Когда Мария бросилась защищать Израиль от других гостей, также приглашенных на обед, которые, нападая на "происки сионизма", предполагали, что я в ответе за все мыслимые и немыслимые преступления евреев, я задал себе вопрос, что именно руководило ею: быть может, она больше боялась за нашу судьбу в Англии, чем за репутацию еврейского государства? Иначе мне было трудно понять, почему человек, всей душой ненавидящий лобовую конфронтацию, оборачивающуюся адом кромешным, и презирающий любые ситуации, требующие повышения голоса, вдруг бросается в атаку и становится главным арбитром в дискуссии на тему, никогда ранее его не интересовавшую. Больше всего она занималась еврейскими проблемами и отношениями евреев с нееврейским миром в более интимной обстановке - в нашей маленькой спальне на Манхэттене, где она поведала мне, как ей живется в "еврейском городе".
- Мне это даже нравится, - сказала она. - Жизнь здесь шипучая, как брызги шампанского. В Нью-Йорке концентрация интересных людей, с которыми ты общаешься, гораздо выше, чем в других городах. Мне нравится, как они разговаривают. У неевреев бывают короткие всплески, когда эмоции льются через край, но в остальном - ничего похожего по сравнению с этим. Это вроде беседы за стаканом вина. Напоминает Вергилия. Как только он начинает заводить тебя в дебри эпической поэмы, ты понимаешь, что тебе предстоит прочесть строк двадцать пять на сложнейшей латыни, и все вокруг да около, еще до развития сюжета.
И затем Анатеус просил своего благородного сына Опустить его вниз, на цветущую мягкую землю, Говоря: "Ты подумай, мой отпрыск, о нашем семействе…"
Маниакальная способность уклоняться от темы - в этом весь Нью-Йорк и его евреи. Головоломные выкрутасы. Единственное, что мне не нравится, - то, что они постоянно обвиняют неевреев в плохом отношении к еврейству. У тебя тоже есть такая черта: ты во всем видишь чудовищный антисемитизм. Или налет антисемитизма там, где его и в помине нет. Я понимаю, что евреи не могут притворяться толстокожими, если их задевают, - это было бы несправедливо по отношению к ним, - но иногда это раздражает. Уфф, - вздохнула она. - Мне не следовало говорить тебе такие вещи.
- Нет, - ответил я. - Продолжай. Говори мне все, о чем тебе не следовало бы говорить, с твоей точки зрения, - это одна из твоих милых черт, и в этом есть особая прелесть.
- Ну, тогда я скажу тебе еще об одной вещи, которая меня раздражает в евреях. Это касается мужчин.
- Валяй.
- Все они вожделеют к шиксам. А мне это не нравится. Совсем не нравится. Может, это ты ввел меня в заблуждение и ты это сам изобрел. Я хочу сказать, что здесь присутствует элемент чуждости, инакости, но мне приятно думать, что не все им определяется.
- Значит, другие евреи тоже вожделеют к тебе? Именно это ты мне хочешь сказать?
- Я их притягиваю тем, что я не еврейка? В Нью-Йорке? Да, решительно да. На меня часто обращают внимание, когда мы с мужем ходим вместе гулять.
- А почему тебя это так раздражает?
- Потому что в сексе и так много политики, а тут еще примешивается расовая проблема.
Я поправил ее:
- Евреи - не раса.
- Все равно это расовые проблемы, - настаивала она.
- Нет, мы относимся к одной расе. Ты, наверно, говоришь об эскимосах.
- Мы не относимся к одной расе. Ни по антропологическим данным, ни по каким другим меркам, уж не знаю, кто еще занимается такими вещами. Есть европеоиды, есть семиты - пять различных расовых групп. И не смотри на меня так.
- Я ничего не могу с этим поделать. Всегда в душу закрадываются дурные предчувствия, когда люди говорят о "еврейской расе".
- Послушай, ты начинаешь сердиться на любого нееврея из-за того, что он нелестно отозвался о евреях, и это только подтверждает мой тезис. Я еще раз хочу подчеркнуть: ты принадлежишь к другой расе. И мы по происхождению ближе к индийцам, чем к евреям. Я говорю о европеоидах.
- Но я и есть европеоид, детка. По переписи США я, каким бы я ни был, хорошим или плохим, отношусь к европеоидам.
- Да неужели? Значит, я неправа? Ну теперь ты со мной разговаривать не будешь. Откровенность - всегда большая ошибка.
- Я просто обалдеваю от того, что ты со мной так откровенна.
- Это не будет длиться вечно.
- Ничто не может длиться вечно, но на сегодняшний момент это так.
- Все, что я хотела сказать, - и сейчас я говорю не о тебе, не о расовых проблемах, - во многих мужчинах Нью-Йорка, которые хотят заговорить со мной, я не чувствую личной симпатии, я для них интересна только тем, что я не еврейка. Более того, они и раньше встречались с таким типом женщин, и им было приятно позавтракать с ними вместе или заниматься другими вещами - только потому, что они принадлежат к другому типу.
Как оказалось впоследствии, если кто-нибудь на званом обеде сразу же начинал обвинять неевреев в скверном отношении к евреям, то, как правило, это была сама Мария. Даже в машине по дороге домой она не оставляла эту тему, продолжая говорить о лицемерной политике по отношению к Ближнему Востоку, и я уже начал думать, не имеет ли ее возмущение прямого отношения к нашему будущему в Англии; я даже усмотрел в Марии тягу к самоуничижению, в которой она нашла прибежище и которую так нещадно эксплуатировал ее бывший муж, потерявший к ней интерес.
Не успела захлопнуться за нами дверца автомобиля, как Мария сказала мне:
- Уверяю тебя, умные и образованные люди в этой стране, занимающие высокое положение в обществе и умеющие рассуждать о политике, нападают на Израиль, говоря о нем с искренним отвращением, тогда как человек, стоящий у власти в Ливии, думает, что он успеет вовремя смыться. Все это неестественно, такое выборочное осуждение, не так ли? Люди, присутствующие на самых недостойных и предосудительных приемах, ненавидят и осуждают Израиль больше всех.
- Тебя просто колотит от всего этого, но не стоит зацикливаться.
- Что ж, приходит время, когда даже самые благовоспитанные барышни теряют контроль над собой. Ты прав, у меня есть проблемы: я не могу кричать на людей, и я не всегда говорю то, что думаю, но я не могу не сердиться на дураков, которые к тому же ведут себя оскорбительно.
После того как я изложил Шуки суть наших разногласий во время вчерашнего обеда, он спросил меня:
- А она еще и красивая, эта безрассудно храбрая христианка, защитница нашего неисправимого государства?
- Она не относит себя к евреям, но она и не христианка.
В одном из отделений моего бумажника я нашел моментальный снимок, сделанный на полароиде несколько недель назад, во время празднования дня рождения Фебы, когда ей исполнилось два годика. На фотографии была изображена Мария, склонившаяся над столом: она помогала девочке справиться с именинным тортом; у обеих были одинаковые черные кудри, овальные лица и кошачьи глаза.
Шуки спросил меня, изучая фотографию:
- Она где-нибудь работает?
- Раньше она работала в журнале, а теперь пишет романы.
- Значит, к тому же у нее есть талант. Очень хороша собой. Только у англичанки может быть такое выражение лица. Видит все, но никому ничего не рассказывает. Она светится спокойствием, твоя Мария Цукерман. В ней есть безмятежность, но она не прилагает к этому никаких усилий, - ни одной черты характера, которыми славимся мы. Наше состояние скорее можно описать как вечную взбудораженность.
Он перевернул фотографию и на обороте прочел надпись: "Мария на пятом месяце беременности".
- В сорок пять я наконец-то стану отцом, - промолвил я.
- Понимаю. Женившись на этой женщине и родив ребенка, ты наконец-то вернешься с небес на землю и будешь жить в реальном мире.
- Возможно, в чем-то ты прав.
- Единственная проблема в том, что в реальном мире девушки не бывают такими, как она. И еще, - добавил Шуки, - если у вас родится мальчик, твоя английская роза согласится сделать ему обрезание?
- А кто сказал, что обрезание необходимо?
- Книга Бытия, глава семнадцатая.
- Шуки, я никогда не следовал библейским предписаниям буквально.
- А кто поступал иначе? И все же это древний обычай, распространенный среди евреев и символизирующий их единство. Я полагаю, тебе будет трудно иметь необрезанного сына. Я-то думал, ты пойдешь против жены, если она будет настаивать на своем.
- Поживем - увидим.
Засмеявшись, Шуки вернул мне фотографию.
- Почему ты всегда делаешь вид, что тебя ничего не связывает с еврейским мироощущением? В своих книгах ты задаешься вопросом, что такое есть еврей в сегодняшнем мире, а в реальной жизни ты притворяешься последним звеном в длинной цепочке иудейского бытия и что тебя вполне устраивает такое положение вещей.
- Спиши это на аномальности диаспоры.