"Вопрос труднейший", - согласился с ней Эдвард-Эдмунд. "Поскольку лорды в действительности ничего не решают, цель их заседаний в палате - пудрить, как мне кажется, мозги правительству, морочить ему голову. Лорды своими бесконечными дебатами и поправками вносят путаницу в правительственные директивы, держат правительство в состоянии постоянной неуверенности, лишают его ощущения безнаказанности". В этом замечании было столько неожиданной для Эдмунда политической мудрости и логического изящества, что даже Виктор стал внимательно прислушиваться.
"А вы лично, как вы заморачивали голову правительству в палате лордов?" - спросил любопытствующий Куперник.
"Я выступал по проблеме заболевания бешенством среди собак России, ставших бродячими в результате того, что их хозяева арестованы за диссидентские взгляды".
"Я в ваших рекомендациях больше не нуждаюсь", - оборвал его Карваланов. "Что вы, кстати сказать, делали у Букингемского дворца - за мной следили, что ли?"
"У вас, дражайший Карваланов, мания величия; вам кажется, что за вами следит весь мир". Эксцентрические подергивания неврастеника уступили место иронии и проницательности слегка странноватого, но тем не менее опытного политического мыслителя. "Я попытался пробраться в Букингемский дворец по своей личной инициативе. Поскольку охрана дворца совершенно никудышная, я пытался добиться личной аудиенции королевы, следуя указаниям одного моего приятеля, монархиста чистой воды, но неизлечимого алкоголика, однажды пробравшегося в пьяном виде в спальню Ее Величества, чтобы поднять бокал вина в ее честь и пожелать ей спокойной ночи. Моя же задача, как вы знаете", - он сделал еще одну гашишную затяжку, как бы для смелости, - "раскрыть глаза Ее Величеству на существующий в Великобритании заговор между крупнопоместным дворянством и КГБ: КГБ считает диссидентов бешеными собаками, в то время как всякий, кто защищает бродячих собак от бешенства егерей, считается опасным диссидентом здесь. Таким, как я, постоянно грозит опасность насильственной госпитализации в психбольнице. Королева, как известно, всегда появляется в окружении своры болонок corgi, я надеялся, что она меня поймет. Кто бы мог подумать, что вы и ваши друзья направятся в Букингемский дворец с той же целью?"
"Кто вам сказал, что мы были на аудиенции у королевы? Мы забрели в Сент-Джеймский парк с совершенно иными намерениями", - сказала Сильва.
"С какими намерениями?!" - повернулся Эдвард-Эдмунд к Виктору. "Не оказались ли вы одним из тех, кто, втеревшись в доверие к королеве, морочит ей голову и пудрит мозги по заданию фашиствующих егерей?" Эдвард-Эдмунд поднялся, качаясь, с пола. Ему навстречу поднялся с кресла Виктор.
Оба чуть ли не сбили с ног Куперника, он оказался зажат между ними, как судья между двух разгневанных игроков в крикет.
"Вы знаете, что царского спаниеля большевики, оказывается, не расстреляли?" - как нельзя к месту встрял Куперник. "Этого спаниеля, оказывается, вывез из России англичанин, гувернер царского семейства, по имени Гиббс, если не ошибаюсь. Успел спасти царскую собачку. Считалось, что собачка в одной могиле с государем-императором, а она, оказывается, в Англии преспокойно бегала по Гайд-парку. Благодаря английской короне, заметьте!" - нервно тараторил Куперник, глядя на перекошенные лица Виктора и Эдмунда. Те готовы были вцепиться друг в друга, если бы не Сильва: встав между ними, она сказала Эдварду-Эдмунду, что Виктора не пустила во дворец полиция по той причине, что он совершенно не осведомлен о правилах этикета. Например, как и когда отвесить поклон, когда целовать ручку и т. д.
"Руку?!" - поразился Эдвард-Эдмунд. "Руку целовать совершенно точно запрещено. Королева - лицо неприкасаемое. Кроме того, когда обращаешься к королеве в первый раз, надо сказать: Ваше Величество, а затем обращаться к ней исключительно: Мэм. Кроме того…"
"Продолжайте, продолжайте", - наигранно-скрипучим и высокомерным голосом заговорила Сильва. Поразмыслив мгновение, она уже забралась на стул в наспех сварганенном маскараде: старая белая скатерть в виде имперской тоги и с пластиковым пакетом на голове: помесь тиары с шутовским колпаком или короной. Она вытянула вперед руку в перчатке и оглядела присутствующих в поисках добровольца. Все, кроме Виктора, сгрудились полукругом около стула, привлеченные этой клоунадой. Ко всеобщему удивлению, Эдвард-Эдмунд быстрее всех подключился к игре - с легкостью и ловкостью, неожиданной для человека, накурившегося гашиша.
Шутливое выражение неподдельного возмущения тут же возникло на ее лице: она подыгрывала своему партнеру, как будто отрепетировала этот комический диалог заранее.
Она отвесила шутливый шлепок по склоненной в поклоне макушке "лорда". "Вы, мой милый, сдурели", - сказала она назидательно визгливым голосом: "Это что за поцелуи? Никаких телесных контактов с Ее Величеством. И курить гашиш с табаком, между прочим, тоже воспрещается. Советую вам припомнить лагерный опыт в карцере. Итак, приступим к знакомству. Я - Ее Величество".
"А я - Виктор. Победитель - в переводе с латинского".
"Не в вашу ли честь защитники прав человека основали музей имени Виктории и Альберта?"
"Викторией звали вашу бабку, Ваше Величество. Меня зовут Виктор. Чтобы не путать с Викторией, знакомые называют меня Вовой".
"Во-ва? По-английски звучит как имя женского рода".
"Это уменьшительное от Владимира. Так называется самая страшная тюрьма в России, где я провел свои лучшие годы. Мы пользуемся уменьшительными, чтобы преуменьшить собственный страх. Во-ва отчасти напоминает Фру-Фру - кличку лошади Вронского, любовника Анны Карениной".
"Разве Анна Каренина спала с лошадьми?"
"Нет, она вешалась на шею Вронскому. Анна на шее".
"Вешалась? А я думала, что она бросилась под поезд. Как вы пережили ее смерть?"
"Вместо дамы я завел себе собачку и переехал из Владимира в это самое Бес… черт побери. Черта… нет, паскуда?"
"Бескудниково!" - не удержавшись, хором подсказали лорду-егерю развеселившиеся от этого домашнего спектакля гости. Называние родных имен соблазнительней политических и всяких других личных склок.
Феликс бросил взгляд на Виктора, сидящего в сторонке на диване. Он глядел мимо всех, в стену, удержанный, как сказал бы Джон Вильсон, "отчаяньем, воспоминаньем страшным, сознаньем беззаконья своего и ужасом той мертвой пустоты", звучащей в хихиканье Мэри-Луизы: та с восторгом наблюдала, с какой легкостью Эдвард-Эдмунд на глазах у всех сбрасывал с себя свое егерское альтер эго - Эдмунда, и становился все более "эдвардианским" в аристократизме своих манер, быстроте ума, неведомо откуда взявшихся познаниях в русской литературе, прошлого и настоящего Виктора. Сильва, как и все остальные, не меньше была поражена этой трансформацией.
"Я слыхала, вы там построили себе замок?"
"О да, там целые кварталы крупноблочных замков, в Паскудникове. И совершенно никаких номеров на воротах - чтобы запутать шпионов и антисоветчиков. Во время моих периодических отлучек во Владимир замок охранялся злой собакой. Ее имя - Каштанка. Однажды она вцепилась зубами в ногу слишком назойливого иностранца".
"В левую ногу или в правую?"
"Естественно, в правую. Ведь иностранец выступал за правое дело - за права человека".
"Почему же он не защитил от нее свои человеческие права левой рукой?"
"Потому что у этих заезжих иностранцев левая рука не знает, что творит правая нога".
"Значит, на следующее утро этот борец за правое дело встал с левой ноги?"
"Главное, что Каштанка, испробовав инвалютной крови заезжего иностранца, совершенно рехнулась: ее мозги заразились иностранными идеями, верность родной крови и почве была навечно отравлена вкусом зарубежной лимфатической жидкости, что привело ее к эмиграции в Новый Иерусалим".
"Где овца будет пастись между собакой и волком".
"Собака лает, человек молчит".
"Почему молчит?"
"Видимо, потому, что сидит в тюрьме. В тюрьме нет свободы слова".
"Советские люди спасаются в тюрьме от лающих собак?"
"Как известно, они пытаются скрыться в тюрьме от Сталина".
"Разве он еще жив?"
"Для нас, советских людей, он вполне жив и здоров".
"Как приятно оставаться живым хотя бы в чужих глазах. Как жаль, что я не русская царица. Вы так рьяно заботитесь о долголетии своих монархов. Занимается ли Сталин трусцой с целью долголетия?"
"Конечно. Чтобы не замерзнуть. Никита Хрущев выбросил его из Мавзолея. И Сталин, бездомный, стал трусцой бегать вокруг, чтоб согреться. Постепенно, уже натренировавшись, он стал расширять свои маршруты, описывая все большие и большие круги, простирая свои руки все дальше и дальше, в вечном дозоре исписывая своими циклическими маршрутами каждый сантиметр отечественной территории, носясь взад и вперед по рубежам нашей родины, хватая за шкирку каждого, кто хочет пересечь границу и убежать на Запад, чтобы не слышать воплей с требованием вернуть его обратно в Мавзолей".
"Да-да, я слыхала о глушении "Русской службы" Би-Би-Си: так это вопли несчастного Джозефа?"
"Несомненно. Поскольку Сталин - всего лишь призрак, его вопли - исключительно в головах, в умах у людей, как страх - в их сердцах. Никакие таблетки, пилюли, микстуры не помогали - ничто не могло заглушить рыки Сталина в российских умах. Но русский человек - большой мудрец. Он придумал водку, спутник, самовар. И на этот раз его не подвела смекалка: бывшие сталинские тюрьмы были переделаны в звукоизоляторы - стены там такие толстые, что туда не проникает ни один звук".
"Ни туда, ни сюда. Понятно. Однако вам удалось оттуда бежать. Бросив вашего дога в полной изоляции на произвол судьбы? И родственников тоже?"