*
Следующее событие случилось в деревне. Они вступили в город, чтобы купить пирог и бутылку шампанского, поскольку Роза вспомнила, что это её восемьдесят девятый день рождения. Её семейство было исключено из её жизни, так что не было никаких открыток или телефонных звонков. Джабраил настоял, чтобы они устроили нечто типа празднования, и показал ей тайник внутри своей рубашки, жирный денежный пояс, набитый фунтами стерлингов, приобретёнными на чёрном рынке перед отъездом из Бомбея.
- Также в изобилии кредитные карточки, - отметил он. - Я не такой уж нищий парень. Пойдёмте, пора идти. Мне доставит удовольствие.
Он находился теперь в таком глубоком рабстве у Розиных чарующих историй, что едва вспоминал день ото дня другую жизнь, которую вёл прежде, женщину, удивлявшую его самим фактом своего существования, или какую иную подобную вещь. Кротко плетясь вслед за нею, он нёс хозяйственные сумки госпожи Диамант.
Пока Роза трепалась с пекарем, он болтался поблизости на углу улицы, когда вдруг снова почувствовал эти тягучие крючья в своём нутре и упал возле фонарного столба, задыхаясь от удушья. Он услышал цокающий звук, и тут из-за угла появился архаичный фургончик, запряжённый пони и полный молодых людей, наряженных в причудливые карнавальные костюмы: мужчин в обтягивающих чёрных брюках из шипованной кожи с серебряными клёпками на голенях, их белые рубахи расстёгнуты почти до талии; женщин в широких многослойных с оборками юбках ярких цветов - алых, изумрудных, золотистых. Они пели на чужом языке, и их весёлость сделала уличный пейзаж тусклым и мишурным, но Джабраил понял, что нечто сверхъестественное было в этом шествии, ибо никто более на улице не уделял ни малейшего внимания фургончику. Тут появилась из пекарни Роза с тортом, свисающим на ленточке с указательного пальца её левой руки, и воскликнула:
- О, это они, пришедшие танцевать! У нас всегда были танцы, ты знаешь, они любят это, это у них в крови. - И, после паузы: - Это был танец, во время которого он убил стервятника.
Это был танец, во время которого некий Хуан Хулио, прозванный Стервятником из-за своей мертвецкой внешности, выпил слишком много и оскорбил честь Ауроры дель Соль, и не останавливался, пока у Мартина не осталось выбора, кроме как драться, эй, Мартин, чего тебе так нравится трахать эту, мне она показалась несколько холодноватой. "Давай-ка отойдём от танцующих", - сказал Мартин, и в темноте, высвечиваемые волшебными огнями, мелькающими в листве деревьев вокруг танцпола, двое мужчин оборачивали пончо вокруг предплечий, вытаскивали ножи, кружились, сражались. Хуан умирал. Мартин де ла Круз поднимал шляпу мертвеца и бросал её в ноги Ауроры дель Соль. Та брала шляпу и, осмотрев, уходила.
Восьмидесятидевятилетняя Роза Диамант в длинном серебряном платье, при ножнах, с мундштуком в облачённой в перчатку руке и в серебряном тюрбане на голове пила джин-энд-син из зелёной рюмки и рассказывала дивные преданья старины.
- Я хочу танцевать, - объявила она вдруг. - Это мой день рождения, а я ещё не танцевала.
*
Напряжение той ночи, когда Роза и Джабраил танцевали до рассвета, оказалось слишком большим для старой леди, рухнувшей на следующий день в постель в глубокой лихорадке, породившей ещё более бредовые видения: Джабраил видел Мартина де ла Круза и Аурору дель Соль, танцующих фламенко на черепичной остроконечной крыше Диамантового дома, и перонисты в белых костюмах стояли на лодочном домике, призывая пеонов к светлому будущему: "Под Пероном эти земли будут экспроприированы и распределены среди народа. Британские железные дороги также станут собственностью государства. Долой их, этих бандитов, эти пиратов…" Гипсовый бюст Генри Диаманта висел в воздухе, наблюдая эту сцену, и белокостюмный агитатор направил на него палец и кричал: Вот он, ваш угнетатель; это ваш враг. Живот Джабраила болел столь ужасно, что он опасался за свою жизнь, но в то самое время, когда его рациональное сознание рассматривало возможность язвы или аппендицита, остальная часть его мозга шептала правду, которая заключалась в том, что он держался в заключении и управлялся силой Розиного желания, точно так же, как ангел Джабраил был обязан говорить, принуждаемый потребностями Пророка, Махунда.
- Она умирает, - понял он. - Скоро и мне уходить.
Извивающаяся на кровати во власти лихорадки Роза Диамант бормотала о яде омбу и враждебном отношении своего соседа, доктора Бабингтона, спросившего Генри: Ваша жена, кажется, достаточно тиха для пасторальной жизни? - и давшего ей (как презент к выздоровлению от тифа) копию счетов Америго Веспуччи за его путешествия. "Конечно, этот человек был известный фантазёр, - улыбнулся Бабингтон, - но фантазия может быть сильнее фактов; в конце концов, его именем названы континенты". По мере того, как она слабела, она всё более вливала оставшиеся силы в свой собственный сон об Аргентине, и Джабраилов пуп чувствовал, что объят огнём. Он лежал, вжавшись в кресло у её кровати, и видения умножались час от часу. Музыка свирели заполнила воздух, и, самый замечательный из всех, маленький белый остров появился прямо возле берега, прорезывающий волны подобно плоту; он был бел, как снег, прямо к белому песку склонялись сбитые в кучки альбиносные деревца, которые были белыми, мелово-белыми, бумажно-белыми, до самых кончиков своих листьев.
После появления белого острова Джабраила одолела глубокая летаргия. Свалившись в кресло в спальне умирающей женщины и смежив веки, он чувствовал увеличение веса своего тела, пока всякое движение не сделалось невозможным. Тогда он оказался в другой спальне, в обтягивающих чёрных брюках, с серебряными клёпками на голенях и тяжёлой серебряной пряжкой на талии. Вы посылали за мной, Дон Энрико, говорил он мягкому, тяжёлому мужчине, с лицом, как у белого гипсового бюста; но он-то знал, кто просил за него, и не сводил глаз с её лица, даже когда увидел румянец, поднимающийся от белой оборки вокруг её шеи.
Генри Диамант не позволил властям вмешиваться в дело Мартина де ла Круза, эти люди - моя ответственность, сказал он Розе, это - вопрос чести. Вместо этого он стал всё более демонстрировать своё неизменное доверие убийце, де ла Крузу: в частности, сделав его капитаном эстансийской команды поло. Но в действительности Дон Энрико вовсе не оставался тем же, что до убийства Стервятника Мартином. Он становился всё более вялым, истощённым, потерял интерес даже к птицам. Что-то сломалось в Лос-Аламосе, сперва неощутимо, затем всё более очевидно. Люди в белых костюмах вернулись и не прогонялись. Когда Розу Диамант поразил сыпной тиф, многие в эстансии усмотрели в этом аллегорию падения прежнего порядка.
Что я здесь делаю, думал Джабраил в большой тревоге, стоя перед Доном Энрико в кабинете владельца ранчо, пока Донна Роза краснела на заднем плане, это чьё-то чужое место. "Я очень полагаюсь на вас, - говорил Генри: не по-английски, но Джабраил всё прекрасно понимал. - Моя жена должна предпринять моторный тур для своего выздоровления, и вы должны сопровождать… Обязательства в Лос-Аламосе удерживают меня от дороги". Теперь я должен говорить, что сказать, но когда рот его открылся, появились чужие слова, это для меня дело чести, Дон Энрико, щелчок каблуков, разворот, выход.
Роза Диамант в своей восьмидесятидевятилетней слабости погрузилась в грёзы об истории камней, которые хранила она более половины века, и Джабраил был на лошади позади её "испано-сюизы", проносясь от эстансии к эстансии, сквозь арайя новые леса, под высокими кордильерами, достигая гротескных ферм, построенных в стиле шотландских замков или индийских дворцов, посещая земли господина Кадвалладера Эванса (каждая из жён его была вполне счастлива тем, что ей досталась лишь одна ночь супружеского долга раз в неделю), и территорию печально известного МакСуина, очарованного идеями, прибывшими в Аргентину из Германии, и на флагштоке его эстансии взвился красный флаг, в сердце которого танцевала чёрная свастика в белом круге. Именно на эстансии МакСуина они натолкнулись на лагуну, и Роза впервые увидела белый остров своей судьбы и настояла на том, чтобы сплавать туда на лодке и перекусить на пикнике без сопровождения девицы и шофёра, взяв только Мартина де ла Круза, чтобы тот мог грести и расстилать алую ткань на белый песок и обслуживать её с мясом и вином.
Как бело - как снег, и как красно - как кровь, и как черно - как эбен. Как откинулась она в чёрной юбке и белой блузе, лёжа на алом, расстеленном по белом, пока он (тоже в чёрном и белом) наполнял красным вином стакан в её руке, облачённой в белую перчатку, - и затем, к своему собственному удивлению, гром и молнии, как ухватил он её за руку и принялся целовать, - что-то случилось, сцена смазалась, и в одну минуту они возлежали на алой ткани, катаясь по всей её длине так, что все сыры и холодные закуски и салаты и паштеты были сокрушены под натиском их желания, а когда они вернулись к своей "испано-сюизе", было невозможно что-либо скрыть от шофёра или девицы из-за пятен еды на всей их одежде, - тогда как в другую минуту она отстранялась от него, не безжалостно, но печально, отдёргивая руку и делая еле заметный знак головой, нет, и он вставал, кланялся, отступал, оставляя её честь и обед нетронутыми, - эти две возможности продолжали чередоваться в сознании Розы, лежащей при смерти в постели - она-сделала-она-не-сделала, творилась раз за разом последняя версия истории её жизни - и неспособной решить, какой истины она желает.