках.
- А настроение?
- Бодрое, Тимофей Тимофеевич. Окололунное, можно сказать.
- Кистью балуешься?
- Какое там! - беспечно отмахнулся Горелов. - Уже две недели, как в руки не брал. Никак портрет один не могу завершить.
- Чей же, если не секрет?
- Так… женщины одной знакомой, - уклонился Горелов, но под мохнатыми бровями блеснули веселым огнем глаза главного конструктора.
- Слыхал, ты жениться собрался?
- Это верно, - смутился Алексей.
- И скоро ли?